Витт; его голос был полон презрения, – ты никогда не слышала версию самого Ахмеда.
– С чего это ты так уверен? – рассердилась Шеветта.
– Потому что тот сингл так и не выпустили, – самодовольно заявил Святой Витт.
– А может, он утек, нахрен?
Шеветте хотелось нокаутировать эту обдолбанную мартышку, явно же свалится от одного тычка, но совершенно непредсказуемо, что может случиться, если накачанный «плясуном» совсем озвереет. Чего стоят только байки о сопляках двенадцати лет от роду, которые якобы хватают полицейскую машину за бампер, и бац – переворачивают, а еще говорили, мышцы у малолеток вспучиваются так, что кожа лопается, каковые подробности Шеветта искренне считала брехней. Наверняка так и было: Карсон называл это городскими легендами.
Песня Кридмора завершилась стальным гитарным лязгом. Шеветта повернулась к сцене. Кридмор, заведенный до предела, триумфально оглядывал зал, будто перед ним огромный стадион, запруженный поклонниками.
Толстый гитарист снял свою красную гитару и передал ее одетому в черный кожаный жилет парню с бакенбардами, который в свою очередь подал ему черную гитару с корпусом потоньше.
– А сейчас будет «Сосновый ящик», – объявил Кридмор, когда был взят первый аккорд.
Шеветта толком не разобрала половины слов, но мелодия была древней и скорбной, и речь шла о том, что все кончается «сосновым ящиком», видимо, подразумевался этот, как его, гроб – ну, в чем раньше людей хоронили, – хотя так же можно было назвать и эту вот будку, в которой Шеветта застряла вместе с Тессой и этим козлом. Она заметила хромированную табуретку, разрезанное сиденье которой было заклеено скотчем, и, за неимением лучшего, уселась на нее и решила спокойно дождаться, пока Тесса не решит, что засняла достаточно. А потом Шеветта придумает, как бы им обеим отсюда убраться.
47
Сай-син-роуд
Ливия и Пако привели Лейни в парикмахерскую на Сай-Син-роуд. Пути он не осознал и осознать не мог: Сай-Син-роуд находится в «Застенном городе», а Лейни не был местным жителем. Координаты «Застенного города», концептуальные механизмы, при помощи которых его подданные смогли отделиться от всего информационного ландшафта человечества, являются главной и тщательно охраняемой здешней тайной. «Застенный город» – целая вселенная, живая легенда.
Лейни уже бывал здесь, хотя и не в этом конкретном конструкте, в парикмахерской, и ему не по душе все это место. Что-то в самом коде, легшем в основу «Застенного города» при его создании, вызывает метафизическое головокружение, а его видимая репрезентация утомительно агрессивна, будто попал в дипломный видеофильм какого-нибудь арт-колледжа с бесконечным постановочным бюджетом. В «Застенном городе» всё с подвохом: тебе никогда не покажут неискаженного изображения – все прогоняется через полдюжины разных фильтров, вызывающих такое и сякое осыпание битов, словно здешние обитатели твердо решили запечатлеть свои радикальные воззрения во всем, вплоть до мельчайших фрактальных текстур города. Там, где тонко сконструированный веб-сайт лишь слегка намекнул бы на грязь или потертость, «Застенный город» упивается распадом, непрерывно меняет текстурные карты, обнажающие другие текстуры, тоже траченные молью.
Вот эта парикмахерская, к примеру, выложена из наползающих друг на друга текстурных черепиц, не стыкованных по краям, что намеренно разрушает любую иллюзию цельной поверхности или пространства. И все здесь исполнено в тонах залитого дождем Чайнатауна: неоново-розовый, неоново-синий, неоново-салатный и решительно выцветший неоново-красный.
Ливия и Пако мгновенно удаляются, оставив Лейни размышлять: во что бы он сам, дойди у него руки, воплотился в подобной обстановке? Наверно, в большой картонный ящик?
Эти размышления прерываются появлением Клауса и Петуха, внезапно возникающих на двух из четырех парикмахерских кресел. Выглядит эта парочка в точности как прежде, разве что федора на голове у Клауса теперь из черной кожи, с загнутыми кверху по всей окружности полями, а Петух стал еще больше похож на кричащих римских пап Фрэнсиса Бэкона[127].
– Пошла совсем другая игра, – начинает Лейни.
– Какая? – Клаус как будто языком трогает больной зуб.
– Харвуд вводил себе «пять эс-би». И вы в курсе, потому что эти ваши недоноски-чиланго[128] только что раскололись. Когда вы узнали об этом?
– Информация раскрывается строго по принципу необходимости… – начинает вещать Петух тоном августейшего всезнайки, но Клаус прерывает его:
– За десять минут до вашего появления. Очень хотелось бы услышать, что вы об этом думаете.
– Это же все меняет, – говорит Лейни. – Каких успехов он добился за эти годы! Пиар-империя, рекламные кампании, слухи о том, что он сыграл главную роль в избрании президента Миллбэнк, а также способствовал разделу Италии…
– Я думал, это его подружка, – говорит Петух мрачно, – принцесса эта падуанская…
– Вы хотите сказать, что он просто чует удачу? – напирает Клаус. – Что он находится в узловом модусе и предчувствует назревающие перемены? Если в этом секрет его фирмы, друг мой, почему же не вы самый богатый человек в мире?
– Эта штука работает не так! – протестует Лейни. – «Пять эс-би» пробуждает чувствительность к узловым точкам, к разрывам в информационной текстуре. Которые лишь указывают на то, что перемены близко, но о самих переменах ничего не говорят!
– Верно, – соглашается Клаус, поджимая губы.
– Я хочу знать, – продолжает Лейни, – мне нужно знать – прямо сейчас! – что задумал Харвуд на этот раз. Он сидит в самом фокусе грандиозных перемен. Видимо, способствует им. Рэй Тоэй тоже там завязана, и этот наемный ластик для стирания людей, из коллекции Харвуда, и безработный рентакоп… Эти люди скоро изменят историю человечества каким-то еще не известным способом. Подобной ситуации не было с тысяча девятьсот одиннадцатого года…
– А что случилось в девятьсот одиннадцатом? – требовательно спрашивает Петух.
Лейни вздыхает:
– Мне кажется, все очень запутанно, у меня не было времени заняться этим вплотную. В тысяча девятьсот шестом году в Париже попал под телегу муж мадам Кюри. Видимо, с этого все и началось. Но если в нашем случае Харвуд и впрямь является странным аттрактором, фокусом причудливости, к которому тяготеют прочие события, и при этом осознает свою роль, – что же в его голове такого, что потенциально может в буквальном смысле изменить все?
– Мы не можем сказать наверняка, – начинает Петух, – но…
– Нанотехнология, – говорит Клаус. – Харвуд был главным игроком в корпорации «Санфлауэр». План перестройки Сан-Франциско. Весьма радикальная реструктуризация на основе нанотехнологий, вполне в духе того, что сделали после землетрясения в Токио. С Сан-Франциско такой номер не прошел, причем, кажется, благодаря этому вашему Райделлу, что действительно забавно, но об этом потом. Сейчас же главное, что Харвуд продолжает интересоваться нанотехнологиями, чему подтверждением сделка, заключенная между фирмой «Нанофакс АГ» из Женевы…
– Подставная харвудовская контора, – добавляет Петух, – управляемая через фирму-пустышку с Антигуа…
– Заткнись! – (Петух замолкает.) – Между фирмой «Нанофакс АГ»
