Брат Маймон смотрит на отрубленную голову Антенора с холодным безразличием. Антенор не был верен. Он заплатил справедливую цену за неверность, как остальные. Ибо это единственное, что Константин Иконоборец, Константин Освободитель просил от них. Все, чего он хотел, это их преданность. Их доверие. Их верность.
Сиртус горит, его красивые улицы утопают в крови и забиты восставшими людьми. В дальних районах промышленного квартала пылают храмы-мануфактории, где остатки культа ведут последний бой против гнева Императора, воплощенного в форме его лучших воинов.
Закоулки торгового района очистили болтером и огнеметом, а также размещенными в нужных местах термическими зарядами. Каждый метр города пришлось отбивать с боем, но в живых теперь не осталось ни одного гибрида и чистокровного крада.
Очищение Сиртуса далось непросто. Из десяти воинов, которые поднялись на вулканическое плато мира и огнеметами, мечами и болтерами зачистили базальтовые пещеры, только восьмеро вернулись на разгромленную площадь, укрытую в рваных, угольно-черных тенях дворцов местной аристократии. Именно правящая верхушка города первой встретилась со всей мощью божественного воздаяния Императора, ведь она первая утратила веру в Него, предавшись заражению ксеносов. Скверна запятнала семьи правящих классов Нова Терры. Но, охваченное праведным жаром, отделение Константина действовало без промедления, выследив зараженных существ, выкорчевав зло и искоренив все признаки культа. Все чудовища погибли, и угрозы пришельцев более не существовало.
На этом очищение Сиртуса должно было закончиться.
Но если бы дело было только в этом, размышляет брат Антенор, пока отделение Константина собирается в центре усеянной обломками площади, оружие в их руках еще раскалено после боев, оно покрыто кровью и внутренностями врагов, и требует серьезного ухода и освящения.
Антенор вместе с братом Каином поднимается по груде треснувших обломков в северном конце площади. Брат Маймон входит с востока, через разбитую колоннаду, брат Гектор огнеметом проверяет руины альковов. Братья Диомед и Паламед присоединяются к ним из тени треснувшего имперского орла. Оказывается, сержант уже ждет их, скрытый из виду под вычурно украшенной аркой, ее оштукатуренный фасад покрыт следами от пуль. Позади него стоит окровавленный и согбенный брат Пий.
Антенор слышит вдалеке треск огня, который поглощает целые секторы города, а также крики грабителей и безумцев, бегающих по торговым зонам и некогда величественным улицам Сиртуса.
Восемь воинов вновь воссоединяются. Но пока сержант разглядывает своих боевых братьев, Антенору становится не по себе — вокруг него будто упало давление, или доселе дремлющие псайкерские способности пытаются предупредить, что что-то неладно. В подсознание закрадывается предательская мыслишка, будоража поверхностные думы. Антенор понимает, что никогда раньше они не казались такими разобщенными, их узы братства еще не были менее слабыми. Менее связывающими.
Свободной рукой сержант отключает магнитные замки, удерживающие шлем на шейном кольце силовых доспехов, снимает его и застегивает на поясе. В другой руке он крепко сжимает силовой меч. Константин поочередно оглядывает каждого из них твердым, как гранит, взглядом. Но когда он смотрит на него, Антенор замечает в глазах сержанта нечто новое: пламя, которого воин раньше там не видел. Сержант всегда был преисполнен страстной праведностью, уважительным стремлением проследить, чтобы ни один преступник не остался безнаказанным, но сейчас в его взгляде было что-то другое. В горле Антенора вдруг пересохло.
Кровь сержанта кипит, но дух его более не распаляет стремление исполнить волю Императора, теперь это всепожирающий огонь ненасытной ярости и жажды крови.
— Рад встрече, Сыны мои, — говорит сержант, на его губах играет жестокая улыбка. Его сине-серебряные доспехи стали черно-красными, опаленными пожаром, через который ему пришлось идти, убеждаясь, что в городе не осталось тех, кого он объявил еретиками. От энергетического лезвия силового меча, покрытого кровью и внутренностями, поднимался пар. — Как проходит кампания?
— Она идет хорошо, брат-сержант, — отвечает брат Маймон, и Антенору кажется, что он говорит с чрезмерным удовольствием. — Эти неблагодарные еретики не забудут цену предательства. Те, кто еще живы.
— Отлично, отлично. Я вместе с братом Пием очистил еще с полдесятка секторов огнем, болтером и мечом, — гордо заявляет сержант.
