Гаррард улыбнулся — одними губами.
— Действительно, — сказал он, однако это прозвучало скорее как вопрос, чем как утверждение.
— Не стоит лишать людей мечты, папа. — Джулиан снова принялся за еду. — Как бы то ни было, у мисс Барнаби все может оказаться по-другому, если она отправится в путешествие. Я помню, мать Роберта очень любила куда-нибудь ездить. Особенно ей нравился Брюссель.
— Это было недавно? — с интересом спросила Шарлотта. — Возможно, все изменилось в лучшую сторону с тех пор, как вы там были, мистер Данвер.
Его лицо напряглось. Свет падал на гладкую, натянутую кожу его щек, и Шарлотта почувствовала, что Гаррард с трудом сдерживает гнев. Почему его оскорбляют такие банальности? Ведь никто не подловил его на ошибке — просто высказал иное мнение. Почему у него так меняется настроение?
— Возможно, моим мечтам не суждено сбыться, — тихо прибавила она. — Но мечтать так приятно.
— Боже, защити нас от мечтающих женщин! — Гаррард поднял взгляд к потолку, а в голосе его сквозило презрение, которое в обычных обстоятельствах Шарлотта ему бы не простила.
— Очень часто мечты — единственный способ что-нибудь получить, — заметила тетя Аделина, беря бокал и нюхая шабли. — Но ты, конечно, этого не поймешь.
Все выглядели смущенными. Феликс посмотрел на Джулиана. Лицо Сони с правильными чертами и безупречной кожей казалось глупым, хотя было бы абсолютно несправедливо судить женщину так строго. Она была пристрастна к Харриет, и знала об этом.
— Прошу прощения, мисс Данвер? — нахмурившись, переспросил Джулиан.
— Это не твоя вина, — великодушно признала она. — Осмелюсь заметить, ты находишься в таком же положении.
Джек, смутившись, повернулся к Шарлотте.
— Что ты имеешь в виду, тетя Аделина? — тихо спросила Харриет.
— Интригующих женщин. — Брови тети Аделины взлетели вверх над блестящими глазами, слишком круглыми, чтобы считаться красивыми. — Ты не слушаешь, моя дорогая?
— Хендерсон! — громко позвал Гаррард. — Ради всего святого, неси уже этот пудинг!
— О мечтающих женщинах, тетя Аделина, — терпеливо поправил Джулиан. — Папа сказал «мечтающие женщины», а не «интригующие».
— Правда? — Она вдруг улыбнулась Джеку. — Приношу свои извинения, мистер Рэдли. Простите меня.
— Вам не за что извиняться, — заверил ее он. — Из одного может вытекать другое, не так ли? Можно начать с мечты и в отсутствие ограничений, которые накладывает нравственность, а закончить планами по достижению желаемого.
Шарлотта скользила взглядом по лицам, не решаясь задерживаться на Джулиане. Догадываются ли они, зачем она здесь? Может, ее намерения слишком уж очевидны и все просто играют с ней?
— Вы переоцениваете человеческую нравственность. — Улыбка приподняла вверх уголки губ Гаррарда, но выражала она скорее насмешку, чем удовольствие. — Зачастую это всего лишь понимание того, какие вещи практичны, а какие нет — хотя, боже, помоги нам, бывают и ужасные исключения. Спасибо, Хендерсон, раскладывай его скорее! — Он принял горячий пудинг, от которого шел пар, а также соус с бренди. — Мисс Барнаби, давайте поговорим о чем-то более приятном. Вы собираетесь в театр? На сцене идет множество занимательных спектаклей, ни в коем случае не ограниченных произведениями мистера Вагнера.
Тему сменили, и Шарлотта поняла, что с ее стороны было бы крайне неприлично пытаться вернуться назад. В любом случае это не принесло бы никакой пользы — она только выдала бы себя и разрушила все свои планы.
— Да, я очень надеюсь, — с энтузиазмом подхватила она. — Вы можете что-нибудь посоветовать? Было бы так мило пойти в театр, правда, Джек?
До окончания ужина не было сказано ничего, что имело отношение к жизни и смерти Роберта Йорка или его взаимоотношениям с семьей Данвер.
Дамы вышли из-за стола и вернулись в гостиную, а мужчинам подали портвейн. Шарлотта ожидала, что разговор будет скованным — из-за чувств Харриет к Феликсу. Независимо от того, знала ли о них Соня, женщины не могли держаться друг с другом непринужденно. Что касается самого Феликса, Шарлотта еще не поняла, догадывается ли он о любви Харриет, отвечает ли на ее чувство, а если отвечает, то присутствуют ли в его отношении искренность и благородство. Острый язык и плохой слух тети Аделины тоже не облегчали общение.
Шарлотта приготовилась сглаживать острые углы в светской беседе, но обнаружила, что предчувствие обмануло ее. Очевидно, женщины давно знали друг друга и сумели приспособиться. По опыту или инстинктивно они понимали, какие замечания по поводу моды будут безобидными, какими сплетнями об общих знакомых допустимо обмениваться и какие статьи в «Лондон иллюстрейтед ньюс» они все читают.
