А когда наутро Высоцкий запел сочиненную ночью песню "Если друг оказался вдруг...", Елисеев "сидел как завороженный. <...> Я узнавал и не узнавал свой вчерашний рассказ. С одной стороны, это был сгусток, самая суть нашего вчерашнего разговора. С другой -- все стало ярче, объемнее, стало н о в о й п е с н е й"121.
В этом рассказе есть несколько деталей, делающих в общем стандартную историю неординарной. Ее опорные моменты выделены в тексте. Схематизируем рассказ Елисеева. В его основе -- одно происшествие и два поступка. Происшествие -- откололась скала, и создалась угрожающая ситуация для альпинистов, шедших в одной связке. Поступки -- решение руководителя группы, Елисеева, вместо традиционных "двоек" сделать одну связку и -- бездействие Ласкина
Размышляя над поведением обоих главных героев этой драмы, можно заметить две параллели. Первая: и тот, и другой поступили нестандартно, не по правилам, писаным или неписаным. Вторая еще очевиднее -- действия обоих оценены негативно (правда, в отношении Елисеева так думает, по его словам, лишь часть специалистов).
Посмотрим на эту историю глазами неспециалиста, что принципиально, так как большинство из нас, аудитории этой песни, не альпинисты, да и в далеком шестьдесят шестом у Елисеева был именно такой слушатель.
Какой разворот имела бы ситуация, не прими руководитель группы решение вопреки правилам идти одной связкой? Отход скалы, бездействие Ласкина -- и опасности подвергаются две жизни. Вместо шести. (Может, именно это имели в виду те, у кого были "и другие мнения", а может быть, и еще что-то). На этот счет у Елисеева ни слова, он "до сих пор убежден, что действовал правильно". И если бы не случай, который "у гор <...> всегда в запасе", то и говорить было бы не о чем. А вот Ласкин, который "вполне мог", "ничего не предпринимал".
Елисеев в свое оправдание не приводит никаких доказательств (во всяком случае в публикуемом тексте), лишь ссылается на убежденность в своей правоте да еще пеняет на случай. А Ласкину, попадавшему с ним во множество переплетов, "из которых выходил <...> с честью", в праве на случайность поведения, неожиданного, может быть, и для него самого, отказывает.
Горы преподносят нам неприятные сюрпризы -- не только в виде природных катаклизмов, но и душевных обвалов. Бывает, люди в горах раскрываются самым неожиданным и непостижимым не только для других, но и для самих себя образом. Как к этому отнестись -- вот в чем вопрос. Еще недавно все было ясно в нас и вокруг нас. Казалось, если не все можно предвидеть и предусмотреть, уж во всяком случае можно все объяснить. Для загадок в душе и мире не оставалось места. Так было совсем недавно. Теперь мы повзрослели. Поэт повзрослел на четверть века раньше.
x x x
Из нашего сегодня хорошо видно, что объективно рассказ Елисеева не о дружбе, не о надежности -- о бездонности человека. Проще: о том, какой он разный и загадочный. Вот ведь опытный, надежный, профессионал -- а в не самой сложной ситуации как подменили. Что взбунтовалось в этот миг в его душе? Что заслонило прошлый опыт?
В 1966 году Высоцкому, слушавшему Елисеева, было двадцать восемь. "А что было со Славой?" (самым физически пострадавшим в той истории), -- спросил ВВ. И написал песню об испытании на прочность.
Что он взял из рассказа Елисеева122 в песню о друге? А почти ничего -только крик Ласкина и его бездействие. Кое-что попало в текст из сюжета фильма "Вертикаль", вернее, из трактовки Высоцким характера своего героя (в прошлом у радиста Володи какой-то срыв, из-за чего, видимо, его и не берут на восхождение). Остальной материал поставило автору наше традиционное понимание дружбы (например, что друг познается в беде и т.п.)123.
Посыл, на котором строится сюжет, прост: если не уверен в человеке, испытай его в трудном деле -- подведет или нет. Тогда и узнаешь, каков он. Эта смысловая схема лежала в основе даже не столько рассказа Елисеева, сколько бытовавших в то время представлений о дружбе как фундаменте человеческих отношений. Те обертоны разыгравшейся в горах драмы, о которых сказано выше, в песню о друге не попали. Потому что психологически Высоцкий до нее не созрел. Но он не прошел мимо этой драмы человеческой души124. Годы спустя он напишет потрясающей искренности исповедь, истоки которой здесь, в "Песне о друге", в рассказе Л.Елисеева.
Дурацкий сон, как кистенем,
Избил нещадно.
Невнятно выглядел я в нем
И неприглядно...
