Я помахал ему рукой, но, прежде чем успел вымолвить хоть слово, он уже добавил еще один стейк к двум первым. Мой желудок заурчал, когда я встал и направился к столику Молли и Томаса.
«Возможно, ты уже сумел».
Что, черт возьми, он хотел этим сказать?
Глава 22
Я посвятил Молли и Томаса в то, что узнал от Ваддерунга, пока мы ели. Сэндвичи Мака со стейками были слишком хороши, чтобы не слопать их до последней крошки, хотя время больше подходило для завтрака.
Молли расширила глаза, наблюдая, как я пожираю свой стейк.
– Эм. Кто этот тип?
Томас спокойно смотрел на меня. Мой брат уже все понял. Он едва заметно кивнул в сторону Молли.
– Думаю, друг, – сказал я. – Когда все утрясется, ты сама узнаешь.
– А. – Молли нахмурилась и принялась играть крошками хлеба, гоняя их по столу пальцем. Потом кивнула. – Ладно.
– Так что же дальше? – спросил Томас.
Я в спешке доел последние кусочки сэндвича. Ребята, какая же это вкуснятина! А запил я стейк несколькими глотками великолепного пива, сваренного Маком. Обычно после пары бутылок пива с хорошей закуской меня тянет вздремнуть. Сегодня они оказались такими же убаюкивающими, как энергетик «Ред булл».
– Молли, – сказал я, – я хочу, чтобы ты поговорила с Туком. Мне нужно, чтобы гвардия была в сборе, готовая выступить по моему сигналу.
– В разведку? – догадалась она.
Я кивнул:
– А пока ты будешь этим заниматься, я попытаюсь понять, где могут располагаться потенциальные места для закладки таймерной бомбы с заклятием, чтобы знать, где выставлять охрану. И закажи пиццу: на нее они слетятся в момент.
– Хорошо, – сказала она. – Эм… А деньги?
Я посмотрел на Томаса:
– Она уже один раз за меня заплатила. Твоя очередь.
Томас фыркнул и вытащил из кармана белую пластиковую карточку. На ней не было никаких логотипов: только ряд цифр и магнитная полоска. Он бросил ее через стол в сторону Молли:
– Будешь заказывать пиццу, расплатись этим.
Молли рассматривала карточку со всех сторон:
– Карточка «Дайнерс-клаб» или что-то в этом роде?
– Карточка Рейтов для непредвиденных обстоятельств, – сказал он. – Лара раздала их всей семье. После первой оплаты этой картой она действительна еще двадцать четыре часа.
– Сколько? – спросила Молли.
– Двадцать четыре часа, – повторил Томас.
Молли удивленно приподняла брови.
Томас едва заметно улыбнулся:
– Суммы пусть тебя не волнуют. Моя сестра не верит в лимиты. Так что делай с ней все, что хочешь. Мне все равно.
Молли взяла карту и очень осторожно поместила ее в старенький кошелек для мелочи.
– Ладно. – Она посмотрела на меня. – Прямо сейчас?
Я кивнул:
– Двигайся.
Она задержалась, чтобы достать из сумочки авторучку. Потом нацарапала что-то на салфетке и протянула мне:
– Мой домашний телефон.
Я бросил взгляд на цифры, прочитал их и запомнил. Потом передал салфетку Томасу, который просто сунул ее в карман.
– Ты отправляешь ее туда одну?
Молли без всякого выражения посмотрела на Томаса. Затем исчезла.
– О, – сказал Томас, – конечно же.
Я встал и пересек комнату к двери. Открыв ее, я выглянул наружу, словно высматривая с подозрением, не приближается ли кто-нибудь. Проделывая все это, я почувствовал, как Молли проскользнула мимо меня. Затем я снова закрыл дверь и вернулся внутрь. Над озером погромыхивал гром, но дождя не было.
– Я заметил, – протянул мой брат, – что ты не оставил ей способа связаться с тобой.
– Правда заметил?
Он хмыкнул:
– Думаешь, Хват сможет причинить ей вред?
– Думаю, она не оставит ему выбора, – сказал я. – Она уже многое может, но Хват как раз тот тип, с которым ей связываться не стоит. Он привык к чарам, умеет защищаться от них, а кроме того, он умен.
– Молли дурочкой тоже не назовешь, – заметил Томас.
– Молли – моя ответственность, – сказал я.
Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали так холодно, так жестко. Мой собственный гнев удивил меня, но он все еще клокотал и бурлил. Какая-то часть меня пребывала в ярости на Томаса за то, что он подверг сомнению мое решение, касающееся моей ученицы. Молли была моей, и будь я проклят, если какой-нибудь красавчик из Белой Коллегии попытается…
Я прикрыл глаза и сжал челюсти. Гордыня. Обладание. Территориальность. Это был не я. Это была мантия Зимы, говорившая моим голосом.
– Извини, – сказал я мгновение спустя и открыл глаза.
Томас не выказал никакой реакции, ни на мой рык, ни на гнев, ни на извинение. Он просто изучающе смотрел на меня. И потом тихо сказал:
– Я хочу кое-что тебе посоветовать. Я не пытаюсь заставить тебя делать что-то. Тебе просто нужно это услышать.
– Давай, – сказал я.
– Я хищник, Гарри, – сказал он. – Мы оба это знаем.
– Ну да. И что?
– И я распознаю хищника в другом, когда его вижу.
– И?
– И ты смотришь на Молли, как на пищу.
Я нахмурился:
– Вовсе нет.
Он пожал плечами:
– Не все время. В какие-то моменты. Ты смотришь на нее, и я вижу, как ты что-то просчитываешь. Ты каждый раз замечаешь, когда она зевает.
Я не хотел, чтобы сказанное Томасом было правдой.
– Ну и что?
– Когда она зевает, то показывает тем самым, что устала. Мы неизбежно замечаем это, потому что уставшая добыча – легкая добыча. – Он наклонился вперед, положив одну руку на стол. – Я знаю, о чем говорю.
– Нет, – сказал я, а в моем голосе снова зазвучал холод. – Не знаешь.
– Я тоже пытался отрицать эту истину, когда мне было лет пятнадцать. Не слишком удачно у меня получилось.
– И что? – спросил я. – Ты думаешь, я собираюсь напасть на нее, когда она отправится спать?
– Да, – сказал он. – Если ты не распознаешь своих мотиваций и того, что тебя контролирует, ты так и сделаешь. Может, не сегодня, может, не завтра. Но рано или поздно. Ты не можешь игнорировать инстинкты, старина. Если будешь игнорировать, они в одну прекрасную ночь застанут тебя врасплох. И ты причинишь ей боль тем или иным образом.
Я не знал, что на это ответить. Просто нахмурился и посмотрел на свою пустую бутылку.
– Она доверяет тебе, – продолжал Томас. – И я думаю, какой-то частью своего существа ты это знаешь. Я думаю, именно эта часть отправила ее подальше, и совсем, совсем не случайно. Прояви ответственность, Гарри.
– Да, – тихо сказал я. – Я… попытаюсь. Такие вещи постоянно захватывают меня врасплох.
– Природа зверя. Тебе всегда удавалось сохранять с ней правильные взвешенные отношения, хотя она сохнет по тебе, что любому видно. Я восхищаюсь тобой. И не хотел бы видеть, как все разлетается вдребезги.
Я потер глаза. Мой
