те деньги, которые он получил от Переделенкова. Долгое время Андрей вел себя так, как-будто денег у него и не было. «В банк он их положил что ли? » думал Мотька, когда приказчик жаловался на то, что у него нет денег на новый галстук или манишку.
Лондырев по обыкновению покупал утром на пятачок сливочного масла или осьмушку колбасы, разорялся в исключительных случаях на то, чтобы заменить сахар к чаю халвою на три копейки, но ничем не обнаруживал того, что разбогател от случайного куша. Но вот однажды возле магазина появился какой-то беспомощный и забитый человек в тулупе. Этот человек вызвал приказчика на улицу. Похож он был на мелкого торговца с лотка. Андрей вел с ним какой-то повелительный разговор.
— Кто это? —спросил Мотька приказчика, когда тот вошел в магазин.
— Отец! —раздраженно бросил Андрей. И тут же добавил:
— Дурак, с готовыми деньгами патента не может взять!
Мотька насторожился.
А зачем вам патент. Торговать будете?
— Пивную отец будет держать, —сообщил приказчик.
Положение дел для Мотьки разъяснилось.
С этого времени зачастил беспомощный человечек в тулупе к Андрею, и Мотька узнал о том, что пивная, в которую Андрей посадил отца, была не столько пивной, сколько тайным домом терпимости. Таким образом Андрей и отцу нашел занятие, чтобы тот «не дармоедничал», и деньги пустил в оборот, чтобы не лежали без прибыльного применения.
* *
*
Пробыл Мотька зиму в магазине и поправился; окреп, порозовел и из заморыша незаметно превратился в хорошо вымуштрованного и сметливого городского подростка. Склонность к обморокам у него исчезла. Но он не переставал себя чувствовать на службе у Закса кем-то в роде временного гостя, рассматривающего как-то со стороны все подробности жизни — и семьи Закса, и магазина, и всей Московской улицы.
Было во всей окружающей его жизни что-то, что Мотька силился постигнуть, но что ему никак не удавалось. Во имя чего, с раннего утра до вечера в какой-то лихорадочной суматохе, шумела Московская улица?
Ведь не для того же в самом деле изо дня в день шла здесь сутолока, чтобы только каждый из жителей города мог наесться, вечером вернуться домой и на другой день начать лихорадочную канитель сначала?
Или только для этого и живут люди?
Еще Мотьке было бы многое понятно, если бы горожане, которых он наблюдал, вели человеколюбивую дружную жизнь или хотя бы верили в бога. Но тогда они совсем иначе жили бы.
Очевидно, посещение церквей и все благочестие этих горожан было для вида, показное.
Но, с другой стороны, если никто из окружающих не ведет себя таким образом, чтобы спасти душу благочестивыми делами и верой в бога, если все люди живут по существу так, как живет, например, Андрей Лондырев, знающий только один способ отношения к ближним — кто кого смог, тот того и с ног, — то спрашивается, что плохого будет от того, что и сам Мотька пойдет по тому же пути, станет рвачем еще и почище других? Разве у него не хватит смекалки надуть кого угодно? Или у него не может ожесточиться сердце? Или он не может превратиться в безжалостного себялюбца? Но если он это сделает, то будет ли он счастлив оттого, что нахватается по горло всяких благ. Ведь не в этом же, очевидно, счастье! Но в чем?
В том, чтобы сделаться хозяином? Чепуха! Это будет вечная неудовлетворенность, как у Закса!
Сделаться миллионером? Недоразумение одно, ибо вот Переделенков хотя и богач, но разве не было гнусно Мотьке от одного его вида.
В чем же вообще смысл жизни и как ему, Мотьке, жить, если этакая путаница во всем?
Эти вопросы Мотька никак не мог решить, хотя они все настойчивей и настойчивей вставали перед ним, каждый раз все больше осложняясь новыми противоречиями. Он чувствовал, что ему пора об этом думать, ибо скоро он станет взрослым парнем и надо будет существовать самостоятельно.
Он, ночуя в комнатушке в доме Закса, читал много фантастических и бытовых книжек. Но ответа на его вопросы книжки ему не давали. Мотька начал думать, что если жизнь не идет просто бестолковым сумбуром, то ею движет какая-то совершенно особая, непостижимая для него, механика. И от этого он чувствовал себя беспокойно.
Весною Мотька начал ходить ночевать домой, иногда путешествуя в Гниловскую вместе с приказчиком, который наведывался время от времени к жене и ребенку.
В первый же вечер, когда они вышли вместе за город и перешли на полотно железной дороги в районе больших пустырей станицы, приказчик вспомнил об имевшемся у него револьвере. Он имел у себя старенький полузаржавевший бульдог. Он не рисковал ходить без него, ибо часть станицы, которая прилегала к городу и была отделена от него пустырем, изобиловала ворами, производившими нападения на товарные вагоны на станции и нападавшими иногда на прохожих.
Но своего револьвера приказчик боялся не меньше нападения. Он слышал, что в дуле заржавленных револьверов иногда застревает пуля и барабан разрывается. Приказчик и боялся, что с его бульдогом произойдет именно такая история. Он поэтому решил его испробовать.
— Хочешь выстрелить из револьвера, Матвей? —спросил он, косясь на шлепавшего рядом с ним в потемках мальчугана.
Мотька, зная с какой опаской носит свое оружие приказчик, сразу сообразил, почему приказчик дает ему пробовать револьвер. Ему пришла в голову проказническая выходка и он немедленно выразил согласие.
— Ну вот: я отойду немного, а ты выстрели и тогда подойдешь ко мне.
Мотька взял револьвер и начал взводить курок.
— Постой, постой! —завопил перепугавшийся приказчик. —Не стреляй, пока не скажу. Отойди прежде.
Мотька заглянул в барабан и, убедившись, что он, по обыкновению, заряжен пятью патронами, вставленными в гнезда чуть ли не предыдущим собственником оружия, опустил револьвер.
Лондырев с развевающимися полами летнего пальто долго, шел в потемках весеннего вечера, отсчитывая сто шагов и наконец, скомандовал!
— Стре-еляй!
Огонь сверкнул раз, другой и третий...
Мотька выстрелил. Приказчик, напряженно следивший за ним, секунду выжидал, как-будто не веря, что все кончилось благополучно и затем крикнул, чтобы Мотька шел к нему.
Но в Мотькины расчеты не входил такой неинтересный результат. Он взвизгнул и изо всех ног бросился к приказчику:
— Андрей Васильевич! Андрей Васильевич! Крутится барабан! Сам выстрелит сейчас! Курок дергается!
Приказчик, направившийся было навстречу Мотьке, испуганно остановился, не зная что делать, и неистово крикнул:
— Обожди! Обожди, не подходи!
Но Мотька был уже возле него, делая вид, что намеревается