У Шарлотты не было ни времени, ни денег, чтобы выписывать эту газету; имена общих знакомых ей тоже ничего не говорили. Она сидела молча, с улыбкой вежливого интереса — со временем эта улыбка становилась все более неестественной, похожей на маску. Один или два раза она ловила на себе взгляд тети Аделины, видела в нем веселые искорки и отводила глаза.
Наконец Аделина встала.
— Мисс Барнаби, вы проявили интерес к искусству. Не хотите ли взглянуть на один из пейзажей в будуаре? Это была любимая комната моей невестки, и она очень любила путешествовать. Ей хотелось везде побывать.
— И она побывала? — спросила Шарлотта, вставая.
— Нет, — тетя Аделина повела ее за собой. — Она умерла молодой. В двадцать шесть лет. Харриет только начала ходить, а Джулиану было семь или восемь.
Шарлотта была тронута внезапной скорбью о женщине, жизнь которой закончилась на пороге расцвета, когда у нее было так много — муж и двое детей, один еще совсем маленький. Что бы она сама чувствовала, будь ей суждено оставить Дэниела, Джемайму и Томаса одних?
— Мне очень жаль, — сказала она.
— Это было давно, — не поворачиваясь, ответила тетя Аделина; она пересекла холл и свернула в широкий коридор, который вел в дамскую гостиную, или будуар. Комната была декорирована в кремовых и песочных тонах с вкраплениями зеленого — холодных и бледных тонов; единственный стул был ярким, кораллового цвета. Необычная комната, по крайней мере, отличавшаяся от всего остального дома. Шарлотте в голову внезапно пришла мысль, что молодая миссис Данвер чувствовала себя здесь неуютно. Может, она специально превратила будуар в свой остров, контрастирующий с остальными комнатами, насколько позволяли приличия?
На стене напротив камина висел пейзаж, изображающий Босфор — вид из дворца Топкапы на бухту Золотой Рог. Сине-зеленые воды кишели маленькими лодками, а вдалеке сквозь жаркое марево в ярких солнечных лучах сиял берег Азии. Сильный мужчина мог переплыть пролив, как Леандр, который плавал к Геро.[6] Интересно, вспоминала ли о них юная миссис Данвер, когда выбирала картину?
— Вы молчите, — заметила тетя Аделина.
Шарлотта очень устала от банальностей. Ей хотелось сбросить с себя маску скованной условностями мисс Барнаби и стать собой, особенно в присутствии женщины, которая нравилась ей все больше и больше.
— Какие слова могут выразить прелесть этого пейзажа или мысли и мечты, которые он будит? — воскликнула она. — По-моему, сегодня уже было произнесено достаточно банальностей.
— Мое дорогое дитя, вас ждет катастрофа! — Тетя Аделина не скрывала своих мыслей. — Вы возьмете крылья, подобно Икару, и, подобно ему, упадете в море. Общество не позволяет женщине летать, как вы уже, вне всякого сомнения, поняли. Ради всего святого, не выходите замуж по расчету; это словно входить в холодную воду, дюйм за дюймом, пока она не накроет тебя с головой.
Шарлотта едва сдержалась, чтобы не признаться тете Аделине, что она уже замужем, причем за самым неподходящим человеком, и очень счастлива. Вспомнив об Эмили, она в последний момент прикусила язык и с улыбкой спросила, понимая, что улыбка вышла кривой и немного болезненной:
— А за неподходящего человека можно?
— Не думаю, что родители вам позволят, — возразила тетя Аделина. — Мои бы не разрешили.
Шарлотта снова собралась сказать, что ей очень жаль, но поняла, что это прозвучит слишком снисходительно. Аделина не тот человек, к которому следует испытывать даже намек на жалость. Она не верила, что мисс Данвер отказалась от своего решения из трусости, но даже если и так, осуждать ее теперь Шарлотта не имела никакого права — и желания тоже.
Вместо этого она решила открыть часть правды, вспомнив то, что происходило с ней.
— Сильнее всего возражала бы моя бабушка.
Аделина слабо улыбнулась, но в ее взгляде не было жалости к самой себе. Она присела боком на подлокотник одного из двух больших кресел песочного цвета.
— У моей матери было очень слабое здоровье, и она вовсю пользовалась этим, чтобы добиться внимания и послушания. Но когда я была молодой, мы все считали, что она может умереть от одного из своих «приступов». В конечном счете именно Гаррард заявил ей, что она притворяется, за что я ему очень благодарна. Но для меня время уже ушло. — Она тяжело вздохнула. — Разумеется, будь я красавицей, то вела бы жизнь очаровательной грешницы. Но меня никто не домогался, и приходилось делать вид, что я не приняла бы предложения. — Ее карие глаза сияли. — Вы не замечали, как люди лицемерно осуждают то, что у них даже не было возможности совершить?
