и разваливал на аккуратные половинки огромные валуны. Странник предпочитал действовать эффектнее, и напрочь крушил попадавшиеся взгляду скалы, с огнем, пламенем и дымом – прямо фейерверк, право слово! – разносил глыбы, испепелял последовательно, до основания и без разбора всё, что оставалось целого после Старика. У Пришельца же стрельба явно не ладилась: куда бы он не посмотрел, на местности выходило лишь некоторое лёгкое пшикание и слабое искрение. Хотя волосы Пришельца при этом стояли дыбом, как от неимоверного внутреннего напряжения.
– Ты каким местом пытаешься стрелять? – удивлялся Старик.
Тем временем мне как раз и пришла в голову первая эпитафия.
– Внимание! – сказал я. – Эпитафия!
– Что?!
– Эпитафия! Посвящается Страннику: Коль скоро встретится вам Странник на дорожке, он непременно скальпелем отрежет ваши ножки!
– Кх-м! – видимо поразился Странник. А потом вдруг высказал критическое замечание. – Я тебе не только ножки отрежу, я тебе еще и клюв обломаю!
Такая вот, понимаете, у Странника нелицеприятная критика!
Старик, посоветовавшись с Внутренним Голосом, решил нажать на Гремлянд-ском индикаторе пространства первую попавшуюся кнопочку и посмотреть, что из этого выйдет. Кнопочка нажалась! Но ничего не вышло!
Тогда Старик нажал следующую…
Глава 14 Аудиенция
Шедшие со дна бассейна пузырики предрасполагали к высоким размышлениям, и Магистр Ордена Замороченных Меченосцев, Легионерий Высшей Меры Наказания Глумлин Мега-Пуч, распластавшись в своей любимой позолоченной раковине, со всей страстью отдался этому пороку.
«Кромсаю клештями кропотливых кальмарышей и краббарышень, хрустят перекусанные жрапунами кости, гости, гвозди, ноздри и грозди! О, наслаждение видеть безвинно покусанных и затяпнутых врагов своих! – сладко-гадко думал Глумлин. – Грязносмешны мне до блудомуражистости перекошенные и перекушенные голопастики и ракохрюки!»
Собственно говоря, размышления Глумлина были такой же абракадаброй для него самого, как и для всех тех, кто мог бы их случайно услышать. Проконсультировавшись в данном вопросе со Странником, нашим главным специалистом по зателепатии и пупсихологии, я однозначно сделал для себя вывод, что самой сутью Магистровых дум являлось вовсе не логическое их значение, а глубинное чувственное наполнение, всякому понятное без перевода. Иными словами, совершенно неважно, как конкретно выражается некий субъект, желая кому-нибудь плохого, сыпет ли витиеватыми ругательствами, обещает ли всяческих напастей, нагло обманывает, просит мелочь или требует сразу весь кошелёк, хочет кусить или отнять последнее, – в мозгу его всегда кипит жуткая и страшная каша из всех подобных мыслей сразу. Расплетать причудливые и дремучие помыслы Глумлина, отдавать предпочтение одним гадким идеям, опуская иные, для простоты и ясности момента, на мой взгляд, в корне неверно. Наоборот, в стремлении полнее передать всю гамму и спектр испытываемых Магистром чувств и раскрыть его дикий и отвратный внутренний мир, я решил следовать более собственным эмоциям и интуиции, нежели железной налогике или нанопарапсихоанализу. Да и, признаться, не уверен, что можно как-нибудь иначе, кроме как выбранным мною приёмом, донести безмерную бездушность и беспредельную ограниченность данного антигероя моего повествования. Торжествовавшая в его клюворылой голове Блистательная Пустота была испачкана убогими, но страшненькими худомыслями, омерзительными недоживаниями и скабрезными бредоидеями. Кои единственно принуждали Глумлина к поступкам и делам – столь же низменным и грязным. Всё его естество – от клешней до хвоста-жала – непрестанно пребывало в хаотическом инстинктивном движении, сразу и однозначно воспринимавшемся любым сторонним наблюдателем как проявление агрессивных, хищнических и иных бесстыжих намерений.
