мятеж от плевосеятелей единомышленников Кочубеевых потамест не может
искорениться, пока народ не увидит их привезенных туда к гетману в
оковах и достойную казнь по делом своим восприемлющих ибо хотя де
оных Кочубея и Искру и в уголь здесь сожгут, никто от тамошних не
будет ведать и верить. Да и честь его гетманская в великом понижении
и обругании обретается, ибо оные клеветники на него не только в Великой
России письмами обругали и в Малой России много в уши клеветали
неправду, изменническим пороком славу и честь его испраздняя и
возбуждая против него на бунт, но и по иным заграничным землям, по
Польше, по Литве и по иным то разсеяли. Понеже гетман Сенявский
резидента его о том вопрошал, и желательные его корреспонденты из
Вол ох и Мультан до него гетмана писали, соболезнуя о нем, о чем он, гетман, зело печалится и просит ваше величество о присылке их в войско, дабы всяк оных увидя, в том уверился и тем бы плевелы и возмущения
пресеклися. А хотя к нему граматы царского величества с объявлением
воровства их посланы по оные ему в простом народе повсюду внушить
невозможно>. (Государственный архив. Кабинетские дела. Отделение П.
Кн. № 8.)
626
письменно, что Кочубея по старости и дряхлости пытать
невозможно1, - Петр дал указ привезти их снова и сделать им
последний допрос под пыткою.
По такому царскому указу 28 мая всех их привезли из
Смоленска в Витебск и подвергли допросу под пыткою. Кочубею
дали три удара, Искре - шесть, попу Святайлу - двадцать, сотнику Кованьке - четырнадцать. Все стояли на прежнем.
Кочубей уверял, что он, не советуясь ни с кем, кроме Искры, затеял ложный донос на гетмана по злобе; прочие - что не
знали ни о каких посторонних попущениях, и повторяли только
то, что слыхали от Кочубея. Министры добивались от Кочубея, не сказывал ли ему чегонибудь миргородский полковник, не
подавал ли ему по свойству какого-нибудь совета; Кочубей
твердил, что ничего подобного не было, все он сам затеял на гетмана, единственно по старой к нему злобе, на том твердо стоит и с
тем готов на смерть идти.
Во время производившихся пыток над доносчиками, по
преданию, занесенному в печатный мир историком Малороссии Бан-
тыш-Каменским, поп Святайло и сотник Кованько после пытки
лежали на полу, прикрытые окровавленными рогожами. Кованько
заметил, что московский кнут так приятен, что его годилось бы
купить женам на гостинец. Он, как кажется, разумел жену Кочубея, которая настроила своего мужа, а через него и прочих завлекла в
донос. <А чтоб тебя! - отвечал Кованьке Святайло. - Мало разве
тебе спину исписали?>^
В заключение допросили Кочубея о его сокровищах. Он
показал, что у него в доме осталось 4000 червонцев в одной <скрыньке>
да в другой 500 червонцев и 2000 талеров, затем по долгам до 18
000 золотых. Страдалец счел долгом присовокупить, что многие
думают, будто у него великие богатства, но это несправедливо: все, * <…А о чем ваше величество повелевать изволите Кочубея еще
спрашивать нет ли от неприятеля или от поляков или от запорожцев подсылки
в гетманском или ином деле, и о том подлинно при пытке их спрашивали, и они в том не признались и говорили, что такой подсылки не бывало, а затеяли все по злобе на гетмана. И при отпуске в Смоленск паки с
пристрастием пытки накрепко их спрашивали, ино ничего не могли от
них уведать, а болей пытать Кочубея опаслись, чтоб прежде времени не
издох, понеже зело дряхл и стар и после того был едва не при смерти, и писано нам уже из Поречья, что зело оный там болен был, и если б
его паки пытать, то чаем, чтоб конечно издох и опасно чтоб от того не
произошло какое сумнение в народе>. (Государственный архив.
Кабинетские дела. Отделение II. Кн. № 8.) 2 Отче Иване! Якаж московьска нужка солодка! купим ее жинкам на
гостинец! - Богдай тебе, Петре, побила лиха година, хиба трохи тоби
спину исписали! - отвечал Святайло>. (Бантыш-Каменский. История
Малой России. Т. 3. Примечание 3. С. 37.) 627
что им ни получалось, тратилось на домашние расходы1. Свое
показание Кочубей подписал очень оригинально: <Окаянный проступ-
ца и згубца дому и детей своих>. После такого заявления никто из
производивших следствие не сомневался в том, что этот новый
донос на Мазепу был так же ложен, как и прежние.
