что Чести может стоять спокойно.
– Оно холодное, трындец, – объяснил Чести.
– Следи за речью, – холодно сказала учительница.
– Простите, мисс. Но оно такое… б… холодное, как в аду!
Учительница сняла тряпку, когда очарованная Нона подошла ближе.
– Чести разбили лицо, – сказал Кевин, а Утророжденный торопливо добавил:
– Да просто синяк.
Но зато какой синяк! Глаз Чести равномерно окрасился в кроваво-красный, а кожа вокруг глаза уже приобретала поразительные цвета: красный, фиолетовый и синий. Нона с удовольствием закрыла это холодной тряпкой с резким запахом.
Чести взвыл:
– Да бога ради…
Учительница оборвала его:
– Сиди так, пока не прозвенит звонок. Утророжденный, протри доску, пожалуйста. Остальные, разойдитесь и дайте Чести дышать нормально. Доставайте книги, готовьте все остальное и сидите на коврике до начала урока.
Охваченная благоговейным страхом, Нона разглядывала глаз, потом спохватилась, что она помощница учителя, и торопливо приложила тряпку снова.
– Это что за штука? – спросил Чести.
– Не знаю, лекарство, наверное. Чести, что случилось?
– Видела бы ты того чувака, – очень громко сказал Чести и добавил гораздо тише: – Нона, заткнись. Ты что, фингалов никогда не видела?
– Не совсем, – честно сказала Нона. Если Пирру сильно били в лицо, следы проходили за считаные секунды, Камиллу и Паламеда в лицо никогда не били, и, уж конечно, ей самой тоже никто не ставил заметных синяков.
– Ужасно выглядит, – сказала она, – глаз весь в крови, и щека распухла.
Чести возмутился:
– Думаю, это чудовищно.
Табаско нигде не было, пока не вошла Ангел в сбитом набок галстуке, криво застегнутой рубашке и тех же штанах, что и вчера. Она не опоздала, но выглядела еще более усталой и осунувшейся, чем накануне. Она даже казалась ниже ростом, как будто сгорбилась и съежилась. Заметив Чести, она просияла. Остановилась перед ним и Ноной и сказала:
– Дай посмотреть.
Нона убрала тряпку, чтобы открыть синяк.
– Отвратительно, – с удовольствием сказала Ангел.
– Думаете, у меня останется шрам? – спросил Чести.
– Нет, просто выглядит омерзительно. – Ангел протянула руку, чтобы пощупать опухший участок, и Чести вздрогнул. – Болеть будет отчаянно.
Подошла главная учительница, только что проводившая родителей. Лицо ее выражало облегчение.
– Слава богу, ты здесь. Не представляю, что делать. Ему нужно к врачу?
– Насколько я могу судить, ничего не порвано и не сломано, – сказала Ангел, снова прикрывая лицо холодной тряпкой, – через десять минут дадим ему пакет со льдом в полотенце. Что, ради всего святого, тебя ударило, Чести? Это не кулаком.
Чести яростно посмотрел на нее здоровым глазом.
– Откуда вы знаете? Вас там не было. Это кулак. Даже два.
– Чести, она врач, – сказала милая учительница.
– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.
– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.
– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.
Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.
Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.
Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:
– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?
– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.
Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.
Утророжденный, Красавчик Руби и Нона перестали есть, стало очень тихо. Кевин продолжил жевать совершенно спокойно. Чести сглотнул и сказал:
– Брось, босс.
– У тебя есть от меня секреты, Чести? – спросила Табаско.
– Нет. – Чести угас.
– Хорошо.
Даже раздавленный, Чести все еще колебался, что впечатлило Нону.
– Босс, может быть, не в присутствии, ну, знаешь, детей…
– У нас нет секретов друг от друга, – сказала Табаско.
Чести снова сглотнул. Наклонился в их сторону и уставился в пол. По этому сигналу все сдвинули головы, даже Нона, хотя Камилла запрещала ей так делать из-за гнид.
Чести заговорил так тихо, что его почти не было слышно. Он сказал, что его ударило. Нона хорошо разбирала шепот, так что ей не пришлось напрягаться, а вот Табаско сказала:
– Повтори. – Кажется, она не поверила.
Чести покраснел и прошипел:
– Фонарь. Я не шучу, мать твою.
От удивления Утророжденный чуть не завизжал:
– И как ты это допустил?
– Не болтай об этом, – велел Чести.
– Он на тебя упал? – спросил Кевин.
– Нет, я врезался в него лицом, да так сильно, что упал на задницу и вырубился. А когда я очнулся, выяснилось, что какой-то алкаш меня пожалел и притащил в свою нору. Хуже быть не может. Меня бродяги жалеют, – тут он задумался, – хотя, наверное, он спас мне жизнь. Он неплохой. Не понял, что за херню он нес. Он постоянно проверял мне глаза и рот, говорил что-то вроде: «А-а-а» и как будто кусал воздух. Если он на чем-то новом сидит, надо бы выяснить, надо же знать состояние рынка.
Чести говорил очень быстро. Потом он перевел дух и, чтобы успокоиться, взял немного фруктов, точнее, кисточку влажных зеленых ягод, которые нужно было есть с веточки.
– В общем, я от страха чуть не сдох.
– Работа? – спросила Табаско.
– Ага. – Чести вертел в руках веточку и ковырялся ею между зубами.
