— Кто следующий? — кричит он, ударяя себя в грудь.
Дюжина парней вскакивает на ноги, желая продемонстрировать свои таланты.
По другую сторону костра я вижу Арианну, сидящую на скамейке из отбеленного дерева. Мне требуется несколько секунд, чтобы определить, кто из парней и двух девушек сидит с ней рядом. Это группа Библейского клуба, те самые, которые всегда трубят о своих молитвенных собраниях на столбах, распродажах выпечки для бездомных и пятничных занятиях по изучению Библии. Арианна — единственная девушка, одетая в сплошной купальник.
Она поднимает взгляд, и ее глаза встречаются с моими. Я отворачиваюсь первой.
Лукас прочищает горло.
— Знаешь, с тем парнем там. Я бы сложил его, как кресло на лужайке. Если бы ты меня попросила.
— Мне не нужна была помощь.
— Разумеется.
— Я думала, ты против насилия.
Он пожимает плечами.
— Да, но это не значит, что я не желаю защищать честь дамы.
— Я могу за себя постоять, спасибо большое. Кроме того, рыцарство до смешного устарело.
— Возможно. Но я все еще верю в него. Хочешь прогуляться? — Лукас кивает на воду.
Не понимаю, что я здесь делаю. И уж точно мне тут не место. Но озеро Мичиган прекрасно. Волны шлепают о берег, а горизонт, кажется, тянется бесконечно. Я хочу больше этого. Лукас кажется таким непохожим на остальных, непохожим на Ксавьеров и Грейсонов всего мира. Возможно, я и правда готова прогуляться с ним, как бы безумно это ни звучало в моей голове.
— Все равно.
Мы проходим мимо Марго, Жасмин и остальных членов ее команды, отдыхающих на своих одеялах. Марго рассказывает историю, какую-то эпическую выходку о том, как она заполнила шкафчик девочки тампонами, которые они раскрасили красным маркером. Когда девочка открыла шкафчик, тампоны высыпались повсюду, и все парни закричали и отпрыгнули в сторону, как будто это чертовы бомбы. Они сделали это с Дейрдре МакКлинток, неухоженной девочкой со слишком толстыми очками и вьющимися волосами цвета грязной воды. Ходят слухи, что она лесбиянка. Мне все равно, лесбиянка она или нет, но я точно знаю, откуда взялся этот слух.
Жасмин смеется так сильно, что начинает фыркать. Затем ее голос срывается, и изо рта вырывается громкий, заливистый хохот, которого я не слышала уже четыре года. Ее глаза расширяются от смущения. Она закрывает рот руками.
— Ты голосишь как свинья, Джаззи! — Пейтон радостно кричит.
— Пьяная ослица. — Марго пихает Жасмин рукой.
Железные пальцы сжимают мое сердце. Я помню этот смех, со времен кафе-мороженого «У Делии», когда нас выгнали за то, что мы били друг друга ложками от замороженного йогурта. А еще в седьмом классе, когда она уговорила меня окунуться в бассейн, а ее родители пришли домой пораньше, и мы судорожно натягивали одежду на купальники, все время истерически хохоча. Тогда ей было все равно, как звучит ее смех. Боль похожа на маленький взрыв в моей груди.
Я не хочу ее чувствовать. Я не разрешаю себе ее чувствовать. Я позволяю гневу стереть боль, позволяю ему прорваться сквозь меня и сжечь все остальное. Вместо того чтобы обойти их одеяло, я подхожу и пинаю изо всех сил. Песок летит во все стороны, осыпая Марго, Жасмин и Пейтон.
— Эй!
— Что за черт?
Они вскакивают на ноги, их напитки опрокидываются и проливаются на одеяло, пока они чистят свои бикини и вычесывают волосы руками.
— Ты психованная сука! — По бокам и сзади шорты Жасмин мокрые от опрокинутого пива.
— Кто-то должен ее проучить, — тихо говорит Марго.
Адреналин бурлит в моих венах. Я готова закончить это, прямо здесь, прямо сейчас.
— Да? Потому что пока лучшее, что ты можешь сделать, это повторять одни и те же три оскорбления до тошноты. О-о-о, как страшно. Ты хочешь проучить меня? Давай, попробуй. Пойдем. Или ты слишком труслива, чтобы драться со мной?
Все смотрят на меня, но никто из них не делает шаг.
