В этом странном районе держала ферму семья Тоухей: старый Рэд, девяноста шести лет, его сын Аладдин, жена Аладдина Ванета, их сын Тайлер — единственная надежда Аладдина — и дочери: Шан и бич семьи Отталина.
Старый Рэд родился в Ласке в 1902 году. Он — мальчик с узловатыми пальцами и рыжими волосами, разделенными пробором посередине, — вырос в сиротском приюте, откуда ушел, когда ему исполнилось четырнадцать. Ушел работать. После окончания Первой мировой войны он двинулся на запад, где гонял скот, работал на железной дороге, занимаясь перевозками, расклеивал листовки — сам устраивая свою жизнь. В 1930-м он находился в Нью-Йорке — перебрасывал то, что осталось от «Уолдорф Астории», на баржу, идущую в Атлантический океан[13].
Однажды утром, мучаясь от невыносимой ностальгии, Рэд снова подался на запад. По пути он обзавелся женой и, довольно скоро, парочкой чумазых ребятишек. Во время Депрессии он выкармливал коров в Оклахоме и продавал их в рестораны. Когда этих заработков стало недостаточно, семья переехала в Вайоминг и поселилась в сотне-другой миль от того места, где он когда-то начинал самостоятельную жизнь.
Они арендовали ранчо в Рэд-Уолл — бревенчатый дом и несколько загонов для скота, издалека похожих на сломанные палки, воткнутые в землю. Ранчо стояло посреди прерии. Ветер изолировал их от мира. Идти против такого ветра было невозможно.
Жене Рэда пришла как-то в голову идея завести парочку овец. А пять лет спустя они занимались уже почти только овцами. Во время Второй мировой цены на шерсть подскочили, так что семейство смогло выкупить ранчо.
В августе 1946 года из Сиерс-Роебак им прислали первую в их жизни лампочку, и в этот же день жена Рэда родила их последнего ребенка. Его назвали Аладдином.
Мирные времена свели на нет рынок овечьей шерсти, и им пришлось переходить на рогатый скот. Жена, чувствуя отвращение к этой коровьей перемене, начала жаловаться на тошноту, уже когда они отгружали первых захудалых телят. Она проболела, не выздоравливая, три или четыре года, пока не умолкла навеки.
Рэд с трудом справлялся со всеми делами, так что из шестерых детей на ранчо остался только Аладдин, выросший упрямым и жестоким, желающим получать все на блюдечке, будь то кусок бифштекса или просто кости.
Аладдин вернулся из Вьетнама, где летал на самолете С-123, распылявшем дефолиант.
Однажды майским утром в Колорадо, в родном штате невесты, Аладдин женился на Ванете Гипсаг. Длинные волосы Ванеты были уложены в старомодный французский узел. На свадьбе были только ее родители и одиннадцать братьев, которые бросали перед молодыми пшеницу, поскольку риса не было. Во время церемонии отец Ванеты курил сигарету за сигаретой. В тот вечер на ранчо Тоухей, когда Аладдин кувыркнулся с крыльца, геройствуя перед молодой женой, из его штанов выпали застрявшие зерна. Зерна упали на землю и через какое-то время проросли. Пшеница разрасталась каждый год, пока не заняла четверть акра, и Валета пылко ухаживала за ней. Она говорила, что это ее свадебная пшеница, и, если кто-то посмеет ее тронуть, наступит конец света.
Когда ему исполнилось двадцать шесть, Аладдин разругался с отцом. Однажды утром, когда Аладдин пытался выкопать колодец, стоя по пояс в грязи, к нему подъехал старый Рэд на одноглазой кобыле. Сын бросал влажную грязь лопатой.
— Ты не собираешься перекопать все? — спросил старик. — Не слишком быстро получается, да? И не слишком умно. Лопатой особенно. Как ты сумел жениться, ума не приложу. Ты, наверное, пистолет на нее направил или загипнотизировал. Не то чтобы она была какой-то особенной, но, наверное, умеет работать со скотиной, да?
Весь в грязи, сын выскочил из ямы и начал забрасывать отца комьями грязи до тех пор, пока тот не кинулся наутек. Но Аладдин преследовал его до самого дома и, продолжая атаковать камнями и поленьями, кинул еще и резак, который всегда носил в заднем кармане, и карандаш, всегда торчавший за ухом.
Рэд, истекающий кровью, пятясь к крыльцу, сдаваясь, поднял одну руку Ему был семьдесят один год, и он напомнил об этом сыну.
— Я создал это ранчо, и я создал тебя!
Его веснушчатая рука легла на промежность, показывая, чем именно он создал. Аладдин поднял карандаш, поднял тесак и отвел в сторону лошадь старика. Потом вернулся к роднику, опустил голову, поднял лопату и копал до тех пор, пока не онемели руки.
