— Ошибаетесь, сын мой. Вы ничего мне не расскажете — тайна исповеди для меня так же священна, как для других, — однако я могу написать французскому королю, что ваш отец невиновен, что я это знаю — если это ложь, я возьму грех на себя, надеясь на прощение Господне, — и попрошу для него помилования.
— Помилования! Вы не нашли другого слова, святейший отец; впрочем, иначе действительно не скажешь: именно «помилования». Но помилование даруют преступникам, мой же отец невиновен, а для невиновных помилования быть не может. Значит, мой отец умрет.
Монах почтительно поклонился наместнику Христа.
— Подождите! — вскричал Лев XII. — Не уходите, сын мой. Подумайте хорошенько.
Доминик опустился на колени.
— Прошу вас о единственной милости, святейший отец: благословите меня!
— Охотно, дитя мое! — воскликнул Лев XII.
Он простер руки.
— Благословите in articulo mortis[41],— прошептал монах.
Папа римский заколебался.
— Что вы собираетесь делать, дитя мое? — спросил он.
— Это моя тайна, святейший отец, еще более глубокая, священная и страшная, чем тайна исповеди.
Лев XII уронил руки:
— Я не могу благословить того, кто уходит от меня с тайной, которую нельзя открыть викарию Иисуса Христа.
— В таком случае прошу вас не о благословении: помолитесь за меня, святейший отец.
— Ступайте, сын мой, мои молитвы пребудут с вами.
Монах поклонился и вышел столь же твердо, сколь робко вошел.
Папе римскому силы изменили, и он рухнул в деревянное кресло, пробормотав:
— Господи! Не отступись от этого юноши! Он из породы тех, что в былые времена становились мучениками!
XI
ТОРРЕ-ВЕРГАТА
Монах медленно вышел от папы.
В передней он встретил секретаря его святейшества.
— Где его превосходительство виконт де Шатобриан? — спросил монах.
— Мне поручено проводить вас к нему, — ответил тот.
Он пошел вперед, монах последовал за ним.
Поэт, как и обещал, ожидал в Станцах Рафаэля, сидя перед фреской «Изведение апостола Петра из темницы».
Едва услышав звук сандалий, виконт обернулся: он догадался, что это возвращается монах.
Перед ним действительно стоял Доминик.
Он окинул его торопливым взглядом: лицо монаха было спокойным, как мраморная маска, но таким же бледным и безжизненным.
Будучи человеком эмоциональным, виконт сейчас же почувствовал, что от стоящего перед ним монаха веет ледяным холодом.
— Ну что? — спросил поэт.
— Теперь я знаю, что мне остается делать, — отозвался монах.
— Неужели он отказал? — запинаясь, пробормотал г-н де Шатобриан.
— Да и он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, будет нарушен основной закон Церкви, догмат, высказанный устами самого Иисуса Христа.
— Значит, ваш отец умрет? — спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.
Тот промолчал.
— Послушайте, — продолжал г-н де Шатобриан. — Можете ли вы заверить меня, что ваш отец невиновен?
— Я уже заверял вас в этом. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.
— Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.
Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.
— Я лично знаком с Карлом Десятым. Сердцу его присущи доброта и благородство. Я чуть было не сказал «великодушие», но тоже не хочу лгать. Впрочем, перед Богом, возможно, доброта выше великодушия.
— Вы намерены предложить мне обратиться к королю с просьбой о помиловании моего отца? — перебил его брат Доминик.
— Да.
— Благодарю вас. То же мне предлагал его святейшество папа, но я отказался.
— Чем же вы объяснили свой отказ?
— Мой отец приговорен к смерти. Король может помиловать только преступника. Я знаю своего отца. Если он окажется помилован, он при первой же возможности пустит себе пулю в лоб.
— Что же будет? — спросил виконт.
— Это знает лишь Господь, которому открыты будущее и мое сердце. Если мой план не понравится Богу, Всевышний, способный уничтожить меня одним мановением, так и сделает, и я обращусь в прах. Если, напротив, Бог одобрит мой замысел, он облегчит мой путь.
— Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, — предложил посол.
— Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в наемной карете?
— Вы принадлежите к нищенствующему ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.
— При других обстоятельствах, — отвечал монах, — я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако я привык к усталости, и в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость — спасение для меня.
— Несомненно. Но на корабле или в дилижансе вы доедете скорее.
— А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться раньше? Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.
— Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.
— Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения. Но мне пора.
— Когда вы отправляетесь?
— Сегодня же.
— В котором часу?
— Немедленно.
— Не помолившись в соборе Святого Петра?
— Я уже вознес свою молитву. Кроме того, обычно я молюсь на ходу.
— Позвольте мне хотя бы проводить вас.
— После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив как можно дольше с вами не расставаться.
— Вы позволите мне переодеться?
— Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.
— В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.
Монах кивнул в ответ.
Коляска ждала их у ворот Ватикана. Монах и посол поднялись в экипаж.
Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку.
Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов секретарю.
Из кабинета он прошел в спальню.
Едва дверь за ним закрылась, как в кабинет внесли стол, накрытый на два куверта.
Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.
Он пригласил брата Доминика за стол.
