— Так ведь и чума может коснуться, и болотная лихорадка… Но пока я лучше займусь своим делом. Чем больше времени тратит Дионисий на сочинение пьес, тем меньше у него остается на тиранию; ведь день для него не длиннее, чем для кого другого. А кроме того, артист должен познавать себя, что не может принести никакого вреда. Или может? — добавил я, вспомнив их метод.
— Нет, на самом деле не может.
5
«Выкуп за Гектора» прошел отборочную комиссию и был принят к постановке на Ленеях; а хорегом стал богатый сиракузец. Всё шло по плану, кроме одной зацепки при жеребьевке. Леонтий, спонсор наш, вытянул третью очередь на выбор протагониста; а меня выбрал второй; оказалось, он меня видел в Дельфах. Однако, после недолгих переговоров этот второй передумал. Не знаю, сколько ему за это заплатили; но с нашей постановкой не мелочились. Когда мы узнали, кому заказали маски и костюмы, кто оформлял сцену и кто занимался с хором, — и за какие деньги, — даже персидская затея с пьесой в Дельфах показалась дешевкой.
Филей был таким хормейстером, что если бы даже ему пришлось поставить свой хор на голову, у него всё равно голоса сочетались бы безупречно, и каждый слог звучал бы хрустальным звоном. Я часто сидел в амфитеатре просто ради удовольствия посмотреть, как он работает. Вы можете спросить, как я себя чувствовал, играя главную роль и ставя пьесу там, где это делал сам Эсхил; а Софокл у него танцевал в хоре мальчиков. Тот самый Софокл, которому потом достаточно было появиться на сцене статистом в какой-нибудь из своих пьес, чтобы вся публика вставала. Но дело в том, что театр был моим вторым домом. До театра, вне театра я себя просто не помнил. И теперь чувствовал себя сыном, повзрослевшим наследником великой династии. Не знаю, был ли я когда-нибудь счастливее, чем в те дни.
К этому времени я уже как-то привык к пьесе. Знал, что стихи могут дать актеру; где их надо приподнять, а где приглушить… Как я и боялся, Анаксий в своем Ахилле входил в излишний раж и орал немилосердно. В конце концов я сказал ему вот что: «Знаешь, дорогой, ты был просто великолепен сегодня, но строки твои слишком выпячены получились. Понимаешь о чем я? Ведь нам надо нашего старика подправлять кое-где. Не забывай, чтобы нам попасть в Сиракузы — пьеса должна выиграть, а не ты.»
Он принял замечание вполне нормально, но пожаловался, что третий актер, Гермипп, постоянно старается его достать; и к сожалению, это было правдой. Этого Гермиппа Дион хотел взять на вторые роли, и я тогда согласился, что он хороший актер. Потому не хотелось спорить, когда Дион предложил взять его в труппу, хотя иметь известного второго третьим — это чревато осложнениями. Гонорар был отличным; кроме того нам светили гастроли в Сиракузах; так что Гермипп смирил свою гордыню и согласился; но теперь считал своим долгом регулярно демонстрировать нам, что он не абы кто, чтоб не забывали. А проделывал он это, валяя дурака. Он был одним из немногих актеров, отлично играющих и в трагедии, и в комедии; но казалось, что именно комедия сформовала его лицо: круглое, большеротое, с носом-пуговкой. На сцене он вел себя безупречно; но был из тех, кто между своими выходами делает всё что хочет. Он мог во весь голос шутить с механиком, делать ставки на лошадей, или дурачиться в масках из других пьес, чтобы все видели, что он о себе такого же отличного мнения, как и всегда. Ну, меня-то отец научил думать о своем деле и не отвлекаться на мелочи; и с людьми вроде Гермиппа я уже сталкивался. Но Анаксий, полагавший, что маску вообще и надевать-то нельзя, пока ты не посидел перед ней, как актер, высеченный на памятнике, — Анаксий выходил из себя; и у него не хватало ума, чтобы это скрывать. Гермиппу только того и надо было. А мне порядком надоело их мирить, когда надо было думать о Приаме.
Иногда мне становилось неспокойно за свою роль. От Ахилла я отказался, потому что там всё было слишком просто; его я мог бы и во сне сыграть. Наверно, стоило всё-таки взяться за него, а для Приама предложить какого-нибудь хорошего старого актера, который играл его в разных пьесах столько, что и со счета сбился; и тоже мог бы сыграть хоть во сне. Так надежнее было бы. Но мне захотелось эту роль, потому что в ней была новизна для меня; она казалась испытанием, и у меня возникли кой-какие интересные мысли; в общем, доставил себе удовольствие. А теперь, чтобы не лишиться доверия Диона и не выкинуть подвернувшийся шанс коту под хвост, надо было сыграть хорошо.
