Сейчас куда более важными были Трэн и Дарквист. С их стороны это было нечто большее, чем эгоистический интерес; она понимала неписаный кодекс, на соблюдении которого они настаивали. В смерти Хамы не был виноват никто: хотя до тех пор им везло, подобный риск всегда присутствовал в этой работе. Но команда или была командой, или не была ей. Для них трагедия с Трисом была непосредственным результатом ее поступков, и это означало, что из-за одного члена команды они потеряли другого. Это решение сводилось не только к ее чувствам и продолжению существования Триса. На самом деле, они пытались сказать ей, что ее чувства и интересы идут вразрез с чувствами и интересами команды. Если она откажется сделать то, чего они от нее хотят, то по сути разрушит команду. Если она сейчас скажет «нет», то больше ни в одном из сотен миров не найдется ни единого существа, которое доверит ей даже сварить кофе, не говоря уже о том, чтобы принимать решения, касающиеся их жизни. Если она скажет «нет», то перестанет быть членом команды; и на каждом углу будут трепать ее имя и пересказывать ее историю, так что ни один космолетчик никогда больше не станет с ней разговаривать. Ошибку, даже такую, они поймут, но нарушение командного кодекса – грех непростительный.
Не для этого она надрывалась пять лет.
Она сделала ошибку, и у этой ошибки была своя цена. Теперь они хотели знать, какова эта цена, и действительно ли это была ошибка.
Большинство космолетчиков умирало, так и не сумев разбогатеть; большинство космолетчиков всю жизнь было вынуждено влачить жалкое существование, вкладывая все в свои дышащие на ладан корабли и оборудование, чтобы удержаться на плаву, выполняя любую подвернувшуюся работу, но всегда свято блюдя свой кодекс чести. Она не хотела его гибели; никто из них не сможет обвинить ее в этом. Но если сейчас она скажет «нет», если пойдет против своей команды, то потеряет то единственное, что есть у любого космолетчика: гордость, честь и чувство принадлежности к команде – то, что дается немалым трудом, то, что потерять считается последним делом. Ее мысли и воспоминания в любом случае заставят ее жить с тем, что она совершила. Но бросить сейчас все и выйти из команды будет означать расстаться с той единственно важной вещью, которую она создала собственноручно.
Ну почему, почему чертов Трис не вставил пушку в рот и не разнес себе мозги начисто, чтобы ей сейчас не нужно было принимать это решение!
– Я не могу пойти против интересов команды, – сказала она наконец еле слышно и без всякого выражения. – Продолжайте операцию, доктор. Когда он сможет вернуться к нам?
– Через несколько недель. Это не так-то просто предугадать. Только когда мы начнем, мы сможем получить полное представление о том, что нам предстоит сделать.
– Делайте то, что должны и что можете сделать. Трэн, Дарквист – нам понадобится новый телепат. Это будет непросто. Большинству телепатов настолько тяжело даже находиться в одном помещении с цимолем, что они скорее умрут с голоду, чем согласятся на такую работу.
Двое ее соратников вздохнули с облегчением, когда она вновь начала распоряжаться. Внезапно все превратилось в обычную работу.
– Не говоря уже о той чисто практической проблеме, что в последней экспедиции мы потеряли члена команды, а теперь вдобавок еще и это, – заметил Дарквист. – Какое-то время о нас будет идти слава – как это называете вы, люди? – приносящих несчастье, как Иона. Да, вот именно. Будет нелегко. Возможно, нам придется взять первого, кто попадется под руку.
– Делай, что нужно – только, если возможно, постарайся взять кого-нибудь с опытом. Того, кто привык работать в спаянной команде. У нас есть несколько недель. По счетам я пока что смогу платить. Никакой спешки нет.
– Я знаю. Вот только тот, у кого есть подобный опыт и кто согласится работать с нами при таких условиях, может сам оказаться Ионой. Нам придется трудно. – Дарквист помолчал, сжав свои большие черные губы почти в точку; потом сказал: – Знаешь что, Модра… отправляйся домой, прими снотворное и поспи немного.
Она устало кивнула.
– Именно так я и собираюсь сделать, – сказала она, поднимаясь. Врач уже ушла, поскольку оставаться здесь ей было незачем. Опустошенная, Модра Страйк направилась к двери.
– Модра, – негромко позвал ее Дарквист.
Она остановилась, повернулась и посмотрела на своего звездообразного компаньона.
– А?
– Добро пожаловать обратно, Модра.
