В наступившей паузе, когда было слышно только тяжёлое дыхание, один из военных, увидев, как Ирена напрасно пытается сцепить разорванный пополам халатик, подал ей скатерть и вполне миролюбиво пробормотал:
— На, гражданочка, прикройся, а то вишь ты растелешилась совсем, нехорошо…
Эти слова, как плеть, подействовали на оцепеневшего было Зенека, и он, изо всех сил рванувшись, выкрикнул:
— Вы не имеете права!.. Я польский офицер!
Однако один из нападавших, который только что поднялся с пола и щупал окровавленную голову, едва услыхав это, с неожиданным остервенением кинулся на Зенека.
— Офицер!.. Польский!.. Сопротивляться!..
— Прекратить! — резко оборвал его старший.
— Ладно, не буду… — тот неохотно отпустил Зенека и, отходя в сторону, пробурчал: — Ишь, полячишко какой гоноровый… Хорошо хоть не вооружённый…
— Я сказал прекратить! — ещё раз гаркнул на него старший и приказал, показав на Зенека: — Его отвести в машину!.. А здесь немедленно обыск!
Всё это время, пока из так и оставленной раскрытой настежь двери дома доносилась возня да отдельные выкрики, Остап, скорчившись, сидел на месте, кусая от досады локти. Он прекрасно понимал, что все его старания пошли псу под хвост, и сейчас энкаведисты, а в том, что это они, Остап не сомневался, посадят арестованного Зенека в свой фургон, чтобы увезти в буцигарню[92].
И точно, два конвоира подвели Зенека к фургону. Один из них взялся отпирать дверцы, а второй держал арестованного. Однако до этого понуро стоявший Зенек вдруг резко дёрнулся, сшиб с ног конвоира и тенью метнулся в темноту. Остап инстинктивно рванулся следом, а конвоиры, услыхав шум в кустах, отвлеклись и потеряли время, дав возможность удрать обоим беглецам.
Слыша впереди стук «англиков»[93] Зенека, Остап сломя голову мчал следом и вдруг лицом к лицу столкнулся с поручиком, который притаился за углом дома. Остап раскрыл было рот, но жестокий удар в челюсть швырнул его на мостовую.
— Отдавай ВИС, пся крев! — и Зенек всем телом навалился на упавшего Остапа.
Пытаясь освободиться, Остап хотел было пояснить, как всё вышло, но где-то недалеко послышался приближающийся топот, и кто-то крикнул:
— Да где он, собака?..
— А, сакрамента! — в сердцах выругался Зенек и, треснув Остапа по голове, вильнул в сторону…
* * *
Пересидев ночь в чьём-то палисаднике, Зенек успокоился только под утро. С рассветом он, опасаясь появления хозяев, выбрался из спасительного дворика и поспешил в центр, где, несмотря на раннее утро, уже началось оживлённое движение.
Миновав еврейский квартал, Зенек на углу у синагоги свернул в проулок и остановился перед аккуратным парадным входом, украшенным мраморной вазой для цветов. Здесь же, справа от двери, красовалась вывеска: «Зубной врач»
На всякий случай поручик огляделся и, вздохнув, вошёл в переднюю. К его удивлению, тут уже было несколько человек, и Зенек битый час проторчал на деревянном диванчике, прежде чем из кабинета выглянула миловидная врачиха и пригласила его:
— Пан, прошу…
Старательно изобразив страдающего от зубной боли, Зенек уселся в зубоврачебное кресло, а когда женщина, окончив осмотр его зубов, удивлённо заключила:
— Не понимаю, пан, что тут у вас болит?.. — тихо, но с особым выражением сказал:
— Я перепрошую пани, я к пану майору.
Врачиха отложила зеркальце, внимательно посмотрел на поручика и также тихо ответила:
— Хорошо, идёмте…
Она указала Зенеку на другую дверь, и сама, сначала через короткую анфиладу комнат, а потом чёрный ход вывела неожиданного гостя во внутренний дворик. Оставив Зенека на крылечке, она вернулась назад, а топтавшийся на ступеньках поручик не сразу заметил майора Вепша, который с тяпкой в руках ковырялся на грядке возле каких-то кустиков.
Зенек открыл было рот, но майор, увидев поручика раньше, опередил его и быстро спросил:
— Что случилось?
— Арестовать пытались. Ночью, — коротко доложил Зенек.
— Кто? За что? — сразу начал уточнять Вепш.
— Судя по форме, НКВД, а за что, не знаю. Я вырвался и сбежал, правда… — Зенек помолчал и после короткой паузы добавил: — Вроде бы за мной гнался Остап.
— Какой ещё Остап? — не понял майор.
— Это брат того парня, к которому я за саквояжем ходил. Кстати, того парня уже арестовали.
— Откуда известно? — насторожился Вепш.
— Так этот же Остап и говорил. Его, как он уверяет, тоже хотели арестовать. Только уже за стрельбу в городе.
— Погодите, поручик, — остановил его Вепш. — То он за вами гнался, то про брата рассказывал. Как это?
— Сейчас поясню… — Зенек собрался с мыслями. — Значит, так. Мы с Иреной были на кладбище, а этот Остап, видимо, увидел нас там и подошёл первым.
— Случайно или как? — уточнил майор.
— Не знаю. — Зенек подумал. — Пожалуй, специально следил. Потому как сначала о брате заговорил, а главное, очень старался вызнать, что в саквояже…
— Даже так? — Майор покачал головой. — Интересно…
— Вот и я ничего понять не могу, — вздохнул Зенек.
— Ну, давайте подумаем, — майор, так и державший тяпку в руках, отставил её в сторону. — Первое, вы считаете, что это ваш Остап энкавэдистов привёл?
— Ну, тут как посмотреть, — развёл руками Зенек. — Может, да, а может, и нет…
— Так. Тогда второе. Стрельбу у городского базара Остап учинил, это точно?
— Вроде да, — Зенек кивнул. — Он же мне сам говорил…
— Тогда третье, — Майор подошёл к крыльцу и остановился возле нижней ступеньки. — Остап вам угрожал?
— Да нет. Наоборот, — Зенек наморщил лоб, старательно вспоминая, как всё было. — Вроде как дружески…
— А может, он старался какие-то мосты навести? — Майор в упор посмотрел на поручика.
— Не знаю. Я об этом не думал, — честно признался Зенек.
— А мне вот кажется, кого-то наш жёлтый саквояж здорово интересовать начал.
— Ну, если подумать, то с какой стати?.. — начал Зенек, но Вепш перебил его:
— Давайте-ка вместе всё обсудим, — и, садясь прямо на ступеньку, майор потянул Зенека за рукав…
* * *
Обстановка в жалкой комнатушке, которую Остап снимал на окраине, была убогой. Правда, хозяин провёл сюда электричество, и сейчас, с трудом просыпаясь, парень старался разглядеть висевший на шнуре медно-керамический патрон с торчавшим чуть выше лампочки фаянсовым флажком выключателя.
Когда же наконец ему это удалось, Остап, тихонько постанывая, принялся было осторожно ощупывать подсохшую, но всё ещё саднившую рану на затылке и вдруг услыхал, как совсем рядом с его кроватью кто-то, завозившись, негромко спросил:
