— Слышишь! Не смей! — закричала Ирина.
Бацилла искоса посмотрел на нее и вспорол рыбу ножом. Ирина выпрыгнула из лодки, выхватила рыбину из рук Бациллы и ударила его по лицу. Бацилла хотел отшатнуться, но поскользнулся, упал, тут же вскочил и с ножом кинулся на Ирину.
— Бацилла! — закричал Мишка Пугачев.
В какую-то долю секунды я понял, что случится непоправимое, если кто-нибудь не вмешается, не остановит Бациллу. Я подхватил покрупнее рыбину и запустил ею в него. И сшиб! Вскочил он так же быстро, как и упал, и, хищно осклабясь, ссутулясь, пошел на меня, размахивая ножом.
— Убьет! Убьет! — закричал Мишка.
Но тут Афонька слегка толкнул Бациллу веслом.
— Куда, куда прешь? — проговорил он.
Тетрадь десятая
— Кусок мяса буду, если забуду, — скороговоркой сказал Бацилла. — Права покачаем!
— Вали, вали, не таких видали да через плечо кидали, — закатывая косой глаз, сказал Афонька, — я ведь тоже могу ненароком зашибить насмерть. — И ударил веслом в грудь Бациллу.
— Ладно, гад. Расчет будет! — И, ссутулившись, Бацилла отошел.
За ужином, у костра, Кирилл Владимирович сказал Соснину.
— Бациллу надо отправить вниз.
— Это никак невозможно, — тихо ответил Соснин.
— Не понимаю вашей симпатии к нему. Только из-за того, что он главарь, или, как вы называете «верхушка», и ему все подчиняются, мы должны держать бандита. Мы едем работать, а не заниматься перековкой соцвредов.
— Это я понимаю. Но и отправить его одного, без охраны, никак нельзя, — виновато сказал Соснин.
— Кошмар! — возмутился Зацепчик. — Отправить без охраны нельзя, а чтобы он здесь махал ножом, можно. Я категорически настаиваю на изоляции этого социально вредного элемента! Отправить, и все!
— Нельзя! — подумав, твердо сказал Костомаров. — Соснин прав. В первом же населенном пункте Бацилла займется разбоем.
— Он и у нас в любую минуту может заняться тем же, — почему-то шепотом сказал Зацепчик.
— Ну что вы, — снисходительно глядя на него, ответил Костомаров. — Неужели вы допускаете мысль, что мы с ним не сможем справиться?
И снова плывем...
Скрипят весла в уключинах, гнутся шесты, упираясь в каменистое дно. Солнце светит то справа, то слева — так извилисто русло Элгуни. Все чаще стали попадаться завалы. Как трудно их обходить! Промахнись шестом, сломайся весло, и течение швырнет лодку на бревна, затянет под завал. У меня в сердце до сих пор та авария, когда чуть не погибла Ирина...
Я часто и много думаю о ней. Я знаю, что люблю ее, но твердо знаю и то, что никогда не осмелюсь ей об этом сказать. Никогда не осмелюсь ее поцеловать. Я знаю, что я не для нее... Мне хорошо, когда я ее вижу. Мне грустно, если ее нет рядом, но я знаю — она есть, и мне уже хорошо. То, что Лыков ее обидел, это плохо только для него. Он обидел мечту, но разве от этого мечта может быть хуже?
Сегодня Ирина подошла ко мне.
— Ты был на завале, когда я тонула? — спросила она.
Я посмотрел ей в глаза. В них не было прежнего веселья. Будто там погасли солнечные фонарики.
— Был.
— Почему же ты меня не спас? Почему спас Костомаров?
— Я хотел, но он опередил меня.
Она горько усмехнулась и стала смотреть на реку.
От Элгуни поднимался туман, другого берега не было видно. И Элгунь казалась бескрайней, как море. К ногам набегали волны, оставляя на сером галечнике желтую пену.
23 июляВот уже ночь, а Ирины нет! И нет лодки Бациллы. Мы волнуемся. Через каждые пятнадцать минут я стреляю. Идет дождь, но на берегу горят костры. Кирилл Владимирович не находит себе места. Я боюсь думать: неужели что случилось с Ириной? В голову лезут мысли о Бацилле.
— На кой ты черт его взял? — ругаю я Соснина.
Соснин, против обыкновения, молчит.
Коля Николаевич уже охрип от крика. Шуренка плачет.
— Да перестаньте наконец, что вы раньше времени оплакиваете! — кричит на нее Мозгалевский.
Уже час ночи. Теперь я сам готов плакать.
— С каким удовольствием я переломал бы ноги этим туристам, — сердито говорит Костомаров.
— Однако у вас сердце, — осуждающе заметил Зацепчик. — И вас не тревожит, что люди могут погибнуть?
— Меня тревожит одно: если подобные пикники не прекратятся, я не ручаюсь, что в срок проведу изыскания. Забота о людях — это не сентиментальная штучка, которая может умилять некоторых. — Он сурово посмотрел на Зацепчика. — Не следует думать, что все добрые — непременно полезные люди. Это ошибка так думать. Часто такая ошибка причиняет много бед. Она разоружает. Но все же, кой черт дернул ее оторваться от нас?
