КОЛОМБИНА. Расскажу сначала. Приходит это чудо, приносит розы. Три красных, три белых, остальные… белые. И давай меня соблазнять! Всеми доступными средствами. Я их сразу, конечно, выкинула за окно.
АРЛЕКИН. А какие были средства? (Выглядывает за окно.)
ПЬЕРО. Не верьте, она лжет!
АРЛЕКИН. Это ново!..
КОЛОМБИНА. Ну, всё. Я как председатель комиссии по борьбе… по работе с молодыми открываю заседание комиссии. Мы вызвали молодого специалиста Пьеро, который обратился в комиссию с заявлением, что он целый год вынужден играть котика с усами, а усы все время воруют. Мы также вызвали на заседание бюро комиссии режиссера Арлекина Ивановича с просьбой ответить на это заявление в присутствии всех присутствующих.
АРЛЕКИН. А никого нет! Нет кворума.
КОЛОМБИНА (показывая на зрителей). Это у вас в театре нет, а у нас есть. Что вы можете ответить? Люди ждут!
АРЛЕКИН. Дальнейшее покажет будущее.
КОЛОМБИНА. Вы можете идти, Пьеро. Всего вам наилучшего. Если будет еще что, заходите. (Арлекину.) Остальных гениальных просьба задержаться.
Конец
1981
Московский хор
Пьеса в двух действиях
Действующие лица
ЛИКА
САША, ее сын
ЭРА, жена Саши
ОЛЯ, дочь Саши и Эры, 18 лет
НЕТА, сестра Лики
ЛЮБА, дочь Неты
КАТЯ, младшая дочь Неты
ЛОРА, дочь Кати, 17 лет
ГАЛЯ, подруга Лоры
МИХАЛ МИХАЛЫЧ, брат мужа Лики
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ, руководитель Московского хора
ЛИДА, уборщица
ДОРА АБРАМОВНА СКОРИКОВА, староста
ЛЁНЯ
МИЛИЦИОНЕР
РАЯ
МОСКОВСКИЙ ХОР
ДРЕЗДЕНСКИЙ ХОР
Действие первое
Картина первая
Репетиция МОСКОВСКОГО ХОРА. Хор сидит. СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ сидит на стуле на возвышении.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ (поет). Ми бемоль, вот ваша нота… Первые альты. Мммм…
АЛЬТЫ. Мммм.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Со второго номера. И! (Взмахивает рукой.)
АЛЬТЫ. Несите, голуби, несите народам мира наш привет.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Все!
МОСКОВСКИЙ ХОР. А-а-а…
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Стоп-стоп-стоп. Дора Абрамовна, еще раз вступление. Вы думайте, что вы поете. Летите, голуби, летите! Для вас нигде преграды нет! Вот текст. А тысяча девятьсот пятьдесят шестой год уже! Вы будете петь на Московском фестивале! Если, конечно, вы будете петь как сейчас, этого не состоится.
ДОРА АБРАМОВНА. Тенора все время понижают к концу.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Будет решаться вопрос с тенорами. Может, будем приглашать со стороны. Вообще, старики за жесткость подхода. Опоздания на занятия, невыученные тексты, разговоры, все это учитывается. На фестиваль оформляется шестьдесят человек, это: костюмы, талоны на питание, два автобуса. Нам шьют из синей шерсти! Белые крепдешиновые блузки. Учтите, тенора!
ДОРА АБРАМОВНА. Им надо протранспонировать на два тона ниже, они «ля» не берут.
Общий хохот.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. И если теноров у нас мало, они на вес золота, то с альтами дело хуже. Альтов у нас двадцать, а мест в первых альтах десять, во вторых пять.
ДОРА АБРАМОВНА. Вторых альтов сажаем в тенора.
Общий хохот.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Старики ведут тетрадь учета. Скорикова!
СКОРИКОВА. Ребята, старики не идиоты. Все мы хор. (Потрясает журналом.) Вот тут у нас сплошные опоздания и неявки. Потом, к весне, люди нас будут брать на арапа. Учтите! Никакие справки. Певец не болеет! Баранова Галя не являлась четыре занятия.
ГАЛЯ. Воспаление легких. Мне даже сессию продлевают.
СКОРИКОВА. Ладно, Баранова сама старик, мы с ней разберемся. Новенькая, Сулимова Лариса, почему все время опоздания?
ЛОРА. Я хворала.
СКОРИКОВА. Вот тебе раз!
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Сулимова, кроме того, ты так дудишь, что хочешь передудеть весь хор. Мы же хор! Я тебе специально знаки показываю (показывает ртом и рукой), что тише, а ты переорать всех хочешь.
ДОРА АБРАМОВНА. Она солистка у нас.
Общий хохот.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ. Так. Все поют. (Поет.) До-ми-соль-до!
ДОРА АБРАМОВНА. Моцарт, первый номер, пожалуйста. Сулимова, когда я так показываю, ты поешь втрое тише. Сулимовский специальный знак.
МОСКОВСКИЙ ХОР (мощно). Авеверум… Ве-рум корпус… Натум де Мария ви-иргинэ…
Картина вторая
Квартира Лики. В комнате ЛИКА и ЭРА.
ЛИКА. Эра, ты нашла время. (Ковыряет ложкой в кастрюле.)
