захолустье вроде Карлайла. После демобилизации они получали гражданство, женились на своих неофициальных женах (легионеры не могли сочетаться браком до окончания службы) и передавали гражданство детям.
И чего они этим добивались? Снова имеется схожесть с американским гражданством: они получали право голоса и могли заключать контракты. Они были вправе занимать государственные должности и облагораживать имя своей семьи. Их не могли подвергнуть произвольным телесным наказаниям, как мы видели в случае апостола Павла. Их не распинали (Павел был обезглавлен, а Петр умер на кресте). Когда римскому гражданину грозило наказание, приговор обычно смягчался.
Но все эти преимущества были тривиальны по сравнению с фундаментальным фактом их принадлежности. Они были римлянами.
В этом смысле римское гражданство крайне отличалось от «европейского», которое имеем все мы благодаря Маастрихтскому договору. Римское гражданство наделяло вас, его обладателя, определенными и неопосредованными взаимоотношениями с императором. Вы не получили гражданство из-за принадлежности к какой-то группе или нации – как мы обладаем «европейским гражданством». Вы получили его благодаря личным заслугам.
Все же было что-то поразительное в рвении, с которым стремились романизироваться люди вроде Блусса и Агедемопаса. Разве они не испытывали гордости за свои прежние культуры и цивилизации?
Как мы видели в истории Арминия и Флава, одни из соплеменников были романоскептиками, а другие – романофилами. Что же в римском бренде настолько отталкивало одних и было так неотразимо для других?
Процесс романизации уподоблялся большому приливу, нахлынувшему на разнородную береговую линию, одновременно сглаживая пляжи, прибрежные водоемы, морские водоросли, булыжники. Спустя сотни лет, когда Рим отступил, снова стали видны эти прежние образования – разумеется сильно изменившиеся и подвергнувшиеся эрозии, но сохранившие первоначальные отличительные черты.
Нам нужно нащупать дорогу назад, к тем временам, когда римляне еще не пришли, и попытаться понять, что это был за мир и почему его жители захотели стать римлянами. Испытывали ли они гордость от своего желания, или же их пугало римское презрение?
Трогательное надгробие из Майнца (Mogontiacum), на котором изображены Блусс, Менимана и их сын. Мы видим портрет кельтской семьи, прошедшей немалый путь в своей романизации (Надгробие Блусса. Краеведческий музей Майнца; взято из книги Römische Steindenkmäler, 1988, Verlag Philipp von Zabern, Mainz)
VI
Греческое наследие
Находящаяся на территории современной Турции библиотека Цельса была построена грекоязычным сирийцем. Но сам Цельс считал себя в первую очередь римлянином (Библиотека Цельса (время правления Адриана). Местоположение: библиотека Тиберия Юлия Цельса, Эфес, Турция © Vanni/Art Resource, NY)
Как и все лучшие идеи, римская цивилизация в действительности была заимствованием блестящей идеи кого-то другого. Без колебаний римляне признавали, что почерпнули свое вдохновение у греков. И притязания Вергилия на величие обусловлены не только тем, что он стал доморощенным поэтом римского империализма. Его «Энеида» написана по образцу Гомера, непревзойденного прародителя эпики. А римский театр являлся подражанием греческому.
Римская философия в основном представляла собой головоломные обсуждения греческих философов. Гораций чрезвычайно гордился своими литературными талантами, на сам говорит нам, что предел его амбиций – попасть в историю как человек, который мог передать греческую лирическую поэзию на латыни[46].
Аристократичные молодые римляне отправлялись получать образование в школы и университеты Греции – именно там застало Октавиана известие о смерти Цезаря. Считалось само собой разумеющимся, что любой образованный римлянин говорит по-гречески.
«Цицерон что-то сказал?» – спрашивает Кассий в «Юлии Цезаре». «Да, он говорит по-гречески», – отвечает Каска, постыдно добавляя, что для него это – галиматья[47]. В этом редком случае Шекспир ошибся в своем восприятии Рима. Все заговорщики, включая Каску, должны были знать греческий.
Рим был двуязычной империей, и, наверное, будет справедливым сказать, что повсюду к востоку от Адриатики говорили в основном по-гречески, хотя официальные объявления делались по-латыни. Когда некий варвар обратился к императору Клавдию и по-гречески, и по-латыни, тот заметил: «Я вижу, ты пришел, вооруженный обоими нашими языками». Общество было официально двуязычно так же, как и современная Америка, за тем исключением, что в Вашингтоне можно обойтись без испанского.
Римляне остро осознавали свой культурный долг. По словам Горация, Graecia capta ferum victorem cepit et artes intulit agresti Latio – «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, в Лаций суровый внеся искусства»[48].
Можно представить, как эта мысль должна была утешить греков и умерить унижение завоевания. Римляне превосходили других на поле боя, но греки всегда отличались культурой и умственными способностями. Были ли в Риме авторы трагедий, сопоставимые с Эсхилом, Софоклом и Еврипидом? Где скульпторы, сравнимые с Мироном или Поликлетом? Где философы уровня Платона и Аристотеля?
А вспомним архитектурный стиль Августа, который он распространил по империи подобно бренду: откуда он взял его? Это был вопиющий плагиат самой первой коринфской колонны в мире, которую можно увидеть в храме Аполлона в Бассах, относящемся к V веку до н. э.
Когда греки наблюдали за грозной деятельностью Рима по расширению, захвату и романизации, они, вероятно, могли успокоить себя тем, что она была, по существу, проекцией и увеличением их собственных достижений. Это может объяснить ту поразительную легкость, с которой римляне захватили греческие города-государства и стали управлять ими. Греческие общества были привычны к тем или иным иностранным властителям, будь то македоняне, или Селевкиды, или кто-то еще. Они привыкли относиться к своим повелителям как к богам.
Греки разработали концепцию городов и народных собраний граждан, у них появилась агора, площадь для их проведения, которую римляне назвали форумом. Они переняли у греков идею пантеона богов, театр и унаследовали миллионы других красивых изобретений.
Но греки были достаточно сообразительны, чтобы интересоваться римскими улучшениями, такими как бани или уборные. А еще арки! Эти парни умели возводить арки. Парфенон Перикла – исключительно прекрасное и самое влиятельное архитектурное сооружение мира. Но сколь ни была талантлива команда Перикла, никто из этих афинских мастеров не имел ни малейшего представления, как делать арки.
И если вы посетите такое место, как Эфес, город с двадцатитысячным населением, который Август сделал столицей римской провинции Азия, вы увидите римский город, органично выросший из греческой цивилизации. Его можно сравнить с тем чудесным цитрусовым деревом, на котором одновременно растут апельсины и лимоны. Там возводят балки и арки, там знают греческий и латынь.
Я отправился в Эфес до рассвета, чтобы избежать шумных толп. Мы с коллегой стояли в холодном полумраке, когда он издал одобрительное восклицание. «Это античная булочка с изюмом!» – улыбнулся он.
Из-за холма стало показываться солнце, и архитравы на верхнем этаже сначала окрасились тусклым розовым цветом, потом разрумянились, а затем стали золотыми, когда утренний свет залил здание, символизирующее триумф греко-римской цивилизации.
«Вы глядите на это здание, – сказал коллега, – и понимаете, что с тех времен наблюдается только упадок». Можно понять, что