Головкину очень хотелось достать миргородского полковника, и он роптал на гетмана, что тот, несмотря на неоднократные
требования, не хочет прислать Апостола к делу. Мазепа, желая во
что бы то ни стало спасти Апостола, доказывал, что наносить
бесчестие такому лицу, как полковник Апостол, - нельзя, и
обещал приняться за него только тогда, когда будут доставлены к
нему главные доносчики2.
Наконец Кочубея и Искру, измученных пытками, отправили
в оковах в Смоленск, а 13 июня повезли их водным путем по
Днепру в Киев для отдачи гетману на казнь. Несчастных
провожал стольник ВельяминовЗернов в сопровождении роты солдат
и достиг Киева 29 числа того же месяца. Он поместил
преступников в новой Печерской крепости, сдавши их по наказу князю
Дмитрию Михайловичу Голицыну, а к Мазепе, находившемуся с
обозом под Белою Церковью, отправил гонца с известием.
Донос Кочубея наделал Мазепе много страха; он чувствовал, что
если Кочубей не в силах будет представить правительству явных
доводов измены гетмана, то всетаки скажет кое-что такое, что будет
1 <…А що многие особы розумеют быти у мене великие скарбы, то тое
кладут речь мне тесную, не розсуждаючи же мне не дали того способу, абым умел з скарбу богатитися, волов гона до Гданска не отправлялем и
горелок так достатне не робилем, абы разом тридцать абр пятдесят куф
продати, и десятка никому не продалем к пяти гуртовою продажею; а
що в селах бывало горелка вышинкуется, то все оборочалося в дворовые
расходы; треба было опрочь харчей и напитков себе и на детки суконки
и чоботки и иншие охендоженья купити и челядь одевати и плату давати
а и духовным особам, як чужеземским так и тутешним по прошению и
по зможности подлуг моей мелкой особы в милостыню давалося больше
твердою нежели мелкою монетою. Бывало теж тое по многу, же когда
бывало человек який знакомитый талерем и другим поклониться, то и не
принималем, назад отдавалем. А що убогим бедным чеховою давалося, нехай тое не будет в лицемерие, и на будованье килких церквей, дере-
вяных що выложилося, того грех споминати але по приказу докладаю…>
(Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 142.)
2 < ..До обличения миргородского полковника очною ставкою тут при
войске без явственных доводов жестоко и ревностно поступать, приниматься за него и обезчесчивать его опасно, ибо он человек заслуженный
и от всех полковников старейший, имеючий повагу и любовь у всего
войска, до того с генералными особами як и с полковниками сприяте-
лился, понеже Ломиковский обозный и Чуйкевич судья и прилуцкий
полковник близкие ему по сынах своих и по его миргородского
полковника дочерях сваты, лубенский - дядя, нежинский - швакгер, и другие
с ним близки. Надобно подождать, пока привезут Кочубея и Искру: тогда
за него примемся>. (Государственный архив. Письма Мазепы.) 628
на самом деле правдою и может подтвердиться показаниями других, если царь вздумает вести это дело пошире. Из окружавших гетмана
старшин о его тайном замысле знал пока только один генеральный
писарь Орлик. Мазепа, по собственному опыту с Самойловичем, знал, как удобно может старшина подкопаться под гетмана, и
побаивался предательства от Орлика. <Смотри, Орлик, - говорил он
ему, - будь мне верен: сам ведаешь, в какой нахожусь я милости*
Не променяют меня на тебя. Ты убог, я богат, а Москва гроши
любит. Мне ничего не будет, а ты погибнешь!>
Опасения Мазепы не были напрасны. У Орлика, как он сам
после сознавался, шевелилось искушение сделать донос на своего
гетмана. Но он заглушил в себе это искушение: совесть воспрещала
ему покуситься на своего господина и благодетеля, которому он
присягнул в верности, тогда как для царя он был совсем чужой -
иноземец, пришелец, и даже не произносил царю присяги на
верность. Перед ним являлся жалкий образ Мокриевича, который
предал Демка Многогрешного, а после, по воле Самойловича, вместо
ожидаемой награды, лишился писарского уряда, подвергся
изгнанию и во всю остальную жизнь терпел поношение от мирских и
