я не видел её, подумал бы, что играет.
— Что меня теперь ждёт? Наказание?
Да, моя хрупкая бабочка, моя Алиса, заблудившаяся в лабиринте, тебя ждёт наказание.
— Не будем об этом. Пока выздоравливайте, — я снова улыбнулся, на этот раз от души. — Потом будет видно. Считайте, что у меня к вам слабость, а таким людям я могу простить многое. Но не всё, Елизавета. Вы заметили, что куда бы ни бежали, всё равно возвращаетесь ко мне? Не оправдывайтесь, поймёте позже, что я прав.
Мне не хотелось уходить, с ней было интересно разговаривать, перекидываться двусмысленными фразами и смотреть, как она старается выпутаться из сложного положения. Да, она была моей бабочкой, интересным экземпляром, за которым я хотел наблюдать каждую свободную минуту, зная, что времени нам отпущено мало.
— Мой отец… Вы говорили с ним? Он переведёт деньги?
— Конечно, об этом не беспокойся.
Я вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Наверное, надо было дать ей позвонить и убедиться самой, что выкуп почти заплачен, но я сделаю это позже. Пусть думает, что пробудет здесь ещё какое-то время.
На поправку она шла быстро. Болезнь отступила окончательно уже на третьи сутки, в течение которых мы часто и долго разговаривали. Я старательно обходил скользкие темы, да и она не была расположена обсуждать своё наказание.
— Я думала, вы ничем не интересуетесь, кроме похищений, — сказала она как-то и испуганно посмотрела на меня.
Не позволила ли себе лишнего? И тут же на лице снова появилось упрямое выражение: «и что теперь?»
Лиза не казалась мне девочкой, нуждающейся в опеке. Наоборот, она была вполне самодостаточной, имела по каждому вопросу чёткое мнение и даже могла язвительно его аргументировать.
Мне она нравилась. Вот такая, как есть: непокорная и одновременно трогательно-ранимая.
Интересно, она такая же в постели? Как она принимает мужчину, как отдаётся ему? Я заранее ненавидел всех тех, кто был у неё.
— Я думал, ты ничем не интересуешься, кроме того, как потратить деньги отца, — парировал я, и Лиза презрительно сощурилась.
— Почему вы говорите мне «ты»?
— Потому что так хочу и ты ничего не можешь с этим поделать. Уйти тебе некуда.
— И ты этим пользуешься!
Она сидела в библиотеке напротив, одетая в голубую шелковую пижаму, которую сама выбрала на указанном мной сайте, и куталась в плед, хотя в доме было тепло. Наверное, без него чувствовала себя обнажённой.
Положив ногу на ногу и оголив тонкую щиколотку, Лиза бросала мне вызов, и я с готовностью принял его. Впервые сказала мне «ты» и склонила голову набок, словно прислушивалась, не произошла ли катастрофа. Не обрушатся ли на её голову кары небесные.
Я понимал, что она чувствует. То же, что и я: что нас неудержимо влечёт друг к другу, и мы оба знаем, чем это кончится. И почему-то с самозабвением двух садо-мазохистов оттягиваем этот момент.
С моей стороны был расчёт. С её — любопытство и щемящее чувство скольжения по лезвию вседозволенности. Это можно, а это нет. Но если никто не узнает, то вполне допустимо.
Я не торопил. Хотел, чтобы она сама предложила себя. И каждый вечер думал о том, что пора заканчивать игру.
А утром снова любовался её длинной шеей и расстёгнутой верхней пуговицей рубашки. Иногда она расстёгивала две пуговицы, как бы невзначай, будто забыла о них.
Маек и футболок Лиза не любила. С ними нельзя так играть на чужих нервах и интересах.
Я выполнял все её прихоти до того, как она о чём-то просила. Через горничную предлагал купить новую одежду или книги, милые безделушки в виде закладок или брелоков. Лиза соглашалась, но чаще нет.
В первом случае ей приходилось меня благодарить, чуть краснея или сердито спрашивая, что я потребую взамен. Во втором — я настаивал или соблазнял другой ни к чему не обязывающей вещью.
Дорогие подарки были табу. Не примет, это раз, и это будет явный знак моих намерений, два.
И однажды, когда терпение лопнуло, я снова пригласил её на ужин.
Последний. С продолжением.
7.1
О побеге больше не было смысла и мечтать. О свободе — тоже.
Я не знала, что там с выкупом, но подозревала, что всех денег мира не хватит теперь, чтобы я вышла от сюда, не получив наказание. Я читала это в Его глазах, и знала, что случится вскоре.
Странно, но эта мысль больше не вызывала у меня ужаса. Скорее я пребывала в состояния волнения, одновременно боялась и желала наступления ночи. Мне даже хотелось, чтобы всё свершилось поскорее, и я переходила грань в нашем общении. Иногда забывала застегнуть верхнюю пуговицу, порой обнажала бедро, хотела чтобы Он посмотрел.
Я понимала, что иду в пасть льву, но теперь уже было всё равно. Я в одной с ним клетке, бежать некуда, за спиной лишь железные прутья, впивающиеся в кожу.
Блин, да он и так меня видел всю, пока я болела!
Я знала это, он знал, что я знала. Что он придёт однажды ночью. Скоро.
Я открою дверь, а за ним Он.
Что я воображаю себе, дурочка?! Просто дура ты, Лиза!
Я плакала от бессилия, закусив зубами угол подушки и свернувшись калачиком в чужой постели!
Мне вернули прежнюю комнату на втором этаже, но это была тюрьма, из которой лишь два выхода — вниз по лестнице на пятнадцать ступеней или разбить стекло и выпрыгнуть. На смерть или увечье.
Нет, я не была к тому готова. По сути, я ни к чему не была готова.
Даже к его визиту той ночью.
Он знал, что я не сплю.
— Через день тебя отвезут в аэропорт и отправят в Москву самолётом, — произнёс он с порога, тихонько закрывая дверь на ключ. Сердце моё забилось пойманной птицей, тщетно пытающейся сломать прутья клетки. Клетки, к которой я почти привыкла.
Мы стояли
