— Сначала взял хорошо, но потом струсил, — сказал Лыков.
— Ты думаешь, он струсил? — спросила Ирина и посмотрела на Лыкова большими веселыми глазами. (У нас все чаще поговаривают, что они скоро поженятся. Эти слова я пишу с горечью. Я не понимаю, почему она должна любить Лыкова? Не понимаю...)
— Я уверен, что он струсил.
Баженов умоляюще посмотрел на Лыкова.
— Так бы и нам плыть-то, — сказал он и судорожно дернул острим волосатым кадыком.
— Да, да, ты, как всегда, прав, Баженов, — ответил Лыков и тронул Ирину за руку. — А речонка действительно разыгралась.
— Если буду тонуть — спасай, — смеясь, сказала Ирина.
— Тогда я с тобой плыву. Удобнее спасать, — ответил Лыков.
Но тут вмешался Зацепчик.
— Я попросил бы вас быть несколько серьезнее, — сказал он. — Не забывайте, что могут быть несчастные случаи.
— Совершенно правильно, — глухим голосом заметил Покотилов.
— Счастье и смелость! — сказал Лыков и толкнул лодку Ирины.
Она пошла тем же путем, что и лодка Коли Николаевича.
— Нет, я так не пойду, — прищурив глаза, сказал Лыков, — я перережу горло этой речонке под прямым углом.
— Так бы и нам плыть, — сказал Баженов.
Лыков ничего не ответил.
— День-то какой парун, — чуть ли не простонал Баженов и страдальчески улыбнулся.
Костомаров взмахнул платком. Теперь моя очередь переправляться. Если говорить откровенно, то и мне хотелось так переплыть Элгунь, чтобы не потерять ни одного пройденного метра.
На середине реки дул сквозной ветер. Его несло, словно по коридору. Мишка Пугачев греб, стиснув зубы и закрыв глаза. Афонька дышал хрипло и тяжело при каждом рывке весел. Он неотрывно глядел мне в глаза, по ним определяя: опасно или нет? А я глядел поверх рабочих, наметив на противоположном берегу точку, которая находилась много выше приставшего к песчаной косе Костомарова, и не выпускал ее из виду. Она быстро приближалась, превращаясь из черного пятна в корягу. Я уже миновал середину, и теперь на коряге легко можно было различить застрявшие в корнях валуны. Стало быстро сносить. Я еще круче поставил лодку. И мы благополучно ткнулись в берег... рядом с Костомаровым. Значит, как ни хитри, реку не перехитришь.
Кирилл Владимирович снова взмахнул платком. От берега отделилась лодка Лыкова. И сразу же стало ясно, что он мудрит. Он поставил лодку поперек течения. Ее чуть не опрокинуло волной. Тут надо бы ему сменить угол, но он не захотел. Лодку еще раз ударило волной. Неожиданно метрах в пяти от нее всплыло дерево. И то, чего боялись, свершилось. Лодка налетела на дерево и перевернулась. На просмоленном днище ярко вспыхнуло солнце. Кружась, как в хороводе, поплыли вокруг лодки ящики, мешки с мукой, чемоданы. «Спасит...» — разнесся оборванный водой крик. И тишина.
— Разгрузить лодку! — крикнул Костомаров.
Но он мог бы и не приказывать. Рабочие уже сбрасывали груз, толкали лодку с косы в воду.
Костомаров вскочил на корму. Я на нос лодки.
Когда мы уже отплыли от берега, в воду вбежала Ирина.
— Назад! — крикнул Костомаров.
— Там же Аркадий, — ответила Ирина и полезла ко мне. Алеша! — просяще сказала она, и я не смог оттолкнуть ее, подал руку.
Она забралась в лодку и туг же забыла про все, неотрывно глядя на плывущего Лыкова. Его несло по самой стремнине. Он плыл саженками, высоко держа над водой голову.
— Аркадий! — крикнула Ирина.
Но он не обернулся. И лодка, и рабочие, и Лыков скрылись за кривуном. Гребцы Перваков и Вайя нажали на весла. Ирина сдернула с себя платье.
Кривун налетел мгновенно, открыв громаду завала. Костер намытых паводками деревьев занимал чуть ли не половину реки. Вода с ревом неслась на оголенные, наваленные друг на друга, ободранные деревья. С размаху била в них. Ревела, вздымая пену. И, разворачивая воронку, втягивала под завал все, что попадало в ее поток.
Цепляясь за осклизлые бревна, карабкался к вершине завала Баженов. А на вершине уже стоял Лыков. Всегда такие пышные шаровары сейчас липко обтягивали его ноги, мокрые волосы жидкими косицами лежали на висках.
— Аркашка! — и засмеялась и заплакала Ирина.
— Приготовиться! — подал команду Костомаров.
Лодка летела прямо на завал. И не было той силы, которая могла бы отвести ее в узкий проход свободного русла. Рабочие встали, готовясь к прыжку.
Лодка со всего хода врезалась в завал. И я, как пущенный из рогатки, вылетел на бревна. Помнится, даже засмеялся каким-то нервным смехом.