ЭРА. Шли бы вы на кухню, ей-богу. Я тут разгребусь.
ЛИКА. Я только что из кухни. (Показывает кастрюлю.) Я туда обратно не попрусь.
ЭРА. Там картошка отварена, еще горячая. Чем есть эту гадость.
ЛИКА. Эра, ты не тем занимаешься.
ЭРА. Какой смысл есть холодное. Вечно у нас едят с бумажки, пальцами и из кастрюли.
ЛИКА. Ты специально это затеяла? Между прочим, наша прислуга Дуня, когда к Неточке приходили кавалеры, начинала выносить помои у всех на глазах или ночные вазы.
ЭРА. Как будто мы еще в эвакуации.
ЛИКА. А что ты с этим собираешься делать?
ЭРА. Я хочу привести диван в порядок. Машка изо всего выросла.
ЛИКА. Собакам выкидать? Как говорил Вадим Михалыч.
ЭРА. Я вчера была у Сони. Соня возьмет для Юрочки.
ЛИКА. Ты все раздаешь по людям. Когда у Оли будет ребенок, пойдешь по миру побираться. Господи, не каша, а сплошные угли.
ЭРА. Варили вы. Какой, к черту, ребенок.
ЛИКА. Ну когда-нибудь будет же. Эта каша стоит с субботы. Никто не съел, не выкинул, никто не позаботился. (Ест.)
ЭРА. Господи, как избавиться от барахла! Все забито тряпками.
ЛИКА. Сколько времени, ты знаешь? Ты же нарочно устроила бедлам, чтобы встретить так мою сестру.
ЭРА. Еще полчаса до прихода поезда, да им еще ехать… Успеется. Обед готов.
ЛИКА. А мне вот не в чем выйти встречать родную сестру. Дай, дай мне эти тряпки. Я сварганю себе пальто.
ЭРА. Я же вам сколько раз покупала пальто!
ЛИКА. Где?
ЭРА. А зеленое?
ЛИКА. Оно мне было узко. Потом, такой маркий цвет, мне бы его тут же разорвали…
ЭРА. Купишь вам пальто, а потом его опять продавать. Купить-то купишь, а продать-то не продашь!
ЛИКА. Оно слишком узкое, это пальто. Все это поняли. И не купили.
ЭРА. Хорошее пальто, там привезли, была давка. У меня на руках трое детей! И еще вы. И Саша, который флотский офицер и умри, не встанет в очередь. (Демонстрирует кальсоны, вынутые из дивана.) Флотский офицер умрет, но не наденет кальсон!
ЛИКА. При чем кальсоны? Саша давно в командировке и не на ваших руках. Я тоже сама себе варю. (Потрясает кастрюлей.) И детей подкармливаю.
ЭРА. Вы этим подкармливаете? Углями?
ЛИКА. Дети у вас отданы государству. При живой безработной матери дети прозябают в садике.
ЭРА. Кто, Оля?
ЛИКА. А Оля вообще дома не ночует. Вчера пришла в двенадцать ночи.
ЭРА. Она была у Маринки.
ЛИКА. Вот именно, у Маринки.
ЭРА. Они там занимались.
ЛИКА. Чем они там занимались?
ЭРА. Тем и занимались. Меня не было дома. Могу я в кои-то веки, уложив детей, сходить к Соне! К двоюродной сестре своей! К единственной родной душе в этом мире!
ЛИКА. Ты да, ты была там. А я ждала, я ей звонила и в полдвенадцатого спустилась подышать. Идут двое стиляг. Здесь у них так (показывает на лоб), здесь так, здесь так. Один указывает на наш подъезд и говорит: «Ты знаешь, что в этом подъезде у тебя будет ребенок?» А он, тот, отвечает: «Пошарь во лбу, ты спишь, наверно». Вот. А ты раздаешь все детское Сонькам и Ванькам. Вполне целое.
Эра, плача, кидает все обратно в диван, опускает сиденье.
К сожалению, я всегда оказываюсь права, то есть лучше бы мне вырвали глаза. Мои старые глаза всё видят, и за это меня ненавидят.
ЭРА. В чем вы выходили?
ЛИКА. В Сашиной шинели.
ЭРА. Так.
ЛИКА. Было двенадцать ночи, успокойся. Я встретила Олю, и мы с ней поговорили. Мы с ней обо всем договорились. Я успокоила девочку, мы обнялись и поплакали. Она сказала, что будет поступать в институт, в университет. После этого ты, придя за полночь, тяжело избила Олечку по щекам.
ЭРА. Я дала девке пощечину, чтобы она не таскалась к этой дряни.
ЛИКА. После слез еще ударить ребенка! Уже я ей дала подзатыльник, и хватит! До-воль-но!
ЭРА. Сидит, якобы занимается французским. Я говорю, ты что, не учила, так себе сидишь? Она говорит: «Почему?»
ЛИКА. Я ее спрашиваю: «У тебя будет ребенок?» Она тоже: «Почему?» и «Кто это тебе сказал?»
ЭРА. Да ерунда. Сидит, пишет стихи.
ЛИКА. Да, она в ведро выбросила и порвала, а я вынула и прочла. Ну, ты знаешь: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови уведи меня в стан погибающих за великое дело любви». Точная цитата, хотя некоторых мест не хватило, испачканы томатной пастой.
