У меня дыхание перехватило от такого бесхитростного признания.
Я впервые подумала о Звере, как о том, кто вызывает в своих людях такую преданность… И пусть большая часть черной стаи разбрелась, примкнула к остальным, ее костяк, как я поняла, остался с вожаком. Невзирая на то, что тот утратил силу.
— Он говорил, что ушел из стаи, — тихо сказала я.
— Мама рассказывала, как трудно было найти альфу, — с готовностью подхватила разговор Джейси.
Адела тут же рыкнула на нее, обнажив чуть заострившиеся клыки.
— Это он расскажет сам. Его право.
Джейси потупилась, кивая, что согласна с матерью.
А у меня вдруг защипало глаза.
— Эя, что с тобой? — тут же спросила Эльза.
Я перевела дыхание, успокаиваясь, и проговорила:
— Вы знаете… Я никогда не была слишком религиозной. Даже дома посещала часовню не так часто. Просто… Наверно, небольшой грех, если сознаюсь вам. У нас ведь разные боги. Просто там я ничего не чувствовала. Вообще ничего. Вроде красиво, интересно даже, все эти книги, с картинками особенно. — О том, что картинки изображали в основном двенадцать святых праведниц, расправляющихся с волками, я благоразумно умолчала. — Но при этом отклика не было. Как будто это все не по-настоящему.
— И что? — не выдержала Эльза.
Адела тут же шикнула на нее и попросила меня продолжать. Она слушала очень внимательно.
— А здесь, среди вас, все по-другому, — призналась я. — Вы живете своими законами, своей верой… В альфу, в свободу… Ваши боги живые, я знаю, я встречалась с Велесом, когда получала посвящение. И почему-то среди вас мне впервые захотелось помолиться, воззвать к милости богов.
Чтобы он вернулся скорее. Живым.
Этого я не сказала. Но, должно быть, подумала как-то слишком громко. Потому что Адела серьезно кивнула, а затем обменялась с девушками понимающими взглядами.
— Ты хочешь попросить милости Луны, — сказала она.
— Луны? — переспросила я, и волчица кивнула.
— Луна — наша защитница, наша покровительница. Свободный народ — лунный народ. Когда восходит Луна, наши звери особенно сильны. Она манит, будоражит нашу кровь. Быть волком — значит быть немного одержимым Луной. И она платит нам взаимностью. Всегда, Эя.
Я закусила губу, стараясь не пропустить ни слова.
— Если ты попросишь Луну, она поможет тебе, — сказала Адела.
— А… а разве у меня получится? — спросила я. — Разве Луна услышит меня?
— Мы поможем тебе, — серьезно сказала волчица.
— Мы все, вместе, — подтвердили в один голос Джейси и Эльза.
— Мы будем с тобой. И Луна услышит.
* * *
Этой ночью я покинула замок.
Простоволосая, в одной лишь холщовой рубахе на голое тело. Правда, от обуви отказаться не смогла, а еще куталась в шерстяную шаль.
Вместе с несколькими волчицами мы вышли в сад, где нас ждали другие волки.
Наверное, я никогда не забуду, как бежала по лесу вместе с волками, как Луна серебрила деревья, цветы, траву.
Вокруг чертили светящиеся дуги светлячки, мотыльки со светящимися крыльями порхали так низко над головой, что было видно, как с их крылышек осыпается пыльца.
Волков много. Очень много. Я и не знала, что в замке и его окрестностях их столько. Всех я не видела. Но тех, с кем знакома, с легкостью отличаю от остальных.
Впереди несется черная волчица. Адела. Сильная, гибкая, с мощными лапами, острыми, настороженными ушами. Адела оборачивается и смотрит на меня одобрительно. Ее глаза горят красным пламенем. Рядом бегут две молодые волчицы. Видно, что они совсем юные, только-только миновали стадию подростковой несуразности и обрели грацию и привлекательность, о которой, похоже, сами еще не подозревают.
Вон бежит Скиф. Старый, матерый волк. Почти полностью седой, с посеребренной Луной шерстью. Но ни у кого язык бы не повернулся назвать его дряхлым. В старом волке чувствуются сила и скрытая мощь.