Ванета перенесла вещи Рэда из большой спальни наверху в комнатенку за кухней, когда-то служившую кладовкой и все еще вонявшую сыростью и протухшей мукой. Клейкая лента скрепляла разбитые стекла окна.
— Так вам будет ближе к ванной, — сказала она трубным голосом.
Ванета научила двух своих дочерей относить дедушке пирожок на белой тарелке и целовать его на ночь, пока Тайлер играл с пластмассовыми коровами, не желая ложиться спать. Однажды утром, развесив белье, она вошла в дом и увидела, как четырехлетняя Отталина ерзает на коленях Рэда, пытаясь слезть. Она вырвала ребенка у старика из рук и сказала:
— Держи свои грязные лапы подальше от моих девочек, иначе я ошпарю тебя кипятком.
— Что? — переспросил он. — Но я… Я никогда не…
— Знаю я старых мужиков, — ответила Ванета.
— Горшок! — крикнула Отталина, но оказалось слишком поздно.
Теперь Ванета оберегала дочерей от старика, с ним же разговаривала мрачно, оставляла сидеть в одиночестве на стуле и не помогала ему ходить в туалет. Она пожаловалась на него Аладдину, но тот встал на сторону отца.
— Ванета, что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил он. — Спустил его в канализацию? Ему уже и так недолго осталось.
— Ты говоришь это уже пять лет, а у него вон второе дыхание открылось, — отреагировала она.
Счет времени вели по началу отела, первой траве, дождям, облакам, визитам скупщика скота, раннему снегу, поздним снежным бурям. Дети росли. Аладдин заполучил маленький самолет — выменял его на пару быков, набор шин для автомобиля, седло и цилиндр от «кольта» 44-го калибра, который нашел в корнях кедра. Волосы Ванеты поседели, и каждые несколько месяцев она подкрашивала их, запираясь в ванной. Только старый Рэд не менялся. И хотя он был гораздо более почтенного возраста, чем некогда изобретенный керосин, он был достаточно крепок, чтобы встретить столетний юбилей.
Шан, младшая дочь, закончила школу и переехала в Лас-Вегас. Она получила работу в отделе проектирования и дизайна упаковок, на фабрике, производящей диски с записями религиозных текстов, быстро ухватила суть работы и придумала картинки — бушующие волны, восход солнца, обозначающий милость Господнюю, белые облака на вершинах гор, дети, смеющиеся сквозь слезы, что символизировало неприятности, которые пройдут благодаря молитвам. Ее задумки оценили, и она стала зарабатывать деньги.
Отталина была самой старшей и страдала от физического недостатка — она была похожа на танк. Закончив школу на год раньше сестры, она осталась дома. Отталина заплетала свои розоворыжие волосы в две косы, толщиной в руку. У нее были очень красивые большие голубые глаза, а когда она говорила, на щеках появлялись две симпатичные ямочки. Но она была огромной. В течение первого года домашней жизни она носила пестрые юбки большого размера и помогала матери по дому. Ее ноги всегда оставались холодными, а еще она страдала от того, что Ванета называла «болезнью менестреля» — неожиданными менструациями, заставлявшими ее бежать в ванную, оставляя за собой кровавые следы разной величины. Однако вскоре она отказалась от юбок и домашней работы и отправилась работать с Аладдином. Теперь она носила задубевшие от удобрений ботинки, большие джинсы и футболки, висевшие на ней мешком.
— Да, держи ее подальше от дома, — сказала Ванета. — То, что она не разобьет, она потеряет. Что не потеряет, то разобьет. А от ее стряпни подохнут даже свиньи.
— Ненавижу стряпать, — сказала Отталина. — Я буду помогать отцу.
Это была капитуляция. Ей хотелось оказаться подальше от дома, хотелось носить розовые сандалии на пробковой подошве, сидеть на пассажирском сиденье последней модели пикапа, пить из бутылки. Но когда и кто приедет за ней? Она была неходовым товаром — в отличие от младшей сестры. Она знала о том, что безобразна, но ничего не могла с этим поделать.
Аладдин видел, что ей, в отличие от Тайлера, который визжал, свистел и бегал, как ненормальный, легко работается со скотом.
— Не хотел бы я быть женщиной, которая находит общий язык со скотиной, — не преминул ужалить Тайлер.
Сам он занимался лошадьми и, по указанию Ванеты, спал в ветхом шалаше с тех пор, как ему исполнилось тринадцать.
— Мои братья спали в шалаше, — заметила Ванета.
Единственный сын Тайлер был крупным и достаточно тучным для своих девятнадцати и для того, чтобы напугать кого-нибудь — разве что собственного отца. Парень сновал по округе в грязных джинсах и коричневой шляпе. Неразговорчивый мечтатель с кошачьими усами и прыщавыми щеками, он частенько делал глупости и легко впадал в отчаяние или ярость. На день рождения Аладдина Тайлер подарил ему уши койота — результат двухнедельного выслеживания зверя. Аладдин развернул подарок, выложил уши на стол и сказал: