Бубнов рассказывает анекдот, яростно жестикулируя обеими руками, вскидывая костистые фейерверки пальцев.
— Приходит Чапаев в цирк, на работу, значит, устраиваться. А директором там Петька. Вот Петька и спрашивает, а какие ты, Василий Иваныч, номера показать можешь? А Чапаев ему: вот, к примеру, Петька, такой фокус: выхожу я на сцену, в белых перчатках, в цилиндре… — Бубнов рассказывает с азартом. Мне противно слушать этот всем известный сюжет, который оканчивается тем, что весь зрительный зал оказывается облит дерьмом из раскрывшегося под куполом цирка дурацкого сундука. Один только фокусник Чапаев, чистенький, во фраке, стоит перед публикой и раскланивается. Затрепанная анекдотчиками шутовская кукла.
— Бубнов, — говорю, — на два слова.
— Ну, чего тебе? — спрашивает он, недовольный, что я прервал его артистическое выступление.
— Что-то Кириллова давненько не видать. Не знаешь — что с ним?
Бубнов смотрит на меня, выпучив глаза в красных прожилках.
— Ты что, с космоса свалился? Он год уже — покойник. Шлепнул какой-то гад ночью вот на этом самом мосту во время дежурства. Поговаривали: кто-то счеты свел. Так и не нашли. Дело темное… Жаль, конечно, Кирюшку. Хороший был парень. Литровку зараз выхлебывал, не морщась…
Мероприятие закончено. Ночь. Все ушли. Я на мосту один — дежурить до утра. Иду к будке. В двух метрах от нее лежит ничком человек в милицейской шинели, сержант. Спина расстрелянная, рваная. Пули легли кучно. Бурая, запекшаяся кора крови. Эх, Кириллов, Кириллов! Ошибки быть не может: это — он.
ЗВЕРЬ АПОКАЛИПСИСА
Задержанный нагло глядел сквозь решётку на сержанта Цымбалова и чесал грязным пальцем голову. Сержант за столом осматривал изъятые у бродяги вещи. Ручка с вечным пером. Сержант покрутил находку у себя перед носом. Вместо капли чернил на кончик пера выползла вошь — громадная, коричневокрасного цвета. Цымбалов выронил ручку. Появление этого зверя Апокалипсиса потрясло своей неожиданностью. Бродяга в стальной клетке теперь неистово скрёб брюхо, от него разило помойкой. Зажав рукой нос, Цымбалов крутнул несколько цифр:
— Эй, срочно машину! У меня убийца! — Затем просунул руку в прутья и опрыснул пленника одеколоном. Получилось ещё хуже — букет из гвоздик и дохлых кошек. Бродяга, перестав чесаться, изумлённо пялился на Цымбалова.
В комнату шумно вошли ещё двое: младший сержант Жмырев и молодая цыганка.
— На, обыщи! — цыганка распахнула дорогое кожаное пальто. Жмырев скинул козырёк, вытер рукавом замученное лицо.
— Денежки на стол.
— Что я — рожаю их? — смуглощёкая, тряхнув серьгами, обиженно застёгивалась.
— Не чирикать! — цыкнул на неё Жмырев. — Отопри клеточку, — сказал он Цымбалову. — Пусть посидит в приятном обществе.
Бродяга был польщён. Просунул лапы и, сластолюбиво ухмыляясь щетинистой мордой, воззвал:
— Эх, обниму, к сердцу прижму! — По чумазой шее ползло насекомое.
Бедная девушка, побледнев, попятилась, из её карманов посыпались толстые пачки денег. Дверь распахнулась от удара сапога. Вступили усачи с автоматами:
— Где убийца?
Цымбалов ткнул в клетку:
— Вот он, красавчик.
Усачи взглянули — усы перекосило.
— Этот? — вопрос прозвучал нетвёрдо.
— Он самый. Даром отдаём. Вам бы, хлопцы, противогазы.
Усачи увели бродягу, подталкивая дулами. Цымбалов вытянул в кресле квадратные сапоги.
— У меня сегодня день рождения, — объявил он.
— Чего ж ты молчал, урод? — Жмырев достал табличку «Обеденный перерыв» и повесил с наружной стороны двери. — Идём, — сказал он Цымбалову. — Мы тут только время теряем.
— Тихо, как в гробу, — заметил Жмырев, озираясь в квартире. — Жену куда дел? Кокнул?
— В ванне сжёг, — признался чистосердечно Цымбалов.
— Зверь! — Жмырев рванул пакет, посыпались зелёные пупырчатые крокодилы. Один пополз, изгибаясь, через комнату и исчез под шкафом. — За твоё здоровье! — кричал Жмырев и лил водку.
Пили, как показалось, недолго. Цымбалов взглянул на окно — непроницаемый мрак. Перевёл взор на бутылку — пусто. Жмырев встал.
— Я скоро. Нога здесь, другая — там, — и пропал. У двери одиноко стояла нога сама по себе. Сапог сморщился, но не чихнул.
Цымбалова разбудил грохот, громкий голос Жмырева. Два усача-знакомца наставили автоматы. Между ними широко улыбался Жмырев. На заднем плане маячила полюбившаяся молодая цыганка.