Она не улыбнулась в ответ, а лишь сказала спокойно:
– Полагаю, каждый из нас сам стелит себе постель, а потом так или иначе вынужден спать в ней.
ТРУДНЫЙ ВЫБОР
Джимми Маккрей тоже не мог понять, как это он умудрился попасть в такую ситуацию, но корень его проблем крылся в поступке, совершенном из доброты и сострадания.
Он был не только безработным безо всякой надежды на какое-нибудь место; ко всему прочему он еще посадил себе на шею подопечную, которая не могла предложить ему никакой помощи и при этом не имела ни гражданства, ни статуса, ни связей, и целиком и полностью зависела от него. Но хуже всего было то, что с тех самых пор, как это произошло, Гриста не унималась ни на минуту.
– Придирки, придирки, придирки! Прекрати меня пилить, – буркнул он морфе, которая сама была бесполезной приживалкой. – Что я, по-твоему, должен был сделать? Уйти и позволить, чтобы ее убили?
– Мне приходится тебя пилить. Мне некого больше пилить.
Что ж, это, по крайней мере, был факт.
– По крайней мере, у тебя есть хоть кто-то, кого можно пилить. А у меня нет никого, зато ответственности хоть отбавляй – и за мохнатую личинку у меня на спине, и за полудевушку-полулошадь, – и ни одна из них не умеет делать ничего полезного.
– Кого это ты называешь личинкой?
– Если тебе что-то не нравится, – сказал он ей, – ты всегда можешь найти себе другого хозяина.
– Чтобы копы убили меня, как только узнают об этом? Нет, спасибо.
– Тогда уймись и дай мне подумать.
Когда он двинулся прочь из переулка, искусственная девушка послушно пошла с ним, как ребенок, и очень скоро он понял, что несмотря на всю грязь своей прошлой жизни, именно ребенком она и была. Опытная лишь в своей стихии, она была совершенно невежественной во всех прочих областях. Могло показаться, что она непонятлива или даже слегка глуповата, – он так и не смог понять, было ли это запрограммировано ее создателями или являлось результатом жизни, которую она была вынуждена вести.
Ее разум был для него открытой книгой, но эта книга не давала ему никаких ответов. Похоже, она совершенно не думала – по крайней мере, в том смысле, какой он вкладывал в этот термин. Ей были незнакомы ни размышления, ни естественное любопытство, ни мысли о будущем. У него сложилось впечатление, что она не столько действовала, сколько реагировала на чужие действия, а те немногие мысли, которые приходили ей в голову, тут же высказывала вслух. Можно было подумать, что у нее нет собственной личности, что она существовала только как реакция на действия других. Когда она смотрела в окно поезда, у нее не возникало собственных мыслей как таковых, только отрывистые идеи вроде «красиво» или «темно», или другие подобные же мимолетные впечатления, которые она тут же забывала. В каком-то смысле, она была для него куда более непонятной и тревожащей, чем большинство причудливых форм жизни, обитающих в Бирже.
У нее даже не было настоящего имени – один только длинный номер, который ни для кого ничего не значил, разве что для ее создателей и компании, которой она принадлежала. Некоторые из подобных ей – те, кто становился известными танцовщицами и прочие в том же роде, – имели имена или хотя бы прозвища, но она была в самой низшей лиге. Если клиенту хотелось, чтобы у нее было имя, она спрашивала, какое ему нравится больше всего, и на эту ночь называлась им. Джимми положил этому конец еще в самый первый вечер, по пути домой.
– Если спросят твое имя, будешь говорить, что тебя зовут Молли. Если понадобится твоя фамилия, скажешь, что ты Молли Маккрей.
Ему всегда нравилось это имя. Когда-то давно, еще в школе, он приударял за одной Молли, и кроме того, так звали одну из его бабушек.
– Хорошо, хозяин, – ответила она покорно. – Для вас я буду Молли Маккрей.
– Да нет же – для всех. С этих самых пор. Поняла? И никогда, никогда не называй меня больше хозяином. Будешь звать меня Джимми. Меня все так называют.
Она кивнула, хотя он не был уверен, отложилось ли что-нибудь в ее хорошенькой головке.
– Хорошо, Джимми. Я буду делать все, что ты скажешь.
Для него было почти шоком, когда он понял, что она имела в виду именно это, безо всякого преувеличения. Рабство было вне закона везде, за исключением самых примитивных миров. Однако, как ему это ни претило, она не была настоящей личностью, обладавшей статусом и правами. В империи Биржи она занимала такое же положение, как робот или компьютер, хотя и была живым существом.
