знает, чем все кончится, кто знает… Но ничто в нем в этот момент не дрогнуло, ничто не подсказало грядущих потрясений. И Валентина тоже отнеслась к их мимолетному разговору спокойно, с легким, почти неуловимым блудом в смутной улыбке. Похоже, иначе улыбаться она и не могла. И последнюю ее улыбку Здор запомнит такой же – с нетвердым обещанием и явной готовностью к чему угодно.
К чему угодно.
Завертелись, завертелись события. Никто не встал на пути, никто не попытался остановить происходящее. Будто высшие силы сознательно решили помогать до конца с единственной целью узнать, что же из всего этого получится. Ничего хорошего не получилось, хотя путь был ясен и победен.
Во всяком случае, поначалу.
Уже через месяц, ровно через месяц Фаваз позвонил в фирму «Нордлес». Да–да, к тому времени у ребят была контора или, как сейчас говорят, офис – три комнаты, в которых располагались кабинет руководства, секретарь с факсом и место отдыха, где уставшие фирмачи отдыхали за бутылкой шампанского. Почему–то привилось именно шампанское. Выговский как–то бросил красивые слова, которые понравились многим, – кто не рискует, тот не пьет шампанского.
– О! – удивился начальник лагеря Усошин. – Надо запомнить.
– Постараюсь, чтобы ты этого не забыл! – весело рассмеялся Мандрыка.
В общем, позвонил Фаваз и пригласил приехать.
Поехали Выговский, Агапов и Мандрыка.
О, этот Мандрыка!
Когда он распрямился, вскинул голову с зачесанными назад волосами, раздвинул плечи и втянул живот, оказалось, что он ничуть не ниже Выговского и Агапова. Честно говоря, он все–таки был маленько пониже, но залысины породистого аристократа, клетчатые пиджаки при белоснежных сорочках создавали ощущение такой значительности, что несколько сантиметров роста не имели никакого значения.
Фаваз оставался, как обычно, молчаливо улыбчивым, движения его были мягкими, какими–то обтекаемыми, а жесты – уважительными.
– Прошу садиться, располагайтесь, пожалуйста… Вас трое… О!
– Это плохо? – спросил Мандрыка.
– Это прекрасно! В русских сказках число «три» всегда немного волшебное, правильно?
– Да, что–то есть, – кивнул Выговский. – А у вас какое число волшебное?
– Семь… Хорошее число.
– О! Тогда мы сойдемся! – радостно воскликнул Агапов. – Нас в фирме как раз семь человек.
– Это удивительно! – восхитился Фаваз. Не говоря больше ни слова, он открыл посудный шкаф и, вынув оттуда стопку долларов, положил их на стол перед онемевшими посетителями. – Здесь пятьдесят тысяч, – сказал Фаваз с некоторой скорбью в голосе. К этому потом все привыкли – о деньгах он всегда говорил печально, будто прощался с близким человеком.
– Я, честно говоря, – первым пришел в себя Мандрыка, – рассчитывал на большую сумму.
– На какую?
– Вы же слышали – нас семеро. Как мы будем делить эти деньги?
– На какую сумму вы рассчитывали?
– По десятке на брата.
– Очень хорошо, – Фаваз снова открыл дверцу посудного шкафа, вынул оттуда еще две пачки и положил сверху. – Теперь все в порядке?
– Да, – с некоторой заминкой ответил Выговский. – Теперь все в порядке.
– Я хочу сказать следующее, – Фаваз отошел от шкафа и сел за круглый стол. – Не только вам приходится нести накладные расходы, но и мне… Еще неизвестно, кому больше. Но мы только начали пробивать дорогу. Все, что мы делаем, – это впервые. Испытываем идею, проверяем и друг друга, правильно?
– Совершенно согласен.
– Извините, я еще не все сказал, – Фаваз помолчал. – Мы испытываем и сами себя. Может оказаться, что самые большие трудности нас поджидают именно здесь. Вы сказали, что поделите эти деньги, – Фаваз кивнул на стопку долларов посредине стола. – Не знаю, будут ли части равными… Это вы решите сами. Но не все будут согласны на дележ поровну.
– Вы так хорошо нас знаете? – спросил Мандрыка.
– Я знаю людей, – виновато улыбнулся Фаваз.
– Все люди одинаковы?
– Извините… Да. Мне так кажется. Я могу ошибаться, но у меня не было случая убедиться в обратном. Я всегда убеждался в том, что люди одинаковы. Кто–то приложил больше усилий, кто–то – меньше… Наверное, найдется человек, который не приложил никаких усилий… Но он тоже хочет получить свои десять тысяч долларов. А если он их получит, тот, кто работал больше, будет обижен.
– Стерпим, – буркнул Выговский.
– Это хорошо, – Фаваз сидел некоторое время молча. – Только терпение – такое состояние… Я правильно выражаюсь? Такое состояние, которое не бывает слишком долгим. Как и все на этой земле… Извините.
– Разберемся, – проворчал Выговский, поднимаясь и рассовывая доллары по карманам. – Во всем разберемся, выясним, уточним и доложим.
– Когда будет следующий состав?
– Он уже в порту.
– Очень хорошо, – кивнул Фаваз. – Значит, сегодня судно выйдет из Стамбула. Вы когда–нибудь были в Стамбуле?
– Собираемся.
– Когда соберетесь – скажите мне. Я постараюсь организовать вам небольшую экскурсию по Стамбулу. С посещением мест, которые вам захочется посмотреть.
– Неплохая идея, – рассмеялся Выговский, пожимая на прощание пухловатую ладонь Фаваза.
Музыка по ночам становилась все тише и заканчивалась все раньше – к четырем утра уже наступала тишина. Самые свирепые танцоры постепенно разъезжались по домам, и оставались люди степенные, выдержанные. Они не любили яркого солнца, предпочитали осеннюю прохладу, тишину и красное вино в умеренном количестве.
Пока чебуречник, молодой полуголый парень, готовил свое блюдо, я молча стоял за его спиной, прислонившись к дереву. Не торопил, не проявлял недовольства. Если уж откровенно, то я его и не видел.
– Ну почему ты такой невеселый?! – не выдержал он молчания. – Что тебя достает?
– Вчера было слишком весело.
– А! – радостно вскричал парень. – Тогда все понятно. Сейчас полегчает. Только мой тебе совет – не похмеляйся вином. Будет еще хуже.
– Пивом?
– Ты что?! – Он, кажется, действительно ужаснулся. – Пиво на похмелку – это смерть!
– Но ведь всегда…
– Это смерть! – перебил он меня. – Пиво можно пить и много, и в охотку, пребывая в свежем, незамутненном алкоголем состоянии! Только тогда оно может принести скромную, ни для кого не заметную радость бытия.
– Красиво говоришь, – вырвалось у меня.
– Не всегда же я чебуреки делаю.
– Чем еще занимаешься?
– А! – Он досадливо бросил руку сверху вниз и снова обратился к блестящим металлическим валикам, с помощью которых раскатывал тесто в плоские лепешки.
Продолжать разговор было не о чем, и, съев два чебурека, я медленно двинулся вдоль опустевшей сентябрьской набережной, мимо поредевших киосков, мимо причала к пляжу нудистов, которые изо всех сил делали вид, что сливаются с природой, что им легко бегать, загорать, жить нагишом, блистая скромными своими мужскими и женскими достоинствами. Задумчиво, с идиотской значительностью беседовали два выжженных на солнце старика, куражился пьяный толстяк, тряся жиденькими груденками, две девицы перебрасывались мячом, какие–то хмурые личности с возбужденными членами мрачно ходили по пляжу, переступая через тела. И у
