истощив животный мир ее территорий. И, в отличие от некоторых более щепетильных республиканских натур, Август был достаточно сообразителен, чтобы лично посещать игры, публично разделяя удовольствия людей, подобно тому как любой современный амбициозный демагог считает своей обязанностью радоваться футболу.
В начале правления Августа среди римских вельмож было принято возводить большие и великолепные здания, чтобы другие люди могли прийти в восторг от их филантропии. Но к концу его правления – а он властвовал крайне долгое время, сорок пять лет, – все основные общественные сооружения в Риме идентифицировались с государством и с императором.
Если вам нужен показатель отличий между демократическими Афинами и императорским Римом, задумайтесь, каким образом мы вспоминаем их художественные достижения. Мы говорим о Парфеноне Фидия, Иктина и Калликрата – самих скульпторов и архитекторов, снискавших личную славу в демократических Афинах. А в Риме мы назовем Ara Pacis Августа, термы Каракаллы, дворец Флавиев: имена зодчих и ваятелей утрачены нашей памятью, вытеснены доминирующими императорами, положение которых установил Август.
«Он так отстроил город, что по праву гордился тем, что принял Рим кирпичным, а оставляет мраморным»[34]. Это может быть преувеличением, но именно в его правление добыча в каменоломнях Каррары стремительно возросла, и чистый белый мрамор вместе с яркими цветными камнями и модифицированными коринфскими колоннами лег в основу августовского стиля, распространившегося по всему миру.
При Августе совершаемые по римскому обычаю лапидарные надписи стали изящнее, а буквы ровнее и отчетливее, обычно они подкрашивались красным цветом. В августовском стиле мы видим бренд. Подобно Альберту Шпееру, Август понимал, что у режима должно быть характерное визуальное воздействие на население, и его бренд воспроизводился по всей империи.
Он настаивал на определенном типе одежды – тоге, хотя мы видим в ней очевидное дарвиновское несовершенство по сравнению со штанами. Вергилий, поэт имперского триумфа, называл римлян gens togata, «народом в тогах». Август был сторонником настолько строгого соблюдения некоторых обычаев и стандартов, что он представился бы совершенно невменяемым на наш современный вкус.
В Римской империи немало похвалялись тем, что на протяжении веков все эти огромные территории управлялись небольшим количеством должностных лиц и с минималистским подходом к регулированию. В целом это верно, Римское государство было ненавязчивым, однако мы должны сделать исключение для моральных реформ Августа. Они начались приблизительно в 18 году до н. э. и представляли собой императорскую попытку заглянуть в спальни Рима, что вызывает у нас гадливость и кажется совершенно безумным. Супружеская неверность каралась ссылкой. И государство могло начать судебное преследование мужа, если он не подаст иск на свою жену, пойманную за прелюбодеянием с другим мужчиной. Некоторые из поэтов Августа стали послушно подпевать хору этих моральных притеснителей. В третьей книге од Гораций неистовствует из-за того, что уважаемые римские матроны бегут к испанским мореходам[35]. Очень удручает читать такое у человека, обычно придерживающегося широких взглядов.
В первых книгах од поэт порою испытывает вожделение к пугливым молодым девам и телкам, он замечает, что пришло время, чтобы их укротил старый бык Гораций, и пишет другие подобные вещи. Теперь же он с удовольствием трубит в августовский рог морализаторства. Юные девушки, гудит он, все, о чем они думают в наши дни, – это секс, секс, секс! Гораций похож на колумниста Daily Mail после особенно утомительной поездки в метро.
Эти законы не пользовались популярностью, и было нелегко обеспечить их исполнение, они служили лицензией на лицемерие в масштабах империи. Конечно, римскому мужчине по-прежнему дозволялось вступать в любую связь с той, кто не была замужней римской женщиной, – это означало всевозможные похождения к рабыням и проституткам, которые, без сомнения, правильно изображены в разнообразных фильмах Би-би-си о Риме.
Если замужняя римская женщина желала поддерживать внебрачную связь, она могла обойти закон с помощью безумной уловки – необходимо было пойти к эдилу и зарегистрировать себя проституткой. Эту лазейку был вынужден закрыть Тиберий, преемник Августа, потому что она стала обескураживающе популярной среди жен сенаторов. Нам хочется спросить, почему Август считал правильным такое вмешательство. Профессор Эндрю Уоллес-Хедрилл, директор Британского института в Риме (BSR), считает, что ответ связан с желанием контролировать, и я уверен, что он прав.
Он говорит, что есть определенное соответствие католической церкви, поскольку, выдвигая ряд требований и предписаний, относящихся к самым глубинным позывам и инстинктам людей, вы можете продолжительно и всецело контролировать их. Людям, принимающим решения о самых интимных и личных аспектах своей жизни, приходится иметь дело с императором, что наделяет его невообразимой властью.
Но возникает следующий вопрос: почему люди мирились с этим? Отчего они с такой готовностью терпели политическую, культурную и моральную диктатуру?
И мы снова возвращаемся к гражданским войнам и искреннему коллективному римскому чувству, что общество не только больно, но и виновно. Они нуждались в мире и заслужили его, но им придется заплатить определенную цену. Принципат Августа с его вопиющей эрозией демократии был приемлемой ценой. Прежде всего, они принимали принципат, потому что по волшебному мановению руки Август сумел полностью и совершенно совместить свое достоинство, славу и авторитет с достоинством, славой и авторитетом Рима.
Опираясь на оптимизм, укоренившийся после гражданских войн, он создал новую веру в римское величие. Величие ощущалось всюду: в большой поэзии, в новых зданиях, в победах над швейцарскими и германскими племенами, и все это явно связывалось с Августом. Принималось, что успех Рима был обусловлен божественным промыслом и что римский император был также божествен.
Августа провозглашали богом не только в Азии, хотя почитания правителя, разумеется, было легче достичь в греческих городах, где была традиция такой привязанности. Божественность императора признавалась по всей империи, в Испании, Франции и Германии. Представители местных элит соперничали, чтобы стать служителями культа Августа. При нашей современной уязвимости кажется невероятным, что в его честь возводились храмы и совершались жертвоприношения.
Я стоял в огромном римском театре в Оранже, на юге Франции, и приблизился к пониманию того, как Август вторгался в духовные процессы. Представьте, что вы как раз посмотрели великолепную драму, перехватывающую дыхание, вы потрясены и объяты правильными аристотелевскими чувствами сожаления и страха. Вы смотрите на просцениум, когда покидаете театр, и видите его с поднятой рукой (как у совершающего свой бросок Шейна Уорна[36]), сияющего мрамором и преувеличенных размеров. Он с вами в театре, в момент наивысших эстетических переживаний, и на играх, где ваша душа изранена расправой над людьми и животными.
И прежде всего, он с вами при совершении жертвоприношений и умилостивлении богов. Культ Августа воспринимался настолько серьезно, что священнослужители вышивали его лицо на своих одеждах, подобно тому как ягодицы женщин Малави украшало лицо Хастингса Камузу Банды[37]. Однако в римском