— Так я и думала. Вы все злобные, жалкие трусихи. Все до единой. Валите к чертовой матери.
— Идем, — говорит Лукас с напряжением в голосе.
— Не лезь, — бормочу я. — Сейчас иду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты никому не нравишься, — кричит Пейтон мне в спину, когда я ухожу.
Я поднимаю вверх оба средних пальца.
Большая часть толпы все еще сосредоточена на Илайе, Ксавьере и нескольких других, достаточно смелых, чтобы прыгнуть через костер. Никто больше не останавливает меня, пока я спускаюсь к кромке воды. Я вращаю свои кольца, мои пальцы дрожат. Я обычно не испытываю особых чувств во время конфликтов. Только после столкновения мои эмоции сплетаются в клубок в глубине души. Именно после этого я вспоминаю о том, что было раньше, когда были только я и Жасмин, и никто другой не имел значения. Каково это — иметь друга. Боль и одиночество сжимают мое сердце и не отпускают.
Я чувствую присутствие Лукаса рядом с собой.
— Пойдем. Давай пройдемся.
Я почти хочу извиниться перед ним. Но за что? Это моя жизнь. Я та девушка, которую все любят ненавидеть. Он скоро поймет, что нет смысла держаться рядом с такой, как я.
Мы идем вдоль берега. Ветерок, прохладный вдали от костра, ласкает мою кожу, развевает волосы. Волны накатывают и разбиваются, белая пена не достает до моих кроссовок. Вода бурлит и плещется, пенится и шумит. Это как река, только намного больше, грандиознее, как будто озеро может поглотить все это, заставить исчезнуть. Давление внутри меня ослабевает. Мерзкий клубок гнева, ненависти и страха медленно разматывается. Пока.
— Думаю, мисс Пьер права, — произношу я наконец. — В каждом из нас есть частичка безумия. Если с нами что-то случится, мы можем сойти с ума. Или, может быть, это происходит частично, только иногда. А может быть, некоторые из нас используют этот маленький кусочек безумия, когда необходимо сделать то, что требуется.
Лукас молчал минуту.
— Может быть, некоторые формы безумия могут научить нас чему-то. Дать нам то, что нужно, как Лиру. Если только оно не вырастет слишком большим и не захватит тебя. Еще во Флориде мы читали «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат. Представь, что ты суешь голову в духовку, настолько сильно тебе хочется умереть.
— Или набить карманы камнями и броситься в реку, а-ля Вирджиния Вульф. — Я представляю себе тяжесть этого, воду, поднимающуюся все выше и выше с каждым шагом, а затем удушье, невозможность дышать, когда вода заполняет ноздри, рот, горло, проливается в полости легких. Боялась ли она? Передумала ли когда стало уже слишком поздно?
— Как Хантер С. Томпсон, Хемингуэй и даже Джек Лондон, в зависимости от того, что ты предпочитаешь.
— Ты серьезно читал всех этих людей?
Он делает паузу.
— Ты будешь думать обо мне хуже, если я этого не делал?
— Да.
Он смеется.
— Ну, хорошо. Тогда да. Я читал «Покидая Лас-Вегас» три раза и «К маяку» до тех пор, пока даже мне не захотелось иметь собственную комнату. Только не спрашивай, о чем они на самом деле, ладно?
Я закатила глаза.
Лукас пинает комок водорослей.
— Есть еще Курт Кобейн, Робин Уильямс, Мэрилин Монро.
— Похоже, ты много знаешь о самоубийствах.
Он достает из заднего кармана свою розовую зажигалку и щелкает ею. Пламя мерцает на ветру.
— Моя мама сейчас умирает от рака, но когда мне было двенадцать, она наглоталась таблеток.
Я смотрю на него. В его голосе звучит настоящая боль. Что-то шевелится глубоко внутри меня. Мы оба знаем немало о сломленных матерях.
— Она актриса, или, по крайней мере, отчаянно хотела ею стать. Она сыграла в нескольких пьесах, снялась в нескольких рекламных роликах в Орландо, когда я был еще ребенком. Но тогда индустрия не была готова к разноплановым исполнительницам главных ролей, я думаю. Ее всегда выбирали на роль горничной или официантки. Неудачи в карьере превратили ее в озлобленную женщину. Так говорит мой отец. Каковы бы ни были ее мотивы, она — одна из самых грустных людей, которых я знаю.
Я злюсь от его имени.
— Это реально отстой.
