Борис Чирков, о чем Гитлер не знал. В плену же за племянника Молотова выдавал себя Василий Васильевич Кокорин, старшина 1-й маневренной воздушно-десантной бригады (см. Независимое военное обозрение. 2000. № 20), с обмороженными ногами попавший в плен в апреле 1942 года. Через месяц он заявил коменданту лагеря для военнопленных, что его мать, Ольга Михайловна Скрябина, — родная сестра заместителя главы советского правительства Вячеслава Михайловича Молотова. Действительно, настоящая фамилия Молотова — Скрябин. Он сменил ее, потому что сильно заикался и не мог выговорить «Скрябин»...
Немцы поверили «племяннику», сразу поместили его в госпиталь. Хотя с одним самозванцем они уже имели дело. Некий шофер из Воронежа, Василий Георгиевич Тарасов, попав в плен, назвал себя сыном Молотова (у Вячеслава Михайловича была только дочь). Но обман вскоре вскрылся.
«Племянник» вел себя умнее. Он уверенно рассказал, что еще в марте видел дядю в Кремле, и Вячеслав Михайлович по-родственному объяснил ему, что цель Красной армии — вытеснить немецкие войска с советской территории, а затем подписать мир с Гитлером. Кокорина отправили в один лагерь с Яковом Джугашвили, сыном Сталина.
Кокорина немцы берегли. В конце апреля 1945 года из концлагеря Дахау переправили в Альпы. Тут война закончилась, немецкая охрана разбежалась. Итальянские партизаны переправили Кокорина в Рим и отдали представителям советской военной миссии. На корабле его вместе с другими освобожденными из плена отправили в Одессу, где немедленно арестовали.
Держали его во внутренней тюрьме на Лубянке. Занимался «племянником» Смерш. Следствие по его делу продолжалось на удивление долго. Возможно, мнимого племянника держали в камере на тот случай, если Сталин все-таки решит устроить процесс над Молотовым.
Но в январе 1952 года дело Кокорина рассмотрел военный трибунал Московского военного округа. Его приговорили к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 26 марта. Многое в истории этого человека осталось неясным. Но большинство историков не сомневается, что он был самозванцем...
В отношении Якова Джугашвили пока не обнародованы факты, которые позволили бы оспорить то, что сын вождя попал в плен летом сорок первого и погиб два года спустя. Сам Сталин нисколько в этом не сомневался, как и сотрудники советских спецслужб. Если обнаружились хотя бы малейшие сомнения, Сталин бы назвал обращавшегося к нему из плена человека самозванцем.
14 сентября 1946 года генерал-полковник Иван Александрович Серов (заместитель наркома внутренних дел, руководивший оперативной работой органов НКВД на территории оккупированной Германии) из Берлина докладывал министру внутренних дел генерал-полковнику Сергею Никифоровичу Круглову, (сохранена орфография оригинала):
«Оперативным сектором МВД гор. Берлина был арестован работник отдела «1-Ц» Главного штаба Центральной группы немецких войск — Генгстер Пауль. Он показал, что в 1941 году в городе Борисове он в качестве переводчика участвовал в допросе старшего лейтенанта артиллерии Джугашвили Якова. После допроса Джугашвили был направлен в концлагерь Заксенхаузен.
Американцы передали нам арестованных, в числе которых оказался комендант лагеря Кайндль, полковник «СС», и командир охранного батальона Вегнер, подполковник «СС»...
Кайндль показал, что в конце 1943 года старший лейтенант Джугашвили был убит часовым при следующих обстоятельствах:
Арестованные барака № 2 были на прогулке около барака. В 7 часов вечера СС-овец Юнлинг приказал зайти в барак, и все пошли. Джугашвили не пошел...
Джугашвили, идя в раздумьи, перешел через нейтральную тропу к проволоке. Часовой взял винтовку на изготовку и крикнул «стой». После этого окрика Джугашвили начал ругаться, схватился руками за гимнастерку, разорвал ворот, обнажил грудь и закричал часовому «стреляй». Часовой выстрелил в голову и убил Джугашвили...
В ходе следствия установлено, что Кайндль и Вегнер, боясь предстоящей ответственности за совершенные преступления в концлагере, не все говорят... В связи с тем, что при приеме нами арестованных работников «СС» лагеря Заксехаузен от американцев, последние просили пригласить их на суд, поэтому применить меры физического воздействия к арестованным Кайндлю и Вегнеру в полной мере не представилось возможным».
В 1950 году молодой дипломат Валентин Михайлович Фалин прибыл в Берлин для работы в аппарате Советской контрольной комиссии. К нему обратился сотрудник Института современной истории ГДР и рассказал, что сидел в одном концлагере с Яковом Джугашвили, знает, где того убили, готов все подробно рассказать. Фалин доложил начальству, отправили телеграмму в Москву. Оттуда сообщили, что ответа не будет. Судьбой сына отец не озаботился. Что же удивляться тому, что и других людей он так же презирал и не ценил?
Недоверие к красноармейцам, попавшим в плен к врагу, сформировалось во время финской войны 1939—1940 годов. После окончания боевых действий финны вернули пять с половиной тысяч пленных. Всех судили и отправили в лагерь.
В сорок первом попало в немецкий плен два миллиона солдат и офицеров Красной Армии, в сорок втором — миллион триста тысяч, в сорок третьем — почти полмиллиона и в сорок четвертом — двести тысяч. Выжило из них около сорока процентов.
Сразу после нападения Германии швейцарский Международный комитет Красного Креста обратился к Молотову с предложением организовать обмен списками военнопленных, чтобы они могли известить родных о своей судьбе, писать им письма.
Сталин разрешил Молотову дать согласие. Появилось сообщение, что в Москве откроется Центральное справочное бюро, в котором можно будет узнать о судьбе военнопленных. В Анкаре и Стокгольме (во время войны в нейтральных Турции и Швеции закипела дипломатическая жизнь) начались переговоры с представителями Международного комитета Красного Креста.
Но в политбюро пришли к выводу, что попавшие в плен — это трусы и предатели и заботиться о них незачем. Молотов отверг предложения швейцарского комитета устроить обмен тяжелоранеными и наладить снабжение пленных продовольственными посылками. В немецких лагерях пленные красноармейцы были единственными, кто не имел никакой защиты (а немцы старались не ссориться с Красным Крестом) и не получал ни медицинской помощи, ни продовольственных посылок, которые помогли бы им выжить.
Затем Молотов вообще запретил советским дипломатам втречаться с представителями МККК. Судьба пленных Вячеслава Михайловича не интересовала.
По последним подсчетам, два с половиной миллиона советских военнопленных погибли в немецком плену.
Немецкий военный историк Иоахим Хоффман, не склонный особенно винить вермахт в массовой гибели советских военнопленных, пишет: «Солдаты попадали в плен в состоянии крайнего истощения. Иногда они по шесть—восемь дней во время боя ничего не ели».
8 декабря 1941 года квартирмейстер командующего тыловым районом группы армий «Центр» докладывал начальству:
«Даже когда им дают еду в достаточном количестве, они не в состоянии принимать пищу. Почти из всех лагерей поступают сообщения, что военнопленные после первого приема пищи просто теряли сознание и умирали».
Это звучит сомнительно. Немцы относились к советским военнопленным бесчеловечно. Только потом они