— Такова цена предательства, — торжественно говорит Пий, словно понтифик, зачитывающий слова с передвижной кафедры.
— А что же остальные? О чем есть доложить тебе, брат Антенор? Брат Паламед? Как движется ваша священная работа?
— Мне горько слышать, что вы называете творящееся здесь священной работой, брат-сержант, — с тяжелым сердцем отвечает Антенор, понимая, что этого ему не следовало говорить.
— Почему же? — голос Константина превращается в утробный рык, который мог издать загнанный в угол карнодон или разъяренный грокс.
— Потому что ваш приказ идет вразрез с учениями священного Кодекса, это плевок в лицо всем клятвам, которые мы дали, став Сынами Жиллимана.
— Мы дали предбоевые обеты, когда впервые ступили на этот позабытый Императором мир, — заявляет Константин, его слова становятся громче, в них чувствуется злоба, — и это мгновение длилось три долгих года. Я поклялся освободить планету из объятий Великого Пожирателя, как и ты, брат Антенор, как все мы. Ты забыл это?
— Нет, брат-сержант, не забыл, и благодаря безустанному следованию этому обету угрозы тиранидов для Нова Терры боле нет.
— Да, но вместо нее пришла скверна ереси! — рычит Константин. — Люди этого мира не лучше червей, которые пиршествуют на плоти наших покойных братьев, благородных сынов вроде брата Игнация и брата Люциана. Эти отребья не ценят тех, кто спас их от участи, которая хуже проклятья. Мы — стражи человечества, но человечество не заслуживает нас. Люди Нова Терры в неоплатном долгу перед нами. Но что еще хуже, мы освободили их от тирании чужаков, а они восстали против нас. Поэтому мы должны научить их, чтобы они поняли ошибочность своих заблуждений.
— Мы здесь закончили, Константин. Культ побежден, последние из выводков тиранидов уничтожены. Мы должны покинуть Нова Терру и отправиться в искупительный крестовый поход за свои прегрешения, чтобы искать прощения Императора за преступления, которые мы совершили здесь во имя Его.
— Прощения? Я прощен всякий раз, когда купаюсь в крови еретиков и предателей, — рычит сержант, не сводя глаз с брата Антенора.
Его слова повергают в ужас.
— И ты примешь меня, одного из своих боевых братьев, под это знамя?
— Зависит от того, что ты решишь. Брат, — никогда прежде слово «брат» не было настолько лишено чувства братства. — Как учит Кодекс, действия говорят громче любых слов.
— Так тому и быть, — с глубоким вздохом говорит Антенор. — Я преданный сын примарха, и Робаут Жиллиман наверняка отвратит свой лик от ужасов, свершенных нами над жителями этого мира. Я прошу у отца-примарха и самого Императора о прощении. И, в завершение, я должен выйти из состава отделения Константина.
— Что? — смеется сержант. — Ты не можешь. Ты сможешь выйти из-под моего подчинения, только если наши повелители решат повысить тебя в звании — если наши повелители вообще захотят нашего возвращения на Цикладу, — или кто-то из нас умрет.
С еще большей тяжестью на сердце Антенор обреченно произносит следующие слова.
— Так тому и быть.
— Так тому и быть? — выражение Константина говорит намного больше любых слов. — И ты говоришь за себя одного, или есть и другие, кто чувствует то же самое?
Сержант гранитным взглядом осматривает остальных.
— Никогда! — заявляет Маймон. — Я последую за вами хоть в самое Око Ужаса, мой лорд!
— Так и может случиться, — предупреждает его Антенор.
— Как ты смеешь? — рычит Маймон, и его болтер находит новую цель.
— Нет! Брат Антенор прав, — говорит Диомед, его голос столь же тяжелый и холодный, как мрамор. — Мы нарушили обеты ордену. Нам следует покаяться и искупить грехи.
— И мы живем и умираем в братстве, — цитирует Пий одно из писаний. — Брат-сержант, мой болтер всегда на вашей службе.
— Что скажешь ты, брат Гектор? — спрашивает Константин. — За кого ты?
— Конечно, я за вас, брат-сержант. Узы братства делают нас теми, кто мы есть. Без боевых братьев мы никто.
— Хорошо сказано, брат! — произносит Пий.
— Что же ты, брат Паламед? Мы вместе сражались под стенами Бурранакса, и против тау на Нуменоре Шесть. Кому ты верен?