— Ирина! — вдруг раздался не крик, а вопль.
Это кричал Лыков. Ирины не было. Вода, пенясь, гудела меж бревен. Из водоворота выскочили обломки весла. И тут же скрылись, втянутые воронкой. Потом появилось что-то белое и, растягиваясь, поплыло вниз по течению.
— Платье! Ее платье! — закричал Вайя.
Мне было страшно. Я глядел на Лыкова, ожидая, что он вот-вот бросится спасать Ирину, свою любовь. Но, увидев его широко раскрытые побелевшие глаза, понял, что он ни за что не бросится в воду. И тогда я стал остервенело сбрасывать сапоги, рубаху... Но прыгнуть не успел. Костомаров, вскрикнув, бросился вниз головой в слепящий пенный водоворот.
— Господи Иисусе... спаси и помилуй, — часто-часто закрестился Баженов.
— Пропал человек, — убежденно сказал Перваков.
Я неотрывно смотрел в пучину, видел белую пену, взлетавшую большими хлопьями, слышал, как стонала в урочищах завала вода, и думал только об одном: «Неужели она погибнет?» Мне показалось — прошло много времени, прежде чем я услышал крик Баженова:
— Эвон! Эвон они!
И верно, метрах в пятидесяти от нас плыл Костомаров. Одной рукой он подгребал к берегу, другой поддерживал Ирину Я сорвался с места и понесся к нему, отлично понимая, что он теперь и без меня справится, и все же не мог бездействовать. На пути попалась заболоченная лужа: не обегая ее, я с размаху врезался и чуть не завяз в густой ржавой жиже. Еле выбрался и побежал дальше, перепрыгивая через валежины, прорываясь сквозь густые кусты. Выбежал в тихую заводинку. По узкой, незатопленной песчаной окоемке обеспокоенно бегал куличок. А в стороне от него сидел Костомаров. На его груди полулежала с закрытыми глазами Ирина.
Что-то бесконечно светлое хлынуло на меня, когда я увидел их. И хотя по-прежнему шумела Элгунь, но теперь в ее шуме слышались веселые всплески воды. Хрустальным звоном они окружили маленькую косу и двух спасшихся людей. Добродушно раскачивались на ветру высокие лиственницы, как бы говоря: «Ну, вот все и обошлось... Для смелых смерти нет. Она приходит к тем, кто слаб. Тайга слабых не любит». Кулик, не боясь людей, стал беспечно прохаживаться по песку, оставляя веточки следов. Из тальников донеслось звонкое цвырканье камышовки. С высокой лиственницы поднялся белохвостый орел. Поднялся высоко, выше гряды сопок, словно открывая мир двоим, продолжающим жить.
Я вышел к ним и остановился, услышав голос Ирины. Он прозвучал слабо.
— Это ты, Аркадий? — спросила она, и на ее губах появилась улыбка.
— Н-нет... Это я, — не сразу ответил Костомаров.
И тут случилось то, чего я никогда не забуду: Ирина порывисто поднялась, всмотрелась со страхом в лицо Кирилла Владимировича и, резко отвернувшись, упала грудью на землю.
Костомаров встал и пошел краем воды. Под его ногами хрустнула ветка, но мне показалось — обрушилась гора. Костомаров взглянул в мою сторону и махнул рукой, чтобы я шел за ним.
У ржавой лужи нам встретился Лыков.
— Где она? — спросил он.
Костомаров посмотрел на него презрительно и вскользь, и я понял, что Лыков больше для него не существует. Он вычеркнул его из своего сердца. Вычеркнул и я. Больше он в моем дневнике ни разу не появится.
Когда мы пришли, переправа еще продолжалась. Уже прибыли Зацепчик, кухня с Шуренкой и Яковом, Зырянов. Лодки подходят одна за одной. Люди ставят палатки, выгружают мешки, вьючные сумки, разводят костры. Жизнь идет своим путем. Шуренка уже хлопочет. Хорошо вдыхать сытный запах прихваченных огнем пресных лепешек. И я вдыхаю его. Хорошо курить и знать, что все в порядке. И я курю! Могла быть смерть, но ее нет. Мог погибнуть прекрасный человек. Но он не погиб! Жив! И я счастлив. И вокруг счастье. С другого конца бивака несется веселый хохот. Так может смеяться только Савелий Погоняйло, белозубый парнишка с васильковыми глазами. Он смеется над собакой Покенова. Это еще молодой псина, добродушный и глупый. Прямо на него лезет из травы большой изумрудный жук с рогами на голове.
«Нга! Нга!» — мечется, то прижимаясь к земле, то подскакивая на четырех лапах, щенок.
Жук ползет, поводя своими рогами, как олень.
— Возьми, возьми его, Сулук! — науськивает Савелий.
Сулук быстро и коротко взглядывает на Савелия и заносит лапу. Но жук, увидав врага, подымается на задние ноги и раскрывает челюсти. Сулук отскакивает назад, кладет морду на лапы и, не решаясь и всей своей собачьей душой стремясь схватить жука, отрывисто, тонко лает. Савелий доволен, хохочет до слез.
