Написано с несомненным красноречием, но в его послании, как всегда необыкновенно человечном, сквозило отсутствие сильной аргументации, и этим не преминул воспользоваться Жак Маритен, отметивший уже в своем собственном «Открытом письме», названном им «Иногда нужно и осуждать», следующее: «Сент-Экзюпери сейчас убеждает нас, что для французов, годных к строевой службе, есть только один путь – идти воевать. Но почему эта мысль пришла к нему только сегодня? Между его глубочайшим желанием и французами стояло так называемое французское правительство, которое он принимал за Францию». «Незаконно узурпированная при поражении власть» (Виши) заперла французов в «западню перемирия». Ибо довод, будто перемирие было вызвано необходимостью спасти шесть миллионов французов, звучал надуманно. Бельгийцы не подписывали никакого перемирия, но бельгийских мужчин не истребили поголовно в немецких лагерях для военнопленных на том серьезном основании, что Германия нуждались в пленных как в трудовых ресурсах для работы на их фабриках и фермах. Но действия Виши развратили дух Франции, и это нельзя просто проигнорировать или забыть, к чему призывал Сент-Экзюпери. Все, что оно было способно выставить на борьбу против Гитлера, оказалось смехотворным и типично «пораженческим» бегством французского флота в Тулон. Будущее рассудит, это верно; но тем временем солдаты «Сражающейся Франции» (с подводной лодки «Сиркоуф», герои Бир-Хашейма, и, прежде всего, человек, спасший честь Франции в ее самые горькие минуты, генерал Де Голль) имели значительно большее моральное право олицетворять собой Францию, чем кто-то наподобие Дарлана, под чьим командованием французам было теперь зазорно служить в Северной Африке».
Правда, несомненно, состояла в том, что в этой полемике и Маритен, и Сент-Экзюпери оказывались и правы, и не правы одновременно. Споры нельзя уладить на уровне принципов гуманизма или общечеловеческой морали, до которой Сент-Экс поднимал ее. Перемирие, возможно, спасло несколько французских городов от разрушения под бомбовыми ударами, но, если смотреть на это с высоты разгрома, все это вряд ли имело необходимость, столь велика оказалась паника и охватившее людей смятение. Она позволила правительству Петена или, более точно, подлинным патриотам, служившим ему, ограничить степень ущерба, нанесенного германскими войсками. Но наиболее существенным вкладом оказалось сохранение Северной Африки в руках Франции. Фундаментальный вопрос, таким образом, состоит не в том, кто прав, а кто не прав, а в целесообразности тех или иных действий. Именно это осознавал Вашингтон, когда отказался разорвать отношения с Виши, в то время как Роберта Мэрфи, правую руку американского посла, делегировали готовить вторжение в Северную Африку. Но необходимо ли было Виши для спасения Северной Африки? Ни Сент-Экзюпери, ни Маритен не могли убедительно ответить на этот вопрос. И сейчас, уже почти тридцать лет спустя, историки да и политики не в состоянии прийти к единому мнению по этому вопросу.
Отповедь Маритена безмерно расстроила Сент-Экзюпери. Он стремился лишь к одному: избавиться от дискуссий, полемики и страстных дебатов в уставшей от борьбы французской колонии в Нью-Йорке и превратившейся из-за этой борьбы в «корзину с крабами», но на этот раз вынужден был ринуться в бой. И это именно в тот момент, когда он выступил с призывом сплотиться в единый союз. Маритен, по крайней мере, поднимал уровень полемики до уровня собственного интеллекта, между тем фанатик-голлист, такой, как Пьер-Андре Вейль, не мог найти ничего лучшего, как объявить Сент-Экзюпери дилетантом, любителем, летавшим ради раскручивания продажи своих книг!
Осудив в «Военном летчике» тоталитарное искоренение всякого инакомыслия и утверждая там же, что задача религии, а следовательно, и философии – не крушить, но преобразовывать, Сент-Экзюпери чувствовал необходимость повидаться с Маритеном, которого он не раз встречал раньше, и предпринять попытку добиться публичного примирения. Маритен принял предложение, но, опасаясь негативной реакции со стороны членов движения «Франция навеки», которые не смогли бы простить ему его встречу со столь отъявленным «петенистом», он настоял на конфиденциальности их встречи.
Тайную встречу устроили недалеко от фруктового рынка, в небольшой французской типографии на Гринвич-стрит, принадлежавшей Мишелю Роберу. Дебаты продолжались далеко за полночь, но не привели к сближению позиций сторон. Маритен из-за отсутствия лучшей кандидатуры доверился Де Голлю, и его отношение к лидеру основывалось (как, впрочем, и у многих других) на слепой вере, которую невозможно поколебать доводами рассудка.
«Больше всего его разъединяло со «Свободной Францией», – писал Мишель Робер о Сент-Экзюпери, – нежелание воспринимать военные действия с чисто стратегической точки зрения. Сент-Экс смотрел на войну с точки зрения гуманиста. Когда, например, бомбили базу подводных лодок в Лориенте, писателя мучил только один вопрос: сколько французов и француженок погибли при налете бомбардировщиков? Его волновало одно: смогут ли наши люди пережить все эти лишения и разрушения? За исключением Симоны Вейль, чуть не уморившей себя голодом из желания разделить участь своих соотечественников (я всего лишь предпочитаю есть то, что могут себе позволить французы), я никогда не встречал никого, кто испытывал бы большее и такое почти физическое сочувствие к людским страданиям».
* * *
Это чувство нашло яркое и проникновенное выражение в последнем из трех произведений, написанных Сент-Экзюпери в период его пребывания в Соединенных Штатах. Подобно «Маленькому принцу», «Письмо заложнику» появилось совершенно случайно, и действительно по несчастливой случайности. Первоначально эта работа не предназначалась для отдельной публикации, а писалась в качестве предисловия для книги, которую его друг Леон Верт создавал об оккупированной Франции. Они переписывались по этому поводу, и Верту тайно удалось переправлять написанное до того, как немцы ликвидировали неоккупированную зону как раз в момент высадки американцев в Северной Африке. Когда тексты Верта наконец достигли Нью-Йорка, получателя потрясла непримиримость автора, почти совсем как у голлистов. Его же предисловие было задумано иначе и требовало более поэтического развития, свои идеи Сент-Экс излагал в «Нью-Йорк таймc», и, поскольку он зашел слишком далеко в этом направлении, его не пришлось долго убеждать передать свое небольшое эссе Жаку Шифрину и Роберу Танжеру, начавших выпуск серии «Книги Брентано», для обеспечения авторов-эмигрантов столь необходимыми им в тот момент гонорарами. Шифрин, еще помогавший Жиду запустить серию «Плеяда», книг французских классиков для издательства Голлимара, был, естественно, знаком с Сент-Эксом, ну а Танжер, до того как обратился к литературе, вел перед войной дела Консуэлы в качестве адвоката. И Консуэлу, и Антуана часто приглашали в загородный дом Танжера в штате Коннектикут, где Сент-Экс, как всегда любопытный ко всему происходящему вокруг, развлекал собравшихся спиритическими сеансами, на которых стол на трех ногах поднимался от пола и совершал поворот в воздухе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
