Марина исчезла.
«В конце концов для нее так лучше, — думал Георгий. — Пусть сочтет, что и я подонок, как все, ей же легче. А Хериков, может быть, не подонок — пускай».
Сашулька, совершенно сбитый с толку, остался, кажется, счастлив, что так это все произошло близко от него, такие важные события. Особенно веселился Георгий, когда Сашулька, бывало, усаживался пить кофе вдвоем с Татьяной. Казалось бы — сияй, счастье рядом! Куда там. Краснея от натуги, он чего-то пыжился, не мог вовремя понять, о чем она тут спрашивает, зло глядел по сторонам — все ли видят.
Самолюбие Сашульки публично купалось в ванне согретого тщеславия (Побединская! с ним! разговаривает!).
Но Георгий тянул.
— Слышь, эта… А че ты тянешь-то? — равнодушно спросил Шамиль.
— Сказать тебе правду? — Георгий прищурился. — Ты что, хочешь, чтобы все поняли, как я устроил себе практику в загранке? Свадьбой? Выкусите! — Георгий разгорелся до того, что конопушки пропали куда-то под кожу. — Чтобы я дал этим животным повод… Я сделаю себе практику сам, понял? А уж когда вернусь… Будут деньги — будет и пища, как говорит Арсланбек.
Шамиль только хмыкнул.
К началу декабря Георгий получил четыре пятерки. Перед последним экзаменом — история Кореи — купил на Киевском вокзале билет домой. Постоял на высоком крыльце кассового зала, всунув руки в карманы плаща. Прищурился на министерство, один на один, огромный герб на нем, досадно стиснутый с обеих сторон туловищами двух близнецов-гостиниц. Герб одиноко плыл в голубом колодце — над Бородинским мостом, набережными, привокзальной площадью, по небу неслись мелкие облака, и казалось, герб трепещет вырваться из узкого ущелья гостиниц — Интурист-I и Интурист-II, взмыть на вольный простор. Иллюзия была сильной. Георгий мальчишески впился в герб глазами, в самую сердцевину, где ручка молота пересекает жало серпа и дальше втыкается в Австралию, впился, желая — как это хоть раз случается с каждым — проверить гипнотические способности. Поднапрягся, усилился, но тут его ткнули сзади чемоданом пониже колен, и он резко, по-клоунски, присел, тут же вскочил обратно — огромный детина в черной искусственной шубе уже пер свой чемодан-вагон дальше по лестнице, обкладывая всякую следующую ступеньку. Георгий спустился вслед с смутным ощущением досады.
Стоял яркий зимний денек, бабули бойко торговали цветами, стараясь попадать в теплый поток воздуха из створок метро, снег тут вытаял и неприятно чавкал под ногами. «Ачыкы, ачыкы, — покрикивали цыганки, со всех сторон перевязанные платками. — тенидлявек, тенидлявек!» Георгий, поймав краем уха слово, удивился — что еще за тенидлявек такой? — повернул голову и встретился взглядом с цыганкой лет пятидесяти. Она ничем не торговала, а спокойно стояла в частом кружеве людей. Показалось ли или вправду кивнула она ему, Георгий несмело пошел.
— Что, золотой, сомневаешься? — приветливо сказала она.
— Э-э… Собственно… — Георгий хотел как-то опомниться.
— Дай руку, — она сама взяла ладонь, поднесла к глазам. — да, ходит вокруг тебя ворон, ой, ходит, ходит, золотой, — быстро-быстро заговорила она, — вот дорога дальняя, что ты морщишься, не та, не та, куда билет брал, дамочка тут у тебя на сердце — дорогу закрывает, только… положи зелененькую, зелененькую клади быстрей, а то дальше не вижу.
Георгий быстро достал трояк, все морщась про себя от происходящей банальности.
— Да, хорошая дамочка, ой, красивая, и любит тебя, да ты не верь ей, она и сама не знает, нужен ты ей или нет, но спасти тебя от дальней дороги может…
«Какая чушь, боже мой», — думал Георгий, все глубже вслушиваясь в слова цыганки, вглядываясь в седые с черным нити волос, сбегавшие из-под платка, забыв про людей вокруг, про то даже, что легко сделаться объектом усмешки. Он вдруг ощутил, что стало легко, как давно не бывало, словно повели за руку по лесу. И не о чем хлопотать, и не за что больше бороться…
— Красненькую, золотой, красненькую положи, не вижу, а? Позолоти ручку…
Георгий очнулся.
— Какую красненькую? — грубо спросил он забирая руку.
— Ну что ты, хороший, что ты, дай ручку, не надо красненькой, я дальше скажу, самой интересно…
— Хорош, — отрезал Георгий, — наговорилась, — повернулся и двинулся прочь.
На душе сделалось скверно. «Тьфу ты, пропасть», — подумал, волнуясь. Нехорошее предчувствие из-за пустяка сошло на него.
