— Как откуда? Да я же для них всё…
— Ты для них — ничто! — перебил Мазукта. — Ну посуди сам. Вот приходит человек, например, к чиновнику. Какому-нибудь мелкому, управдому, например. Как он с ним разговаривает? Уважительно! Может, шляпу снимать и не станет, но уж за интонациями проследит. А если чиновник чуть повыше — то тут и шляпу снимут, и голову склонят. Совсем крупному чиновнику в пояс кланяются. А уж перед совсем-совсем крупным и на колени встанут, и сапоги оближут, и глаз поднять не посмеют. А всё почему?
— Почему? — как завороженный повторил Шамбамбукли.
— Власть потому что. А власть есть что?
— Что?
— Неприятности, вот что! — торжествующе провозгласил Мазукта. — Единственное, что может сделать чиновник — это либо доставить какую-то неприятность, либо избавить от неё. И всё-то у них надо вымаливать, выпрашивать, выклянчивать, и еще не факт, что удастся. А не понравишься — еще дополнительных несчастий огребешь. Вот такое обращение люди понимают!
— Но я же не чиновник…
— Ты выше! Значит, и вреда от тебя должно быть больше, чем от любого начальника! Если, конечно, ты хочешь, чтобы тебя уважали хотя бы как управдома. Устраивай наводнения, мор, глад, хлад — всё, что в твою деспотичную голову взбредет. И изредка, в ответ на неистовые молитвы, можешь милосердно кого-то пощадить. Сам удивишься, как резко возрастет твой рейтинг.
* * *
— Мазукта, — спросил демиург Шамбамбукли, — а как ты относишься к свободе воли?
— Замечательно отношусь! — немедленно отозвался демиург Мазукта. — Обожаю свободу и вседозволенность.
— Правда?
— Честное слово! Я, знаешь ли, вообще ничего никогда никому не запрещаю. Уже давно.
— А мне говорили…
— Глупости тебе говорили!
— Но…
— Что «но», что «но»? На вот, сам посмотри.
Демиург Мазукта протянул демиургу Шамбамбукли подзорную трубу и показал, куда смотреть.
— Ну, что видишь?
— Демонстрацию вижу. Идут какие-то чудики с кадилами. А другие несут плакаты: «Мы любим нашего демиурга», «Да здравствует Мазукта, самый демократичный демиург!»
— И после этого у тебя еще остаются какие-то сомнения?
Шамбамбукли вернул подзорную трубу и смущенно уставился куда-то в сторону.
— А молнии? — тихо спросил он.
— Молнии? — удивился Мазукта. — Ах да, молнии! А без них, извиняюсь, никак.
Он прицелился и поразил громом небесным какого-то очкарика, показывавшего язык демонстрантам. Толпа вздрогнула, но не сбилась с шага, а всё так же ровно текла мимо обугленной кучки, только что бывшей человеком.
— А как же свобода воли?.. — совсем тихо прошептал Шамбамбукли.
— А это она и есть. В действии. Я, конечно, позволяю людям всё, что угодно, но и себя ни в чем не ограничиваю. А возможностей-то у меня побольше. Так что, люди, можете поступать как хотите — но тогда не обижайтесь, если и я буду поступать как хочу. А можете делать как я хочу, целее будете. Выбор совершенно свободный.
— Да где же тут выбор?!
— То, что он явный, еще не делает его менее свободным. Я ничего не скрываю. Не завязываю никому глаза, не напускаю тумана. Просто говорю: «налево пойдешь — голову потеряешь, направо пойдешь — живой будешь». Согласись, что утаивать такую ценную информацию — как-раз и означало бы ограничивать чью-то свободу.
Шамбамбукли грустно засопел.
— Да брось ты! — хлопнул его по плечу Мазукта. — Не так уж и много людей мне приходится испепелять. А с каждым новым поколением — всё меньше и меньше. Это называется «селекция».
* * *
— Мазукта, — спросил демиург Шамбамбукли, — а из чего еще можно делать людей?
— Кроме грязи?
— Да.
— Из чего угодно. Это совершенно неважно. Но самое главное — пока создаешь человека, ни в коем случае не думай об обезьяне!
* * *
— Шамбамбукли, у меня для тебя подарок, — заявил прямо из дверей демиург Мазукта. — Подставляй руки.
Демиург Шамбамбукли послушно подставил ладони, и Мазукта посадил на каждую по маленькому пушистому комочку.
— Ой, какие славные, — умилился Шамбамбукли, когда комочки открыли глаза и зашевелили розовыми носами.
— Ага, — кивнул Мазукта, снимая и встряхивая плащ. — Зайцы называются. Они белые и пушистые, как раз для тебя.
— Спасибо.
— Да не за что, — пожал плечами Мазукта. — У меня их еще много.
Он прошел в комнату, понюхал оставленный на столе стакан с компотом, поморщился и перевоплотил его в чашку свежего кофе.
