– Просто Фома, – улыбнулся ей Фома Черкасс.
– Да вы все это лучше меня знаете, помните, – Юлия заулыбалась ему в ответ. – Муж говорил – вы жили в поселке ученых. Там, увы, сейчас все старые академические дачи перестроены, участки в частном владении находятся. Там ведь очень красивое место – на самом берегу водохранилища, правда?
– Точно, место там было крутое, – согласился Фома. – Ваня Самолетов не одну тысячу баксов, наверное, за один только вид из окна уплатил.
– Он очень помогает городу, – сказала Шубина. – Он вообще добрый человек. Все наши городские благотворительные акции активно поддерживает. Я ведь, кроме туризма, и в вопросах благотворительности мужу вынуждена помогать, так что… У него правильная установка, я бы сказала – государственный подход к городским нуждам и проблемам. У предпринимателей это сейчас редко встретишь, каждый под себя старается грести, а на нужды города, людей не очень-то и раскошеливается. А Самолетов все правильно понимает. Ну, он же здесь вырос.
– Практически и я тоже здесь вырос, знаете ли.
Юлия посмотрела на Фому. Мещерский отметил ее взгляд – она знает о том несчастье, конечно же, знает, слышала, муж наверняка рассказал.
– Город очень изменился, – сказала она. – Вы сами увидите.
И она повезла их дальше, рассказывая, показывая – новую котельную (старая полностью пришла в негодность еще при прежнем мэре, и город из-за прорыва теплоцентрали в лютую зиму почти на неделю остался без отопления, «вы не представляете себе, какой это был ад, хорошо еще в старых домах и в частном секторе у горожан печи сохранились»). Повезла в Гуляй-городок на берегу водохранилища, где среди выстроенных теремов-павильонов проводилась ежегодная выставка народных промыслов и ремесел, где исторические клубы из Ярославля, Углича, Вологды, Мурома и Ростова устраивали «Богатырские игрища». Повезла еще дальше на пристань для моторных лодок и катеров, показала эллинги, виллы из красного кирпича на крутом обрывистом берегу, показала муниципальные новостройки Заводского района, отремонтированные хрущевки и бараки, предназначенные к слому («Национальная программа „Доступное жилье“ у нас уже в действии, это приоритетное направление для города и главный пункт избирательной кампании моего мужа, который у него всегда на личном контроле»).
К концу вояжа Мещерский уже чувствовал, что этот городок ему начал помаленьку нравиться. Вот что значит взглянуть на все под нормальным углом. Но тут вдруг в памяти всплыла картинка из вчерашнего – багровый закат, темные кусты и на их фоне ощерившая клыки псина, готовая к атаке…
– А что это парк у вас такой заброшенный? – спросил он машинально.
– Что-то это место горожане не очень-то у нас жалуют, – ответила Юлия Шубина. – Мы даже конкурс проводили, хотели его в частные руки отдать – ну, чтобы этот центр отдыха и досуга как-то возродился. Но представляете, среди здешних предпринимателей не нашлось ни одного, кто бы захотел туда инвестировать средства. А продавать такой участок земельной городской собственности чужим, не местным, как-то против правил. По городскому уставу, там должен быть парк, рекреационная зона, ее нельзя отдавать под застройку жилья.
Они остановились на тенистой улочке возле какой-то очень красивой и явно старинной церкви. Улочка вела к центральной площади (они в городке все туда вели). А вот эту церковку Мещерский видел впервые.
– Наша главная достопримечательность, церковь Сретенья четырнадцатого века, – сказала Юлия. – В городе ее называют еще церковь Василия Темного. Давайте зайдем.
Этот объект – жемчужина в будущей туристической программе.
Они вошли под своды. Служба давно кончилась (Иван Самолетов и его «инкорпорейтед» давно уже разъехались, разошлись по своим рабочим местам). Мещерский разглядывал фрески. Да, туристам тут есть на что взглянуть – четырнадцатый, пятнадцатый век.
Они стояли перед фреской «Страшный суд».
– С царем Василием Темным связана не только эта церковь, но и палаты Михайло-Архангельского монастыря и сам весь монастырь, – сказала Юлия. – Угличский князь Дмитрий Шемяка, хорошо известный и в нашем городе, отнял у него московский престол. Он ослепил Василия и сослал его сюда.
– Спицы раскаленные воткнул ему в глаза, по преданию, – хмыкнул Фома. – Такой вот византийский способ нашел расправы, бродяга.