Я никогда не был из тех актеров, кто бушует, репетируя Геракла, задыхается в Медее, и так далее. Но на этот раз, клянусь, к дождю у меня кости болели; а вставая из кресла я на подлокотники опираться начал. Я снова и снова читал «Илиаду», то и дело возвращаясь к той сцене, где Приам пытается отговорить Гектора от его последнего боя. Ты наша последняя надежда, говорит он; когда ты погибнешь, наш дом будет разрушен, Троя разграблена, женщин изнасилуют и уведут, детей разобьют о камни, а меня самого зарежут, и буду я валяться где бросят, пока не сожрут меня собственные псы. «О, юноше славно, Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, — Все у него, и у мертвого, что ни открыто, прекрасно! Если ж седую браду и седую главу человека, Даже и срам старика убиенного псы оскверняют, — Участи более горестной нет человекам несчастным!» Эти слова постоянно приходили мне на ум, когда я играл сцену с Ахиллом.
Но вот подошел день Представления Поэтов, после которого конкурс всегда кажется совсем близко. Мы явились в Одеон в праздничных одеждах и в венках, чтобы кланяться там, пока излагают сюжеты конкурсных пьес. Поскольку наш поэт был в Сиракузах, за него выступил какой-то сладкогласный оратор; замена более чем удачная. Я волновался, как бы наши одежды не оказались слишком пышными; ведь это ж церемония, а не спектакль, человек выходит без маски и должен быть одет без особой помпы. Однако нас нарядили хоть и дорого, но элегантно. Если у нашего спонсора особого вкуса и не было, он по крайней мере знал, где его купить.
Как и предсказывал Анаксий, имя Дионисия никаких отрицательных эмоций не вызвало; а вот Гермиппа встретили смехом, потому что в последний раз он выступал в комедии. Комедийные актеры, по природе вещей, более узнаваемы, чем трагики; и уж если зрители запомнили, как ты размахивал связкой сосисок, — да еще и гигантским фаллосом в придачу, — позолоченного венка явно не хватит, чтобы они это позабыли. Если Гермиппу тот смех и не шибко понравился, вида он не подал; поклонился как положено. Он был стойкий мужик; он мне нравился несмотря на все его выходки. Здорово, что он был с нами тогда, это публику к нам расположило; так я и сказал Анаксию, чуть погодя.
— Да плюнь ты на этого клоуна! — ответил он. — Дай мне забыть о нем, пока это у меня получается. Дионисию дали второй приз, когда относились к нему гораздо хуже, чем сейчас. По-моему, тебе не стоит так уж волноваться.
Я чуть было не заспорил, но потом появилась новая мысль:
— Дорогой мой, — говорю, — ты уж не серчай пожалуйста, но честно говоря, я сейчас натянут, как лира, из-за этой вашей склоки с Гермиппом. Просто поразительно, как ты ухитряешься уживаться с ним. Но я всё время боюсь, что сорвешься в день представления, а от этого так много зависит… Честное слово, не сплю по ночам.
— Нико, милый! — ответил он тотчас. — Неужто ты всерьез полагаешь, что какой-то Гермипп сможет вывести из равновесия меня? Все мы под богом ходим; может снег пойти, или жена Великого Архонта рожать начнет в театре, или фиванцы границу перейдут… Вот где настоящие проблемы; будем молиться Вакху, чтобы он этого не допустил. Но Гермипп… Давай лучше думать о чем-нибудь серьезном.
В результате, на генеральной репетиции он был сама обходительность; а Гермипп, на самом деле очень хороший актер, работал так, что времени дурачиться у него не осталось. «Слишком хорошо всё идет, — думал я. — Не иначе, на премьере что-нибудь стрясется.» Но при моем выезде на колеснице, вслед за Гермесом, одна из лошадей вытянула шею, схватила маску Гермиппа за парик, вероятно решив, что это солома, и сдернула его напрочь. Мы хохотали чуть ни до тошноты, а потом естественно стало полегче.
Но вот подошло время судьбоносного жребия на очередность постановок. В тот день шел дождь, но мы присоединились к толпе актеров и спонсоров, ожидавших в колоннаде театра, когда появятся списки.
Первые дни нас не касались: на Ленеях царствует комедия, и всё начинается с нее. Потом идут трилогии с финалом сатирического фарса, по одной каждый день. И только под самый конец одиночные пьесы. Появился список, в колоннаде заговорили о нем, и мы узнали, что выступаем последними; не считая комического финала.
Если такое случается на Дионисии, это удача без вопросов. Но во время зимнего фестиваля, как Ленеи, ты до самого последнего дня не знаешь, благословение это или проклятье. Если хлестанет ливень или резкий ветер поднимется, то все старики и люди болезненные, или просто плохо одетые, начинают расходиться по домам. А остальные становятся беспокойны; кто размяться выходит, кто облегчиться; и думают уже больше о горячем супе, который дома ждет; настроение у всех портится, и угодить им становится трудно. Зато если день окажется погожим, то у тебя самое заметное место на афишах, да и в программе тоже. Безмятежность и снисходительность публики в такие дни у артистов в пословицу вошла. Неудивительно, что и Зевсу, и Дионису, и Аполлону-Гелиосу так много жертвоприношений достается, заранее.
