— Можно? — спросил он, опускаясь на свободный стул.
— Конечно. — Адам пододвинул к себе пачку и демонстративно пересчитал сигареты.
Фаусто улыбнулся:
— Не волнуйся. Сегодня я со своими.
— Как дела?
— Неплохо. Устал. Слишком много работал.
— Я даже не знаю, чем ты занимаешься.
— Всем понемногу, — ухмыльнулся итальянец. — У меня домишко в горах. Там всегда найдется чем заняться. Сейчас строю свинарник.
— У тебя есть поросенок?
— Пока нет, но, когда появится, можешь не сомневаться — это будет самый счастливый поросенок на свете. — Он взглянул на лежавшую на столе книгу. — Данте, вот как? Lasciate ogni speranza voi ch'entrate.
Адам уже знал эту строчку, одну из самых знаменитых, — эти слова были начертаны над воротами Дантова Ада: Оставь надежду всяк сюда входящий.
— Ты ее знаешь?
— Знаю ли я «Божественную комедию»? А ты знаешь Шекспира? Ты знаешь Мильтона? Данте — сын Тосканы. — Фаусто положил руку на книгу. — Именно поэтому тосканский стал языком Италии, ты знаешь об этом?
— Да.
Сочиняя поэму, Данте отказался от латыни в пользу просторечного тосканского, порвав тем самым с традицией и сделав свой родной язык общенациональным.
— Великий человек. Как и другой тосканец, Макиавелли.
— Знаю.
— Но вот чего ты точно не знаешь, так это того, что Николо Макиавелли написал своего «Государя» по дороге отсюда.
— Правда?
— Да, в Сант-Андреа, что километрах в трех отсюда. Его ведь, как и Данте, изгнали из Флоренции. Два великих труда написаны в ссылке. Совпадение? Не думаю.
Фаусто не врал — он и впрямь прекрасно знал «Божественную комедию», вплоть до имен римских пап, оказавшихся волею Данте в его Аду. Фаусто вообще много чего знал, и удивляться этому не стоило — до войны он учился в университете.
Фаусто рассказал, что, будучи в то время членом социалистической партии, боролся с крепнущим в университете влиянием фашистов. Потом, когда уже после подписания перемирия итальянцы вдруг оказались под немецкой оккупацией, он принял участие в борьбе за освобождение страны. Сначала помогал распространять подпольные газеты с броскими названиями типа «Аванти!» и «Авангардия». Потом взялся за оружие, ушел в горы и вступил в партизанский отряд. В партизаны тогда уходили многие, люди самых разных состояний и классов. Как, например, младший сын синьоры Доччи, Маурицио. Радикал, он отказался от политики в пользу вооруженной борьбы.
— Сам я вместе с ним не дрался, но люди говорили, что он был настоящим вожаком и хорошим бойцом. — Фаусто помолчал. — Видишь ли, слова не очень-то много значат. В конечном итоге все решает другое: ты должен врезать врагу. Американцы это поняли. Вы, англичане, тоже. Как ни крути, ты должен врезать врагу так, чтобы он убрался восвояси и оставил тебя в покое.
Слушая итальянца, Адам попытался отыскать в своей жизни что-то такое, что могло бы выдержать сравнение с его делами — ведь Фаусто было тогда примерно столько же лет, сколько ему теперь. Едва ли не единственным, что удалось вспомнить, была подпись под петицией в адрес Энтони Идена с осуждением поведения премьера в период Суэцкого кризиса.
Освобождение Италии, продолжал Фаусто, вовсе не означало наступления счастливой жизни. Социалисты и коммунисты снова раскололись, хотя и прикрывались знаменем единого дела. Американцы, опасаясь, что страна достанется Сталину, обрушили долларовый дождь на христианско-демократическую партию с тем, чтобы купить саму душу нации. Годы идут, а дождь все льется.
— Неужели?
— Конечно. Миллионы долларов каждый год. Но богатая, протестантская, англо-саксонская страна не может навязать свои ценности бедной, католической. Мы бедны. Мы получаем четверть того, что получаете вы, англичане, и шестую часть того, что зарабатывают американцы.
— Я слышал, что и ваша страна богатеет.
Фаусто выдохнул сигаретный дым и в упор посмотрел на Адама:
— Верно. И если так продолжится дальше, то, может быть, американцы в конце концов победят.
— Ах, американцы, американцы, — вздохнула, подходя к их столику, синьора Фанелли. — Что еще они натворили?
— Хочешь знать, что сделали американцы?
— Вообще-то нет.
Она с улыбкой сменила их пустой графин на полный.
— За счет заведения — на прощание.
— Какая женщина, — пробормотал Фаусто и, проводив ее жадным взглядом, наполнил стаканы. — Так ты уезжаешь?