Не менее красноречивы и неглубокомысленны были помыслы, желания и чаяния толпы придворных, ожидающей аудиенции в предбаннике императорского бассейна, так называемом жреческом зале. Как один, все опричники мысленно желали и Магистру-Императору и друг другу всяческих злых напастей, горестей, бед и личностных трагедий. Никакой существенной разницы между фразами «Зловонно злопыхаю на смордан» и «Мечтаю наступить на ваш отвратный хвост» не имелось. В абсолютно одинаковой степени и совершенно искренне и то и другое передавало оппоненту, собеседнику или просто соседу угрозу убийства или членовредительства при первом удобном случае. Свой своего, как известно, поймёт совсем без языка.
Утомлённые долгим ожиданием, Злостные Рыцари-Легионеры и Скрежеры ссорились друг с другом, желчно гремели сочленениями, трубили хоботами, бодались бивнями. Телепатический шум ругательств в жреческом зале был столь плотен, что здесь завис бы не только топор, но даже булава, секира, алебарда, наконец, просто пуля.
Понятно, что Глумлин вовсе не спешил предстать очам своих приспешников, наоборот, извращенно тянул время и мелкопакостно насмехался над ожидавшими утренней аудиенции вельможами и сановниками. Гнусно и от души радуясь, что в очередной раз удаётся насолить приближённым, Магистр Глумлин даже взбодрился, ощутив необычайный прилив сил. «Кушу! – решил он, догадываясь, что пора бы. – Мой лучший друг недюжинный Аппетит взыграл и тянет на подвиги! Устроим миру взбучку, гульнём на всю получку!»
Телепатический зов Магистра был услышан бассейными жрецами, кои в тот же момент выскочили из своих приближенных раковин и взялись отчаянно греться. Доселе безвинно порхающие в изумрудном безмолвии рыбы обнаружили глубокое беспокойство. Вода нагревалась, пузыриков становилось всё больше…
Сожравши всех осетров и налимов во вскипячённом бассейне (сие действо отнюдь не являлось обыкновенной императорской трапезой, но частью инстинктивно-хищнического Орденского обряда), Глумлин наконец объявился в жреческом зале. Приветствия, которыми он был тут встречен, не означали ничего иного, кроме пожеланий видеть его растерзанным, раздавленным, разрезанным, расплавленным самыми жуткими способами.
При написании этой главы проконсультировавшись кроме Странника ещё и с Пришельцем, я уяснил для себя, что не следует особенно заострять внимание Читателей и, тем более, Читательниц, на сути произносимых в адрес Магистра Глумлина приветствий, ибо суть их была нецензурная, а отношение к нему всех без исключения присутствующих можно легко передать одной-двумя вполне невинными фразами. Например, мол, видели б они его с удовольствием на дне в жёстком наморднике, или – чтоб ему ни откатов не видать, ни бюджет пилить. Однако разве ж подобные сиюмоментные выражения могут явить весь действительный масштаб, ужас и непреходящее значение реально имеющихся межличностных проблемоотношений Глемлянского Ордена? Телепатически лицемерить невозможно, поэтому произносимое и имеемое при этом в виду отличались кардинально. Не уделить внимания данному вопиющему факту совсем – значило бы ввести в заблуждение Уважаемых мною Читателей и Читательниц. Но и передать разницу со всем тщанием и деталями, без обмана…нет, увы, никак невозможно! Остаётся лишь сказать, что ни сам Магистр, ни его окружение ни сколь не стеснялись телепатических выражений, наоборот, проявляли в этом особое рвение и даже буйную и грубую фантазию.
Царственной походкой проследовав мимо шеренг ругающихся придворных, и отвечая им тем же образом, Магистр воссел на сиятельный жрон, жеманно продемонстрировав собравшимся непристойный царственный же жест, обозначающий нечто вроде «чтоб вы подавились собственными хвостами!»
Согласно дворцовому этикету далее должны