Готовиться к экзамену Георгий не стал — Талалаев Леонид Борисович, душа человек, книжный жук. Да и настроение не то. Лезли мысли, что надо будет сказать маме про невесту, отчим съедет с копыт, дурак, когда узнает, кто у нее отец… Блин, и ведь на свадьбу еще припрется, расфуфырится в свой желтый галстук («Кримьплин!» — надев галстук, громко говорил отчим в зеркало и неприятно смеялся) да еще примется интеллектом нажимать: «Вы знаете, внутренний мыр подростка такой подверженный… особенно в Амэрике…»
— Ну что, Георгий Платонович, расскажите нам о первых годах династии Пак, — с удовольствием проговорил Леонид Борисович.
— Э-э…
— Да?
— Да-э…
— Ну-ну? Что? Ну хорошо, вот поближе. Что вы думаете об образовании Трудовой партии Кореи? — это тоже вышло у Леонида Борисовича со смаком.
— Леонид Борисович! — решительно сказал Георгий. — Я, честно говоря, к экзамену специально не готовился.
— То есть как? — Леонид Борисович приподнял рукой очки, кажется, обидевшись.
— Женюсь! — сказал вдруг Георгий, и сердце его екнуло.
— Да ну? Дело хорошее, — странно отреагировал Леонид Борисович, — поздравляю. Ну так а… как же насчет ТПК?
Георгий дерзко смотрел ему в глаза и молчал. Такой подлости он не ждал. «По роже бы тебе этим ТПК, — думал он. — Женится человек, неужели не ясно?»
— Хм, — смутился Леонид Борисович. — Ну так… То есть… Я, конечно, могу поставить вам «четыре», вы, кажется… к в семестре работали. А? Ну, давайте зачетку, — он искательно заглянул в глаза.
Георгий был холоден, как скала.
— Видите ли… — сказал Леонид Борисович, — я… А вы приходите со всеми в январе, а? Кое-что почитаете? Тогда уже и пятерочку… А?
Георгий каменно повел головой.
— Ну понимаете… мои принцыпы… — Леонид Борисович ежился, интеллигентный, под взглядом Георгия, но терпел. — Я не могу ради вас… Ах, ну что вы так смотрите? Ведь вы не умрете же? А? Ну что вы молчите? Ну? — он схватился за краешек портфеля, подвинулся к выходу. — Ну-ну? Ну? — он осторожно продвигался к двери. — А? Ну, всего! — и Леонид Борисович проворно выскочил из аудитории.
Георгий вышел минуту спустя, чернее тучи. Стараясь удержать осанку Командора, тяжко пошел по коридору. Мысли путались, «…билет пропал… мама ждет… цыганка черт бы побрал… сарай…» Сарай показался сейчас таким милым, желанным
— Ой-ой, Середа, здравствуйте, ой, а? — прямо на него катилась Галина Тарасовна, полненькая и быстренькая, как сама судьба.
Георгий мгновенно встряхнулся. Галина Тарасовна — второй преподаватель по стране, вот к кому надо было идти, кретин!
— Женюсь, я, Галина Тарасовна, — сказал Георгий, сверля ее глазами.
— Как? Ой-ой! На ком? Секрет? Правильно! А что ж грустный? А? А?
— Да вот, экзамен бы сдать…
— А вы что, досрочно? Да? А какой?
— Да страну, Галина Тарасовна.
— Страну? Так давайте! Ну давайте-давайте!
— Э-э… Трудовая партия Кореи была образо…
— Да зачетку, зачетку давайте! Женюсь, а? Ну?
— Дак я сейчас…
— Бросьте, бросьте, человек женится, ой-ой, какие сдачи?
Словно чужая рука сгребла все мысли и отшвырнула. Георгий деревянно подал зачетку. И некоторое время потом слышал еще по коридору: «Жених! Невеста! Ой-ой! Свадьба! А? А?»
Удар настиг в тот же же вечер.
— Мужик, тебя в деканат, — звенел в трубке голос Сашульки, — ты что, правда Галю обманул?
— Что-о? — Георгий даже покачнулся у телефона.
— Я ж говорю, мужик, але, ты че, — тарахтел Сашулька, не умея скрыть злорадства.
«А, сволочь!» — Георгий швырнул трубку.
Комсомольское собрание было стремительным. Собрание — ристалище мирного времени, где еще проявиться мужчине?
— Это второй проступок товарища Середы за институт, — чеканил Хериков, искры торжества прыгали по меди. — Сегодня он обманул преподавателя, завтра он обманет… э-э… — Хериков не мог подобрать фигуру, — начальство! — сообразил он, — и мы не имеем право отвечать на последствия. — Он умело оглядел группу, начальство, Талалаева, Галину Тарасовну. — Пусть Середа расскажет комсомольцам и товарищам коммунистам — как он это сделал.
Все зашевелились, заоглядывались ехидно на Георгия: ну, как на этот раз выкрутится ловкий Середа?
Георгий встал.
— Я обманул двух преподавателей, — коротко сказал он, — я приношу публичное извинение. Я виноват. Наказывайте, — и сел.