... а после скажут: "Он вполне
Все знал и ведал!.." -
Мне будет мерзко, как во сне,
В котором предал.
Как просто судить других, помните: "Ласкин <...> вполне мог сбросить с отходящей скалы наши веревки -- и все было бы нормально". Но дело не в этих совпадениях, а в точке обзора. Больнее и чаще, как оказалось, нам выпадает копаться в собственных срывах. Зрелый поэт дал слово оступившейся душе (не впервые ли она затосковала в "Кораблях"?) -- и категоричное, подогретое азартом молодости Ты его не брани -- гони выплавилось в милосердное:
Если где-то в глухой неспокойной ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю -
Не таись, не молчи -- до меня докричи...
И совсем уж прямая отсылка к песне о друге:
... Может быть, ты устал, приуныл,
заблудился в трех соснах -
И не можешь обратно дорогу найти?..
Занимательно: песню "Если друг оказался вдруг..." признавали все -- и поклонники, и хулители (а хвалили даже авторы разгромной статьи в "Советской культуре" тридцатилетней давности "О чем поет Высоцкий" и национал-патриотические критики в публикациях 80-х годов). Ни до, ни после выступления Д.Кабалевского никто не сомневался, что эта песня -- о дружбе. Почему ее этическая небезупречность оставалась незамеченной125?
Это малая часть вопроса о степени адекватности восприятия песен Высоцкого, восходящего к проблеме восприятия песни вообще, песни как жанра, проблеме, мало разработанной и теоретически, и практически. По поводу же песни "Если друг..." скажу только, что Высоцкий-поэт сам воплощал в восприятии его аудитории образ настоящего друга, и это вместе с другими факторами заслоняло от слушателей объективный смысл описываемой ситуации. Укажу все-таки на один из этих факторов: мне представляется, что в живом движении любой песни аудитория воспринимает в основном лишь смысловую схему, лежащую в основе ее текста. А схема эта у песни о друге, как мы помним, целиком умещалась в границах этических норм своего времени.
Д.Кабалевский оказался не прав в главном -- в том, что отнес все им сказанное не к недостаткам конкретной песни, а на счет автора. Высоцкий же совсем не так понимал дружбу.
1994. Публикуется впервые
11. "И НЕ ДРУГ, И НЕ ВРАГ, А ТАК..."
Эта глава, посвященная теме дружбы в поэзии Высоцкого, была опубликована в самом начале 90-х годов126* без главки о "Кораблях". Тогда высоцковедение только начиналось, и полемика с коллегами мне показалась неуместной. В этой книге текст публикуется полностью.
Уже в ранней песне о неравном воздушном бое впервые появляются строки, заключающие в себе формулу дружбы:
Сегодня мой друг защищает мне спину...
По этой формуле, признаки дружбы -- совместное действие; готовность прийти на помощь, даже рискуя собой; абсолютная уверенность в друге = его надежность (друг -- человек, к которому я не боюсь повернуться спиной, зная, что не получу от него удар в спину).
В основе дружбы -- честность, открытость127. И еще -- родственность восприятия мира и отношений с ним. Этот исток дружеских отношений обретает предельное выражение в мотиве самоотождествления героя с другом, в их слиянии в некое нерасторжимое единство:
... Только кажется мне -
Это я не вернулся из боя.
Понятие родства (в широком значении) лежит в основе отношений дружбы: недаром у ВВ слова "друг" и "брат" синонимы, причем второе слово несет более широкий, фундаментальный смысл128. Появление слова "брат" в тексте всегда совпадает с кульминацией:
Скажите всем, кого я знал:
Я им остался братом!
Это авторское понимание дружбы и ее значимости в человеческих отношениях. А что и как говорят о ней персонажи ВВ, его стихи?
x x x
Мотивы дружбы, дружеских отношений встречаются у Высоцкого часто: слово друг и его производные появляются более чем в семидесяти текстах, но почти всегда они маргинальны:
Иду с дружком, гляжу -- стоят.
Они стояли молча в ряд...
В подобных случаях сложнее обнаружить тенденцию, и все же она заметна. Так, самый верный из постоянных спутников мотива дружбы -- "друг, оказавшийся не-другом". Недаром у ВВ слова друг, друзья часто имеют негативный контекстуальный смысл ("друзья" = "недруги"), а то и прямо противоположный общепринятому ("друзья" = "враги"):
Не хлещите вы по горлу, друзья мои!..
... Други!.. Вы, как псы -- кабана, загоняете.
В этом примере в облике другов сливаются два ключевых у Высоцкого образа охоты -- загонщики и псы (cр. раздельное Кричат загонщики и лают псы до рвоты), и тем отрицательная оценка другов как бы удваивается.