— Не из Италии. Буду жить на вилле Доччи.
Фаусто кивнул.
— Я вроде бы уже говорил, будь осторожен.
— Ты сказал, что вилла — дурное место.
— Так оно и есть.
Представленные им доказательства впечатляли. Когда он закончил, Адам подумал, что, если покопаться как следует в истории любой семьи, можно составить внушительный перечень обманов, лжи, интриг и загадочных смертей. Тем не менее многое указывало на то, что на долю Доччи за минувшие века выпало уж слишком много несчастий.
Богатство то приходило, то уходило, и поместье не раз и не два уплывало из их рук. Но, что примечательно, к ним же и возвращалось. Так или иначе, за счет удачного брака, предательства или подкупа Доччи всегда добивались того, что поместье и семья расставались не слишком надолго.
Те времена, когда они соединялись, вряд ли можно было назвать счастливыми. Члены семьи погибали в пожарах, ломали шею, падая с лошадей, душили любимых или резали друг другу по ночам глотки. Наверное, многие прожили тихо, незаметно и вполне достойно, но смысл экскурса сводился к следующему: дом притягивал к себе несчастья, как пламя мотылька, и в поддержку сей точки зрения Фаусто приводил убедительные аргументы.
— А Эмилио? — спросил Адам.
— А что Эмилио?
— Думаешь, случившееся с ним тоже вписывается в эту модель?
— Кто знает, что там произошло на самом деле? — Фаусто пожал плечами.
— Я знаю. Мне синьора Доччи рассказала.
— И что она тебе рассказала?
Адам изложил краткую версию событий. Выслушав его, Фаусто некоторое время сидел молча, потом кивнул:
— Что ж, в основном все так.
— А остальное?
Итальянец закурил.
— Эмилио был фашистом, членом партии. Ты об этом знал?
— Нет.
— Это из-за него немцы вели себя прилично, когда заняли виллу. Поэтому он и разозлился, когда увидел, что они там натворили. Такое поведение их соглашением не предусматривалось. Насколько я могу понять, поэтому он и разозлился. Вышел из себя. Но представить, что он стал бы стрелять, не могу.
— Тем не менее выстрелил. Есть свидетели. Маурицио и садовник… — Адам наморщил лоб, но так и не вспомнил, как звали садовника.
— А, Гаетано, — вздохнул Фаусто. — Но ведь никто не знает, что видел и что слышал Гаетано. Он и сам поначалу толком ничего не знал. Только потом уже сообразил.
— Не понимаю.
Фаусто наклонился к нему через стол.
— Гаетано изменил свой рассказ.
— Почему?
Итальянец пожал плечами:
— Я не спрашивал.
— Почему?
— Ты знаком с мифом о Пандоре?
— Да.
— Так вот, иногда лучше не слышать, что там шепчут голоса в ящике.
Глава 15
Антонелла прибыла к пансиону ровно в десять часов утра. Как и обещала. Встреча ее с синьорой Фанелли прошла вполне миролюбиво — женщины едва обменялись любезностями. Чемоданы вынесли и погрузили в «фиат», после чего Антонелла умчалась. Адам последовал за ней на велосипеде. Хозяйка на прощание чмокнула его в щечку. Якопо пожал руку и вяло помахал, да и то лишь после напоминания со стороны матери.
Прикатив на виллу, Адам с удивлением обнаружил, что его чемоданы выгружает Маурицио. Вечером семья устраивала небольшой прием, и Маурицио, приехав накануне, остался ночевать, чтобы лично проследить за рабочими.
— Они постоянно жалуются. Не на одно, так на другое. Но этот год и впрямь хуже прошлого.
— Из-за засухи?
— Точно.
Чемоданы отнесли наверх. Адам уже знал, какую комнату ему отвели, но темное, затхлое помещение, куда он заглядывал пару дней назад, выглядело теперь совершенно иначе — высокие окна были распахнуты настежь, и яркий солнечный свет заполнил его все, добравшись до самых дальних уголков. Расставленные тут и там вазы с цветами наполняли воздух сладким ароматом.
Произошедшая с комнатой метаморфоза произвела впечатление даже на Маурицио.
— Мария постаралась. Я уж и не помню, когда здесь было так хорошо.
Задерживаться он не стал — дела требовали личного внимания, — и Адам, оставив вещи, присоединился к синьоре Доччи и Антонелле, пившим кофе на террасе. Антонеллу тоже ждали какие-то поручения, и она убежала, успев лишь пригласить Адама к себе на воскресный ланч и пообещав познакомить его со своим братом Эдоардо и их друзьями. Когда она поднялась, Адам тоже попытался уйти, объяснив, что ему нужно работать.
