сказал мужчина.
Он повернулся, чтобы видеть вход, и в это время в двери стремительно вошел молодой человек в шарфе и разом увидел всех.
«Лишние хлопоты», – подумал Райделл.
51
Смысл жизни
В счастливый период своей работы на «Парагон-Эйша ДейтаФлоу» Лейни особенно любил два токийских бара: «Нервный персик», тихое местечко «посидеть и выпить» неподалеку от станции «Симо-Китадзава», и «Смысл жизни» – арт-бар в цоколе офисного здания в квартале Аояма. Лейни считал «Смысл жизни» арт-баром по той причине, что заведение было украшено огромными черно-белыми снимками юных барышень, фотографирующих собственные промежности старомодными зеркалками. Барышни на картинках выглядели так скромно, что требовалось время на осознание того факта, чем они, собственно, занимаются. В основном они просто стояли на фоне людных городских пейзажей, положив свои камеры на мостовую, улыбались в объектив того, кто их фотографировал, и нажимали на дистанционный спуск. На них были надеты свитера и юбки в крупную клетку, и улыбались они невинно и старательно. Никто не объяснял Лейни смысл фотографий, а ему самому не приходило в голову спрашивать, но он всегда был способен оценить искусство, и сейчас он снова смотрел на эти снимки – благодаря Петуху, который откуда-то знал, что Лейни нравился тот бар в Аояме, и потому решил воспроизвести его в «Застенном городе».
Как бы то ни было, Лейни здесь уютнее, чем в парикмахерской из несовпадающей мозаики. Можно просто смотреть на этих барышень, на спокойные монохромные изображения шерстяных одежд, плоти и прочих городских текстур, и это его расслабляет. Хотя странное ощущение – сидеть в баре, когда твое тело отсутствует.
– Скрытничают. – Петух говорит о Ливии и Пако, сумевших взломать самые личные средства коммуникации Коди Харвуда. – Может, они физически внедрили некое устройство в «харвуд-левиновский» спутник связи. Нечто маленькое. Очень маленькое. Но как они им управляли? И как быстро оно смогло вызвать физические изменения в работе процессора на спутнике, чтобы его не засекли?
– Уверен, они нашли более красивое решение, – говорит Клаус, – но мне абсолютно безразлично какое. Доступ есть доступ. Способ доступа – вопрос чисто академический. Важен сам факт, что мы взломали его «горячую линию». Его «красный телефон».
– Ну да, сам себя не похвалишь – никто и не похвалит, – говорит Лейни. – Итак, мы знаем, что Харвуд ввел себе «пять эс-би», но не знаем, зачем он это сделал и как использует узловое восприятие. Вы вроде убеждены, что это как-то связано со «Счастливым драконом» и поспешным запуском «Нанофакса».
– А вы – нет? – спрашивает Клаус. – «Нанофаксы» устанавливаются в «Счастливых драконах» по всему миру. Прямо сейчас. В буквальном смысле слова. Большинство уже установлены и находятся в полной готовности.
– То есть скоро первого тайваньского плюшевого мишку отправят по факсу из Де-Мойна в Сиэтл? И что наш друг надеется с этого получить? – Лейни устремляет взгляд на барышню с фото, которая ему особенно нравится, представляя, как ее палец нажимает на поршень дистанционного спуска, напоминающего шприц.
– Думаю, он надеется получить сеть, – отвечает Петух. – Заявленная функция особо ни при чем – так, предлог. На этом уровне всякая функция – только предлог. Нечто временное. Ему нужно создать сеть. А потом уже решит, как ее использовать.
– Но остается главный вопрос: зачем ему все это нужно? – не унимается Лейни.
– Затем, что он живет между молотом и наковальней, – откликается Клаус. – Он, возможно, самый богатый человек в мире – и всегда опережает события. Он агент перемен, а инвестировал гигантские деньги в статус-кво. Он олицетворение парадокса. Слишком продвинутый, чтобы жить, слишком богатый, чтобы умереть. Понимаете?
– Нет, – отвечает Лейни.
– Мы думаем, что, по сути, он такой же, как мы, – говорит Клаус. – Он хочет взломать реальность, но он – игрок глобального казино и готов прихватить с собой все человечество, куда бы ни зашел.
– Нельзя не восхититься, правда? – доносится из глубины замершего бэконовского крика голос Петуха.
Восхищаться Лейни не готов.
Интересно, думает он, включает ли эта копия «Смысла жизни» и крохотный, на шесть персон, бар этажом ниже, – там сидишь в полутьме под огромными фотографиями, сделанными самими барышнями: сильно увеличенные треугольники белых женских трусиков, блестящие от желатиновой эмульсии.
– Я могу взглянуть на Харвуда через этот ваш канал?
– Да, пока он вас не вычислил.
52
Мой дружок вернулся[131]
Когда Шеветта жила на мосту, у нее был парень по имени Лоуэлл, который принимал «плясун».
У Лоуэлла был друг по прозвищу Коудс[132], которого звали так потому, что он умел раскодировать краденые мобилы и ноутбуки, и Святой Витт напомнил Шеветте этого Коудса. Коудсу она тоже не нравилась.
Шеветта терпеть не могла «плясун». Она терпеть не могла находиться рядом с теми, кто его употребляет: «плясовые» были эгоистичными, самодовольными тварями, и притом нервными, подозрительными, склонными к бредовым фантазиям – им казалось, что каждый хочет их кинуть, что все им врут и строят козни у них за спиной. И ей было особенно противно смотреть, как кто-нибудь принимает эту дрянь, втирает ее себе в десны – чистый ужас, от этого просто тошнило. Первым делом у них немели губы, изо рта капала слюна, а они считали, что это прикольно. А больше всего она ненавидела «плясун» за то, что когда-то сама принимала его, и даже сейчас, имея все эти причины для ненависти, она глядела, как Святой Витт энергично втирает в десны солидную дозу, и боролась с желанием попросить у него граммулечку.
Вот же и вправду коварная дрянь, ведь ей сегодня попала лишь крупинка с поцелуем этого кантри-певца, засунувшего ей в рот язык (если бы это был единственный способ его принимать, она бы никогда и не пробовала), и теперь подлые молекулы теребили мозговые рецепторы, хныча: «хочу-хочу». А ведь она даже никогда не сидела на «плясуне» – в том смысле, в каком это понимают уличные торчки.
Как-то Карсон продюсировал для «Реальности» программу об истории стимуляторов, так что Шеветта знала: «плясун» куда мощнее крэка. В плане привыкания «плясун» был не таким стремительным, и все равно она лишь чудом сумела не вляпаться, зависая с Лоуэллом. Лоуэлл любил объяснять – детально и очень долго, – как выработанный им режим приема «плясуна» поможет ему оптимизировать свое функционирование в мире и не приведет к такой вредной штуке, как привыкание. Типа надо просто-напросто знать, как это делать, и когда это делать, и, самое важное, зачем это делать. Мощные вещества вроде этого, доказывал Лоуэлл, существуют вовсе не для того, чтобы просто взять и заторчать, когда
