поводу. Про своего повелителя и хозяина, про всех женщин, побывавших в объятиях Драконуса. Спросите Раскана про Олар Этил, азатанайскую ведьму, которая его убила.
Ферен глубоко вздохнула, чувствуя, как бешено колотится у нее сердце:
– Ринт, но наш нейтралитет…
– Его все равно никто не оценит. Им уже злоупотребляют! Стоя в стороне, мы уступаем территорию тщеславным негодяям. Нейтралитет? Ха! Разве ты не видишь, как легко он обретает цвета трусости? Я буду выступать за союз с Урусандером для всех пограничников. Сестра, скажи, что ты на моей стороне! Ты сама носишь в себе свидетельство того, что совершил этот злодей!
– Нет.
– «Возьми мои деньги и отдай свое тело» – вот как это видит Драконус. Он ничего не уважает, Ферен. Ни твои чувства, ни твои утраты в прошлом, ни раны, которые останутся у тебя на всю жизнь, – все это для него ничего не значит. Он хотел внука…
– Нет! – эхом отдался крик Ферен, и каждый раз, когда ее собственный голос возвращался к ней с пустой равнины, он звучал все более умоляюще, все более жалко. – Ринт, послушай меня. На самом деле все обстоит совсем не так. Это ведь я сама хотела ребенка.
– Тогда почему Драконус прогнал тебя от своего сына, как только понял, что ты беременна?
– Чтобы спасти Аратана.
– От чего, интересно?
– От меня, глупец.
Ответ сестры заставил Ринта потрясенно замолчать, и Ферен увидела, как он тщетно пытается ее понять. Вновь ощутив приступ слабости, она отвернулась:
– Это я шла безошибочным путем, не задумываясь о тех, кому делаю больно, Ринт.
– Драконус пригласил тебя в свой мир, Ферен. Его нисколько не волновала твоя беззащитность.
– Когда он разлучил меня с Аратаном, то этим спас нас обоих. Я знаю, тебе этого не понять. Ты просто не желаешь понимать. Тебе хочется ранить Драконуса, так же как ты ранил Отар Этил. Нет никакой разницы. Все сводится к тому, чтобы нанести удар, заставить кого-то почувствовать ту же боль, что испытал и ты сам. Мои войны закончились, Ринт.
– А мои – нет!
– Я вижу, – кивнула она.
– Я рассчитывал, что ты меня поддержишь, сестренка.
Ферен повернулась к нему:
– Зачем? Ты настолько уверен, что делаешь все это ради меня? Сомневаюсь. Мне это не нужно! Я просто хочу вернуть брата!
Ринт словно бы обмяк прямо у нее на глазах, снова опустившись на землю и закрыв лицо руками.
– Бездна нас побери, – сказал Вилл. – А ну, прекратите! Оба! Ринт, мы выслушали твои доводы и теперь проголосуем. Ферен, ты ждешь ребенка. Никто не требует от тебя браться за меч. Во всяком случае, прямо сейчас.
Ферен лишь покачала головой. Бедный Вилл так ничего и не понял, но она не могла его в том винить.
– У нас впереди долгий путь, – тихо добавил Галак. – Завтра мы доберемся до холмов и найдем подходящее место для Раскана. Какое-нибудь красивое место, где могли бы упокоиться его кости. А когда мы вернемся в родные края, я поеду в Обитель Драконс и сообщу капитану Ивису, где оно находится. Пока же, друзья мои, давайте разобьем лагерь.
Ферен взглянула на равнину на юге. Там виднелась дорога, казавшаяся сейчас далекой и почти неразличимой. Она уходила на запад, в чужие земли. Где-то там поросшие мягкой травой лужайки познали тяжесть сплетенных в порыве неутолимой страсти мужчины и женщины. И то же самое небо смотрело сверху на едва заметные отпечатки их тел, а траву шевелил тот же ветер, который сейчас обдувал ее лицо, высушивая слезы на щеках и уносясь дальше на юг.
Жизнь могла простираться далеко в прошлое, выхватывая оттуда отдельные моменты и увлекая их в настоящее, как бы те ни пытались сопротивляться. Но все обещания будущего оставались недосягаемыми, порождая лишь боль и обиду. Шевелившееся в утробе Ферен дитя чувствовало себя маленьким, заблудившимся в глуши беззащитным существом, и, слыша его доносившиеся неизвестно откуда слабые крики, женщина опустилась на колени, закрыв глаза и зажав руками уши.
Ринт не осмелился еще раз взглянуть на сестру; ему не хотелось видеть ее стоящей на коленях, сломленной прозвучавшими между ними словами. Оставив Вилла и Галака готовить лагерь, он сидел, уставившись на северо-восток и чувствуя себя полностью опустошенным.
Ринт с трудом мог вспомнить лицо собственной жены. Представляя, как она сидит, закутавшись в меха и держа у груди новорожденного младенца, он видел незнакомку. Вернее, двух незнакомцев. Руки его неудержимо дрожали, охваченные жаром, будто там все еще пылало пламя, высвободившееся в то мгновение ярости, чтобы обрушить жестокое, безжалостное возмездие. Ринт не раскаивался в том, что причинил страдания Олар Этил, но, думая об этом, он видел в первую очередь самого себя, собственный силуэт на фоне бушующего огня, а вопли, раздававшиеся среди поднимающихся к небу дыма и пепла, стали голосом деревьев, мучительным криком чернеющих листьев и ломающихся веток. Ринт стоял тогда подобно богу, освещенный отражением своего несомненного триумфа. Как свидетель уничтожения, даже если он и уничтожил при этом самого себя. Мужчина, подобный ему, не мог знать любви: ни к жене, ни к ребенку. Он вообще не мог знать ничего, кроме жестокости, а потому стал чужим для всех.
В сумерках кружили насекомые. Ринт слышал, как за его спиной Вилл что-то бормочет Галаку, и мимо него проплывали струи дыма от костра, будто змеи, стремительно уползающие в иной мир от сгущающейся темноты. Он посмотрел туда, где оставил завернутое в ткань тело Раскана. Руки покойного распухли и посинели, а кожаные ремни вокруг запястий глубоко врезались в плоть. Рядом на траве лежали мокасины. Драконус воистину был щедр на подарки.
Урусандер наверняка найдет способ. Он сокрушит безумие и силой принесет мир в Куральд Галейн. Но прольется кровь, и сражение окажется тяжким. Если бы умирали лишь виновные, это можно было бы счесть справедливым, воспринимая каждое достойное сожаления убийство как приведение в исполнение приговора. В конце концов, справедливость составляла суть возмездия.
Слишком долго радовались жизни высокородные, самодовольно наслаждаясь привилегиями, которые они получали вместе с властью. Но ничто стоящее не дается даром. Привилегии были подобны ярким сорнякам, растущим на пролитой крови порабощенных, и Ринт не видел в столь горьких цветах ничего ценного. Заглядывая вперед, он не мог думать ни о чем, кроме дыма и пламени, единственных ответах, которые у него имелись.
Именно благородная кровь Драконуса стала для всех ярмом, которое тащило их через страдания и бесчувственную жестокость. Без своего титула повелитель ничем не отличался бы от любого из них. И тем не менее они ему кланялись,