— Скучно, — объяснил Жмырев. — Сначала мы так катались. Потом я вспомнил: у тебя день рождения. Чего жмуришься? Пить, плясать будем! Пир горой! Ребята, заходи! Будьте как дома.
Заорал страшным голосом магнитофон — певцу сдирали живьём кожу. Усачи мрачно чокались. Цыганочка хохотала, вихляя бёдрами. С улицы донёсся могучий гудок.
— Это Нахуйдоносор! — усач распахнул окно и крикнул: — Чего воешь?
— Я тоже хочу! — жалобно заныл Нахуйдоносор.
— Тебе нельзя, ты за рулём, — возразил усач-автоматчик. — Дежурь на рации.
Барабанная дробь сотрясла дверь, взревел звонок. Цымбалов пошёл открывать. Там стояла старуха-соседка в надетом наспех халате, с молотком.
— Долго будет продолжаться этот ад? — осведомилась она. — Милицию вызову!
— Милиция — мы! — отозвались усачи в расстёгнутых рубахах, таща за ремень автоматы. — Мы ж тебя бережём, ведьма!
Старуха взмахнула молотком и выбила Цымбалову глаз.
— Тьфу на вас! — закричала она разъярённо и скрылась в своей квартире.
— Сваливаем! — возгласил Цымбалов, держась за изувеченную зеницу. — Сейчас эта Иродиада легионы бесов сюда пригонит.
Друзья гурьбой сыпанули по лестнице. Утро, светло. У автоматчика ус закрутился штопором.
— Нахуйдоносор, газуй!
Помчались, воя сиреной и бешено вращая мигалку. Цымбалову сделалось нехорошо. Стоп! Распахнул дверцу.
— Вы, ребята, поезжайте. Я тут воздухом подышу.
— Ключи дай, — попросил Жмырев. — В квартире приберём. — Цымбалов кинул ему связку.
Вернулся с прогулки поздно. Ушибленный глаз заплыл. На звонки не отвечали. Тихо играла музыка. Долго дубасил в дверь кулаком. Наконец, Жмырев, в одежде Адама.
— Цыганочка — высший сорт, — оповестил он, пошатываясь. Цымбалов шагнул в квартиру и не узнал её: везде раздавленные помидоры.
— Мы тут, как видишь, прибирали, — Жмырев икнул. За ним стояли два невозмутимых усача в той же первозданной форме, что и он сам.
Цыганочка исполняла на ковре сирийский танец.
— Меня в Багдад в ночной бар танцовщицей приглашают? — заявила она, вертя на талии, груди и бёдрах одновременно три блестящих обруча. Это было уже слишком.
Цымбалов увидел единственным здоровым глазом: через комнату полз гигантский красно-коричневый зверь, ощетиненный штыковидными рогами и увешанный автоматами. На бронированных боках брякали пистолеты и револьверы всех систем, существующих в мире: браунинги, люггеры, наганы, кольты. Чудовище повернулось к Цымбалову, скрежеща суставами, и разинуло зубатую пасть.
— Такси! — закричала танцовщица.
Лучезарно улыбаясь, оседлала Зверя и пришпорила пятками. Уносясь, она послала воздушный поцелуй с написанным на нём помадой домашним телефоном. Цымбалов не разобрал ни цифры.
СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ НА МАРАТА
Почистим пистолет. Разбираю на части, пальцы работают автоматически. Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет. Пиф паф! Ой-ё-ёй! Умирает зайчик мой…
Стоп. Пальцы в полном составе, вышколенные, отсутствующих нет. Личное оружие нападения и защиты, предназначенное для поражения противника на коротких расстояниях. Восьмизарядный, системы Макарова.
Сборка в обратном порядке. Магазин снаряжён, вставлен в рукоятку. Оружие в кобуру.
В коридоре колонна дверей, одетых в чёрные кожаные куртки, движется навстречу. Так всегда: яркость ламп, таблички, таблички.
Синие «жигули».
— Курнём! — кричат собратья по оружию. Гогочут, шлёпая себя по ляжкам.
Здания, брызги из-под колёс, погодка. Пукалка, в слона не попадёшь. Это тебе не товарищ Маузер!
Ул. Заслонова, вылезаем, план прост: идём к «месту» и ждём «клиента».
Они свистят, у меня мысли. Мутный денёк, слякоть. Мы окружены домами. Спортплощадки, огороженные стальной сеткой. Подростки в хоккейных шапочках убирают лопатами сырой снег. Дом-урод, кофейная жижа, рога антенн. Трое нам навстречу: рослая, флотская шинель без погон, башка в грязных бинтах, звякают в обеих руках сумки. За ним — две опухло-багровые бабы в цыганских платках.
Стиснутый амбарами, узкий двор. Кирпич — точно запёкшаяся кровь, с карнизов ледяные струи. Двери в нишах, ржавчина, замки-лапти. Два одинаковых каменных крыльца по четыре ступени глядят через двор друг на друга. Над правым вывеска:
МЕБЕЛЬ И СОПУТСТВУЮЩИЕ ТОВАРЫ
В конце двора арка, улица, мелькают машины. Через улицу — такая же подворотня, чугунные ворота. Номер дома — 77. Это и есть улица Марата. Без четверти три. «Клиент» будет с минуты на минуту. Расходимся: они поднимаются на левое крыльцо, я — на правое, с вывеской.