– Это было неслыханное по тем временам зверство, – кивнула Юлия, – но, согласно летописи, несмотря на это, здешние горожане Дмитрия Шемяку любили и, кажется, даже не очень осуждали. Он обожал щегольнуть роскошью, удалью, был очень хорош собой, казны не жалел, на медведя один ходил с ножом и рогатиной. Так что ослепление Василия Темного его образу – лихому и весьма привлекательному в глазах горожан – не повредило. Василий был сослан и заключен в здешний монастырь. Шемяка сел на московский престол, отсюда и выражение пошло «шемякин суд» – суд узурпатора власти. Вроде бы типичный дворцовый переворот, но внезапно произошло одно событие…
– Все знали, что подонок, садист, и тем не менее нравился такой вот. Обаянием брал, – перебил ее Фома. – Садист – и брал обаянием.
– Шемяка неожиданно приехал сюда к Василию и вот в этой церкви при большом стечении народа на коленях прилюдно просил у него, искалеченного, слепого, прощения за свое злодеяние.
– Как это по-нашему, а? Национальная изюминка налицо, – снова перебил Юлию Фома. – Подложить человеку свинью кровавую, а потом на коленях, бия себя в грудь кулаками, каяться – ох ты гой еси… Что интереснее всего, этот хмырь Темный его простил. Слепенький-то, убогий наш…
Они вышли из церкви. После церковной полутьмы солнце слепило. Мимо на большой скорости промчался серебристый внедорожник. Они подошли к своей машине и не спеша поехали к площади – до нее было рукой подать.
– А я знавал одного типа, который проделал тот же фокус с раскаленными спицами, – вдруг выдал Фома. – Это было после нашей экскурсии сюда. Обычная школьная экскурсия, урок краеведения. Пятый класс средней школы. Так вот этот тип… мальчик… он потом после экскурсии на моих глазах посадил белую крысу из живого уголка в клетку, накалил на зажигалке вязальную спицу и ткнул крысе в глаз. Опыт натуралес… Выколол собственноручно…
– Фома, ты что городишь? – Мещерский подпрыгнул на сиденье, точно это в него ткнули спицей. – Ты что…
– Я-то? Притормозите, пожалуйста. Скорее же!
Они были в самом центре площади. Возле голубого особняка с цветочными ящиками на окнах остановился тот самый внедорожник, обогнавший их. Возле него возилась какая-то молодая женщина, вытаскивая с заднего сиденья пакеты и коробки. Рыжая, как лисица, хрупкая, стройная – в кожаных брюках-стрейч, на высоченных каблуках.
Фома, еще не дожидаясь, когда машина остановится, выскочил на ходу и бросился к ней.
– Кассиопея приехала, – как бы самой себе сказала Юлия. – А что – ваш друг разве ее знает? Надо же… Судя по его виду… Ой, ну надо же… А вы? Нет? Пойдемте, пойдемте скорее, я вас познакомлю, она владелица салона красоты.
Мещерский понял, что она хочет подойти – ей страх как любопытно, женщина ведь, хоть и жена, и правая рука городского головы, городничиха.
Он видел их – там, возле внедорожника, но не слышал первых фраз, первых слов их встречи. Только потом он понял, что эта встреча была сколь важна, столь и нежданна для них обоих. Нежданно-негаданно встретились через столько лет здесь, в городке, где все и начиналось, а потом так страшно, так кроваво оборвалось…
Потом уже, много позже, Мещерский привык к имени этой женщины – Кассиопея. Не псевдоним, не прозвище – имя, столь не подходящее к простецкому имени Фома.
Они вообще мало подходили друг другу. И тогда, давно, когда были еще полудетьми. И сейчас. Эта женщина… Мещерский смотрел на нее с восхищением. Она была похожа на некий волшебный фетиш, на символ чего-то очень редкого, драгоценного, желанного, но никогда, увы, не дающегося в руки, вечно ускользающего, нереального.
Она совсем не подходила и к декорациям Тихого Городка – эта рыжая жар-птица Кассиопея. Как странно было потом Мещерскому узнать, что она родилась и выросла здесь.
Подходя с Юлией, он услышал обрывок фразы.
– Что ж, ты замужем? – спросил Фома.
Она смотрела на него – так смотрят на старые пожелтевшие снимки в школьном альбоме или на тех, кого очень пытались забыть, но так и не смогли. Подняла руку и хотела дотронуться до его лица – точно ли это человек из плоти, а не фантом из прошлого. Но Фома резко отвернул голову.
– Вышла. Выдали… Знаешь, как в сказке – не за князя, не за барина, за злого татарина. Но муж он был неплохой. Небедный. Он разбился на вертолете – отправился с друзьями на охоту и… Я теперь вдова.
– Вдова? – повторил Фома.
– Веселая вдова. А ты… как же ты… какой же ты стал… – Она неожиданно шагнула к нему, обняла его за шею и прижалась щекой к его груди – словно хотела спрятаться, укрыться. Рыжая грива на фоне темного костюма от «Харродс». Весь ее тонкий, гибкий, как хлыст, силуэт, как бы впечатавшийся в кряжистую и, что греха таить, обрюзгшую от алкоголя фигуру Фомы.