— Сколько я их сегодня от смерти спас, ты не представляешь! — произнес он, блаженно вытягиваясь в кресле. — Пожалел. Хоть и безмозглые, а всё ж таки мои твари, грех было бросать. Ведь утонули бы.
— Где? — спросил Шамбамбукли.
— Где-где… в воде!
Шамбамбукли моргнул. Ему на секунду привиделась картина, как демиург Мазукта, почему-то в валенках и собачьем треухе, плывет на лодке по реке и собирает тонущих зайцев. Стоило потрясти головой, и видение пропало.
— Наводнение? — спросил он на всякий случай.
— Нет, потоп, — Мазукта отхлебнул кофе. — Да не бойся ты, ничего страшного не произошло. Смыло две-три деревеньки, делов-то. Могло быть и хуже.
— Еще хуже?
— Конечно. Я же говорю, потоп.
— Потоп — с большой буквы или с маленькой?
— Задумывался он как Всемирный, — Мазукта снова отхлебнул кофе, — но потом я решил, фиг с ним. Как-нибудь в другой раз.
— Ты так спокойно об этом говоришь…
— Знаешь, Шамбамбукли, — Мазукта поставил опустевшую чашку на стол и наклонился вперед, — когда количество миров у тебя перевалит за шесть сотен, ты тоже станешь относиться ко всяким апокалипсисам как к необходимой части своей рутинной работы. Вроде прополки сорняков. И не хочется, а надо.
— Ну а почему же ты в таком случае передумал? — спросил Шамбамбукли.
— Зайцев пожалел, — передернул плечами Мазукта. — Всех не спасешь, слишком их много. Да и в чем зайцы-то виноваты? Они, сам видишь, белые и пушистые. Жалко их.
Шамбамбукли задумчиво уставился на зверушек, которых продолжал держать в руках.
— В таком случае, — произнес он, — этому миру сильно повезло, что в нем существуют зайцы.
— Не без того, — легко согласился Мазукта. — В нем вообще много симпатичных существ. Куда ни плюнь, попадешь в кого-нибудь симпатичного. Что же мне, из-за каких-то там паршивых людей столько всякого зверья зря губить? Не дело это. Не по-хозяйски.
— А почему?.. — начал Шамбамбукли и замолчал на полуслове. Мазукта искоса глянул на него и насмешливо фыркнул.
— Можешь договаривать, чего уж там. Ты ведь хотел спросить, почему я не могу уничтожить одних людей, а мир оставить в неприкосновенности?
— Нуу…
— Да ладно, не красней. Мне эта мысль тоже приходила в голову, но я её отверг. Сам понимаешь, глисты…
— Глисты?! — вытаращил глаза Шамбамбукли.
— Ну да, они самые. Хоть и не пушистые, а всё ж таки белые. Где им жить, если людей не станет? А потом, есть еще блохи, вши, кишечные палочки, вирусы всякие… Они, может, и не самые симпатичные твари на свете, но лично передо мной пока еще ни в чем не провинились. За что же мне им такую подлянку устраивать?
— Ты хочешь сказать…
— Да ничего я не хочу сказать! — Мазукта потянулся, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Шучу я, понимаешь? Шутки у меня такие. Обычный весенний паводок сегодня, вот и всё. А я тебе зайцев принес.
— Уф, — вздохнул Шамбамбукли и натянуто улыбнулся. — А я уж было подумал…
— Ерунду ты подумал, — Мазукта смачно зевнул. — А кроме того, люди тоже бывают белые и пушистые, сам знаешь.
«Вот только это ровным счетом ничего не значит», — добавил он вполголоса — но так, чтобы Шамбамбукли не услышал.
* * *
— А как ты узнаешь, когда пора уничтожать мир? — спросил демиург Шамбамбукли демиурга Мазукту.
— Очень просто. Во-первых, я могу воспользоваться своим всеведением. Но тогда меня могут обвинить в предвзятости, и будут правы. Поэтому я предпочитаю другой способ.
— Какой?
— Да самый примитивный! Я устраиваю людям экзамен. Если выдерживают — молодцы, если нет… ну, тогда не молодцы. Сами виноваты.
— А что за экзамен? — заинтересовался Шамбамбукли. — Какие там вопросы?
— Разные, — ответил Мазукта. — Смотря какой билет выпадет. Вот вчера, например, я экзаменовал один мир, двести сорок шестой вроде. Испытание было самое простое: я являлся десяти случайно выбранным людям и предлагал им исполнение любого желания. При одном условии, что сосед получит вдвое больше.
— Я не понимаю… Ну, получит, ну и что?
— Ты не понимаешь, потому что ты демиург. А люди устроены иначе, они это очень даже хорошо понимают, и им от одной этой мысли делается скверно.
— Да почему же?
— Потому что так они устроены, я же тебе уже сказал.
