встречал никого храбрее. Наполовину чихуахуа, наполовину мопс. Бабушка назвала его Улиссом Грантом. Обожрался пиццей и умер. А бабушка умерла от пневмонии, когда я был подростком».
Она спросила: «А что случилось с телами?»
Он сказал: «Ну… когда я сказал “Улисс”, я пошевелил его пальцами и сжал их в кулак. И с Титанией проделал то же самое, сжал ее пальцы в кулак.
Я смеялся и смеялся, как будто выбил стул из-под человека, пытающегося сесть. Как будто это была смешная шутка. Но М вырвало».
– Потому что, Харроу, я сделал это с другого конца комнаты.
9
Нона вздрогнула, почувствовав язык на своей лодыжке. Лапша своим жутковатым языком нежно облизывала место, где на ноге торчала косточка. Очевидно, это был дружеский жест. Заснула Нона совсем ненадолго, солнце не сдвинулось с места, было по-прежнему жарко, и синие тени мерцали на прежнем месте, но Нона все равно испугалась, что проспала большую часть урока естествознания, не присматривала за Лапшой и даже не следила за тем, кто за ними наблюдал. Она проверила, на месте ли ботинки Лапши, подобрала миску с бутылкой и завела собаку обратно в здание.
С огромным облегчением она услышала доносящийся из класса голос Ангела – та объясняла, почему кубик льда в носке тает медленнее, чем снаружи. Нона села на ступеньку и принялась снимать с Лапши ботинки. Она предположила, что Лапша будет рада, но та обернулась и уставилась на нее побелевшими глазами, хотя на этот раз Нона снимала обувь, а не надевала. Собака задергалась. Тут открылась дверь чулана, и оттуда вышла Табаско.
– И что ты сказала? – требовательно спросила она.
– Что я сказала… когда? – Нона была окончательно сбита с толку.
– Во дворе.
– Ну, ничего, – сказала Нона, с трудом припоминая, – очень сложно притворяться, что разговариваешь. Я просто сделала вид, что говорю с кем-то, и прошло всего десять секунд, потому что я чувствовала себя глупо.
Табаско она не убедила.
– Заходи лучше внутрь. Мы работали с феном.
– Что случилось? Когда я говорила по рации?
Табаско немного поколебалась.
– Наблюдатель ушел.
– Но это же хорошо, правда?
– Мне нужно все выяснить.
– Но это полезная информация?
Табаско пожала плечами. Кажется, она считала, что Нона ничего не поняла. Нона знала, что она что-то скрывает. Табаско она это позволяла, но все же ей это немного не нравилось. Неприятно думать, что люди от тебя что-то скрывают.
– Заходи давай, – только и сказала Табаско.
Не лучшее окончание школьного дня, а потом все пошло совсем наперекосяк. Нона, сидевшая с Лапшой, не поняла, что произошло на уроке естествознания, кульминацией которого стало исчезновение кубиков льда из самых разных мест под ликующие крики детей. А потом с улицы раздалось знакомое «так-так-так», совсем близко, поэтому пришлось закрыть жалюзи, а милая учительница спустилась вниз проверить, все ли заперто, а все дети уселись на пол, чтобы не попасть под выстрел из окна. Они проводили учения примерно миллион раз, и никто из малышей не испугался, даже когда снаружи уныло завыла сирена. Это было скорее скучно и жарко, чем страшно. Даже Ангел не испугалась, а разозлилась.
– Слишком близко, чтобы чувствовать себя спокойно, – прокомментировала она, – наверное, единичный выстрел.
Но он был не единичный, выстрелы все продолжались и продолжались. Отменили все занятия, вытерли ледяную воду, и учительница стала читать им выбранную голосованием книжку. В голосовании победили малыши, выбрав плохую сентиментальную историю о каких-то детях, которые пошли на пляж и там их никто не съел. «Еще один признак того, что день проклят», – печально подумала Нона. Хотя бы для нее школа уже почти закончилась.
Родители пробирались за детьми, хотя на паре улиц все еще шла стрельба. Некоторые говорили, что это длится уже несколько часов и что ребенок не вернется в школу вечером, хотя и Ангел, и милая учительница пытались уговорить всех остаться, пока не станет лучше. Они все еще спорили, когда Камилла пришла за Ноной, и хотя учительница просияла при виде Кэм – Нона видела, как дернулась ее рука с книгой, – Кэм вытащила ее на улицу, не дав даже попрощаться. Последним, что она увидела, стала Табаско, сидевшая рядом с закрытым окном, задумчивая и неподвижная, как статуя в парке, но по-прежнему с работающей головой.
Камилла повела Нону домой окольным путем. Они остановились на улице, где стоял их дом, и Кэм нырнула в пекарню и вышла с теплым и, вероятно, радиоактивным бумажным пакетом с выпечкой, которая все время стояла под лампами пекарни. Нона спросила ее, откуда деньги.
– Неважно, – ответила Кэм.
Нона обиделась.
– Сказала бы честно, что украла, я же не возражаю.
– Я кое-что продала, – сказала Камилла.
Нону осенило дома, когда она, давясь, съела немного мясного рулета. Она старалась не жаловаться на это, а вместо этого долго пила воду, а потом сказала:
– Я сыта.
– Тогда подождем. Ты сегодня не ела белка, – ответила Камилла, и ей пришлось поесть. Она сняла мясо и съела начинку. Ее это бесило, но наконец-то все закончилось. Пока Кэм мыла посуду, она проверила секретный ящик и обнаружила, что сигареты пропали.
Когда Камилла вернулась и принялась задергивать плотные шторы, Нона сказала:
– Ты продала ее заначку, Пирра с ума сойдет.
– Справится. Начинай растяжку.
Это значило, что пришло время фехтования. Когда Нона со всей страстью сказала:
– Я ненавижу мечи, ты даже не учишь меня ими пользоваться, – эти данные просто оказались в блокноте, как будто даже ее жалобы годились только как материалы для исследования. Нона очень обиделась.
Но обида, как всегда, постепенно утихла и превратилась скорее в страдание. Пирра в тот вечер пришла поздно. Раньше после занятий с мечами и костями Нона могла провести жаркий вечер в гавани, чтобы искупаться, если на пляже никого не было, или выкопать палкой несколько моллюсков, если там были люди. Пешие прогулки ее утомляли, но она могла часами плавать в соленой воде, и ей всегда было мало. Это было приятно и давало чувство уединения. К сожалению, если бы она сейчас спросила у Камиллы, могут ли они пойти купаться, Кэм бы ответила: «А ты помнишь, что случилось в прошлый раз?» – и выиграла. В прошлый раз Камилла заболела и к тому же Нону подстрелили.
* * *
А было так: однажды после занятия с костями Паламед сказал, что она выглядит совсем измученной, и заставлял ее есть крекеры с маргарином, пока Нона не довела себя до истерики. В конце концов Паламеду пришлось пообещать ей целых двадцать минут купания, чтобы она сделала что угодно, съела что угодно и