Она хотела только хорошего. Быстро проскочить проток, выйти на Элгунь, потом вернуться и указать маршрут, сокращающий путь вдвое. Откуда она узнала про этот проток? Накануне смотрела планшеты аэрофотосъемки. Только и всего. Нет, она не шла вслепую. Проток должен быть коротким, за ним река. И вдруг вместо реки — озеро. А за ним опять проток. Но не возвращаться же назад. Рабочий — широкоплечий, длиннорукий Иван Цибуля — легко взмахивал веслами. Лодка шла быстро. Вода была спокойной, по ней плыли облака, отражались тонкие стволы берез. Неслышно перелетали через проток кукши. Было тихо. И неожиданно в эту тишину ворвался подвывающий голос:
Ды-венадцать лет тыгда мне, братцы, было,Когда меня приня́л преступный мир...
К нему присоединился другой, легкий, уходящий ввысь жаворонком:
Волною жизни новой охватило,Я ревизором стал чужих квартир...
Ирина резко оглянулась. За ней плыла лодка Бациллы. Это он пел подвывая, а ему жаворонком вторил Ложкин, молодой, но уже начинающий лысеть парень. Как получилось, что они увязались за ней? Неважно как, но это было неприятно и могло окончиться плохо, если Костомаров заметит исчезновение лодок.
Когда до выхода на реку оставалось не больше ста метров, течение стало усиливаться и впереди показался завал. В узкий проход, пенясь, врывалась вода. Бурлила. Гудела. Цибуля греб с такой силой, что весла гнулись, но лодка еле продвигалась вперед.
— Шест! — выдохнул он. Его лицо и грудь лоснились от пота.
Ирина подала ему четырехметровый шест с железным наконечником. Цибуля вскочил на ноги, ухватился обеими руками за его середину, уперся им в дно. Шест задрожал. Лодка тягуче пошла вперед.
Позади с таким же упорством боролись на лодке Бациллы.
— Раз... еще разик... еще раз, — доносился приглушенный волнением голос Нинки, и неожиданно взлетел полный животного ужаса голос рабочего Ложкина:
— Спасите!
Крутой разворот, и лодка Ирины несется вдогон утопающим людям.
— По-мо-ги-те! — доносится снизу голос Бациллы.
Вот барахтается в тальниковых зарослях Нинка, он уже у берега. Спасется сам.
— По-мо-ги-те! — слабеет голос Бациллы.
Отряхивается на берегу Ложкин. Мокрая рубаха плотно обтягивает его худенькое тело, торчком, словно железные, стоят брезентовые штаны. Лодка Ирины проносится мимо. Она мчится туда, где просит помощи Бацилла. Ольховые и тальниковые заросли сливаются в темно-зеленую сплошь.
Мыс... Излучина... Тихая заводь.
По колено в воде, придерживая одной рукой лодку, другой — сползшие на обвислый зад штаны, стоит Бацилла, сутулый, костлявый. Он истошно орет, запрокинув лицо к небу.
— Чего ты кричишь? — удивленно глядя на него, спросила Ирина.
Бацилла замолчал, насмешливо посмотрел на Ирину:
— А чего ж делать, если в воду попал?
Савелий Погоняйло коротко хохотнул.
— Ну вот что, — сурово сказала Ирина, — дурачком нечего прикидываться. Гони лодку к завалу. Надо спасать имущество.
— А может, что еще скажешь?
Ирина выскочила из лодки, подошла к нему:
— А может, ты ударишь меня? Ведь ты хотел ножом ударить. Бей!
Бацилла не выдержал ее взгляда и потянул лодку к завалу.
Ложкин, трясясь от холода, отжимал штаны. Увидев выходившую из кустов Ирину, растерянно засуетился, прикрыл штанами тощие ляжки. Нинка разводил костер. Ирина остановилась у края клокочущей воды, возле потемневших от сырости бревен. Где-то здесь опрокинулась лодка Бациллы.
— Ребята, надо спасать имущество, — сказала Ирина, подходя к ярко пылавшему костру.
Никто не посмотрел на нее, будто и не слыхали, только лысая голова Ложкина подалась ближе к огню.
— Ребята, чего же вы молчите?
Бацилла пошевелил над огнем растопыренными пальцами, повернулся спиной.
— Мы тонуть не желаем, — сказал он.
— Что было в лодке? — спросила Ирина.
— Тю! Мне следователи еще в детстве осточертели, — ответил Бацилла и подошел к Цибуле: — Один раз начальник фаланги не пустил меня к бабе. «Уйду», — говорю. Он услыхал, посадил меня в кандейку. Я бритвой вспорол себе брюхо. Ору. Меня в околоток. Сорок швов. Ночью ушел. С околотка легко уйти — нет охраны, на то и был расчет. Всю ночь провел у бабы. Утром заявился на фалангу. «Зря, говорю, начальничек, не пустил. Зря, говорю, Бацилла брюхо попортил. Когда Бацилла чего хочет, всегда добивается...»