В ипостаси волков Джейси и Эльза мало отличаются от девушек, с кем познакомилась и успела подружиться при свете дня. На мордах — шкодливое и хитрющее выражение. Им нравится нестись куда-то по лесу, все равно куда. Нравится слышать уханье ночных птиц, слышать запахи сырой земли, прелой травы… добычи? Нравится время от времени задирать морды и коротко выть на Луну. Они наслаждаются этой ночью, как и остальные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я не знаю, откуда у меня берутся силы бежать. Когда, думая, что спасаюсь, неслась по лесу одна, бежала в изнеможении. Сейчас, в окружении черной стаи, чувствую себя такой же, как они.
Сильной. Стремительной.
Свободной.
Я и подумать не могла, что так хорошо вижу в темноте. Что различаю малейшие звуки. Слышу, как осыпаются песчинки с моих подошв.
Ветер ласкает лицо, треплет волосы. И я чувствую… Чувствую тысячи поцелуев, которые дарили мне когда-то в детстве родители. Чувствую свои разбитые коленки и заботливые мамины пальцы, которые накладывают охлаждающие, повязки. Чувствую поцелуй Зверя, запечатленный на моих губах.
Время от времени, как и остальные, я задираю лицо к Луне. Хочется завыть на нее, громко, пронзительно, так, чтобы наверняка услышала. Вместо этого мысленно прошу ее быть милостивой к моим мольбам.
Церковь учила покорности. Поклонению. Раболепию.
Сейчас я учусь Свободе.
Тому, что всегда было со мной и всегда останется моей истинной природой.
Тому, к чему нельзя прикоснуться. И тому, чего нельзя отнять.
Наконец бешеная гонка утихает.
Мы останавливаемся на поляне, на которой помещаются все волки.
Я замираю посредине и с удивлением понимаю, что даже не запыхалась. Стопы горят от длительного бега, изо рта вырываются клубы пара. И вместе с тем тело непривычно гудит, словно поет, зовет бежать дальше! Еще и еще!
Меня окружают волки. Черные. Огромные. С горящими глазами. С вываленными красными языками. От них веет силой, мощью и свободой. Каким-то диким, животным величием. Благородством. Я впервые, находясь среди них, не чувствую страха. Я дома. В своей стае.
Все вместе волки задирают морды к Луне.
А затем раздается вой.
Хриплый. Протяжный. Пронзительный. Неистовый. Одержимый.
Замолкают птицы. Листва. Шорохи. Исчезают все звуки. Остается только вой. Он оглушает настолько, что мне кажется, вокруг воцарилась тишина и слышно, как звенит пространство. А потом, в этом пространстве, начинаю слушать единый ритм. Единую песню. Призыв к Луне.
Я поднимаю руки к небесному светилу.
Сегодня оно манит меня особенной магией.
Истинной магией леса. Природы. Свободы.
Риолин на груди вздрагивает, словно живой. Словно и он хочет освободиться этой ночью, сорваться с цепочки.
А я взываю к Луне.
— Помоги! — прошу ее. — Не оставь его наедине с врагами. Он так любит тебя! Они все тебя любят! Они — твои дети! И он — твое дитя. Ты ведь не оставишь его, верно? Какая мать оставляет детей без присмотра?
Песнь свободного народа льется, растекается по лесу. Кажется, ее слышит каждое дерево. Каждая травинка.
Но нам надо, чтобы ее услышала Луна. Мне надо.
— Верни его, — прошу я Луну. — Невредимого. Живого. Он нужен им. Нужен своему народу. Нужен всем нам. Мне. Очень нужен.
Как только последние слова сорвались с губ, в воздухе послышался едва различимый звон. Он становится все более слышимым, отчетливым, осязаемым.
Волки замолкают.
Я растерянно обвожу их взглядом.
И читаю в горящих глазах: Луна услышала.
* * *
Мы вернулись в замок, когда над макушками деревьев, между двумя исполинскими горами, забрезжила полоска рассвета. Я где-то потеряла шерстяную шаль, но не вспомнила о ней до самой опочивальни. Просто когда откинула одеяло и юркнула в постель, подумала, что забыла вернуть ее в гардеробную. А когда поняла, что оставила шаль где-то в лесу, скорее всего, на той самой поляне, где взывала к Луне, пришло и осознание, что проделала обратный путь в замок без нее и ничуть не замерзла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я осторожно сжала пальцами риолин и прислушалась: не стал ли камень теплее? И с сожалением ответила себе: нет. Магический камень не был больше ледяным, не покрывался изморозью, как в присутствии церковников, но все же оставался прохладным. Словно был обычным камнем.
