Примерно это ответила по-английски девушка. Боже мой! Перевернув ситуацию наоборот и опрокинув на себя, как опрокидывают шайку в русской бане, Георгий взорлил от радости на седьмое небо. И с этой минуты совершенно бросил размышлять на трудную тему: какого черта! История любви! Более 1 миллиона экземпляров продано за 5 лет! Эх, пусть дни ухо-одят безвозвратно — все равно, я каждые день и час, что жить мне суждено, люб-лю тебя.
36
— О! — сказал Георгий, принимая из рук Сашульки зачетку парторга. — Ишь ты, красивая! — Он внимательно осмотрел непривычную синюю обложку старого образца.
Георгий не понимал как следует, какого рода игру он затеял на этот раз. «А что остается? — думал, лежа в постели, закинув руки за голову и мрачно глядя в потолок. — Они меня вынудили. И я плачу той же монетой. Сказано: чем меряешь, тем и тебе отмерится. Так что имею право». Кто были эти «они» — представлялось не очень ясно. «Ну эти… все… с подфака… Хериков… враги, в общем». Что за враги, почему они так ненавидят Георгия и портят жизнь — размышлять было гораздо скучнее, чем бороться. «Враги, да и все. Скоты, короче».
Подготовительный факультет, надо сказать, был задуман с размахом и правдой XXII съезда партии. Хотелось, чтобы к детям рабочих и крестьян тоже приблизить эру светлых годов: дать шанс пройти в дипломаты.
На подфак, если коммунист, брали без экзаменов. Лозунг: «Партийность — гарантия знаний!» — встал в повестку дня как никогда остро.
Благое намеренье вышло, конечно, боком. Сын рабочего и крестьянина, поступив на подфак, быстро соображал — что в институте к чему. И, сообразив, с ужасом видел: рассчитывать не на что, потому что не на кого. Потому что он здесь — отставной козы барабанщик.
— Детям что? — с обидой спрашивал, бывало, Шнурко. — Дети и так поедут. А я? — он перебирал желваками. — Детям незачем дергаться. А мне?
Да, жизнь заставит. Решив так, Георгий снова засыпал. Проснувшись около часу, мучился сожалением — зачем так спал, день па исходе. Но что-то случилось с механизмом бодрости. Организм противился допустить в голову мысль — дневную, жесткую, облитую заботой или шумом совести. Но совесть шумела, невзирая на уговоры. «Мы — дети страшных лет России, — думал диковатые мысли Георгий, заложив руки за голову. — Дети — еще куда ни шло. Внуки — вот где мертвая жуть. Герой нашего времени не ложится на амбразуру. Герой нашего времени хочет в Америку».
Хериков, как по маслу, получил выговор «за утерю зачетной книжки в ответственный момент сессии». На него стало жалко смотреть — словно из надувной игрушки выпустили воздух.
— Ничего, Геныч, все бывает, — Георгий сочувственно похлопал по плечу. — Куда же она делась, черт?
— Не знаю, Гоша, — грустно ответил Хериков, — была у сумке.
Он весь размягчился, в нем словно поселилась элегия. «Что, сволочь? — думал Георгий, отойдя. — Несладко железному комиссару? Теперь хоть на человека стал похож». Он даже гордился, что оживил мертвую душу. «А говорят — филиппинские хилеры, филиппинские хилеры. На хрен хилеров!»
— Сашик, Пхеньян приближается семимильными шагами, — прокомментировал выговор Георгий.
— Ну, ты мужик, — сказал Сашулька.
— Дела идут, контора пишет, — Георгий весело постучал пальцами по воздуху. — Сегодня на лекции — часть вторая. Будь готов к борьбе за дело корейского народа!
— Ага, — сказал Сашулька.
Как только прозвенел звонок на пятиминутку и все шумно заподнимались, спины задвигались, Георгий толкнул Сашульку и встал, прикрывая. Сашулька, склонившись над спинками переднего ряда, быстро сунул зачетку в раскрытую сумку Шнурко — так, что добрая половина глядела наружу. Затем подхватил шапочку и, по инструкции Георгия, со второй части лекции свалил.
Георгий торопливо прошел за Хериковым в курилку, вставился в группку, где курил Гена. Краем глаза наблюдал за Шнурко — тот, взяв под руку друга-Оприченко, что-то выведывал вполголоса.
Другу-Оприченко не стоялось мирно. Он без устали пожимался и весь переливался из одной половины туловища в другую, словно скучно и неуютно сиделось ему в собственном теле.
Прозвенел звонок. Хериков бросил бычок и двинулся первым.
— Ген, — суетливо позвал Георгий.
— Ау? — Тот остановился.
— Э… спичку дай, в зуб чего-то попало, — Георгий цыкнул для убедительности зубом.
Хериков полез в карман, Шнурко, все поддерживая под локоток друга-Оприченко, прошел мимо.
— Чертовы зубы, — сказал Георгий, взяв спичку, — пошли?
Шнурко только успел вынуть зачетку из сумки, как Хериков, пробираясь по ряду, уже увидел ее, Георгий энергично шел на место.
— Что это, Шура? — ледяным тоном спросил Хериков, вынимая зачетку из рук Шнурко.
Георгий не сдержал улыбку. Но Шнурко вдруг быстро оглянулся, посмотрел на Георгия, положил руку Херикову на плечо, усадил и зашептал в ухо. Георгий занервничал. Хериков, по уху было видно, слушал неприветливо, зло отшептывал в ответ, но к середине лекции прилип к Шнурковым губам.
Паника охватила Георгия, он не мог сосредоточиться и ухватить, что к чему. Как это они снюхались?
Тем временем Сашулька, хмурый и нервозный, поднялся в верхнюю кофеварку и застал там Татьяну, одну среди пустых столиков, с учебником на колене.
— А! — обрадовалась Татьяна. — Тоже прогуливаешь?
— Н-ну, — недоверчиво сказал Сашулька, присаживаясь. Он не любил, когда уличали в нарушении принятого хода вещей.
— А где Гоша? — спросила она, поправив локон.
— На лекции, а чего?
(Послышалось: что все «Гоша» да «Гоша»?)
— А ты что ж, друг — учится, а ты — прогуливаешь?
За четыре часа пропусков в институте полагался выговор, Татьяна нарочно подзуживала.
— Он не велел, Гоша твой, — вдруг зло ответил Сашулька.
— А у тебя что, своей воли нету? — она словно бы и не удивилась, как это — «не велел».
Сашулька хмыкнул и отвернулся.
— А скажи, Саша, — лукаво прищурилась Татьяна, — это ведь ты мне тогда а-ха-цветы передал? — Она захлопнула книгу.
— Чего? А-а. Н-ну я, — отозвался Сашулька.
— Неужели сам?
Сашулька молчал, глядя в сторону.
— Ну скажи, — она игриво тронула его рукой, — сам придумал?
Сашулька неожиданно встал, упер кулаки в стол, наклонился и сказал в упор:
— Не сам. Ну?!
Испуг, подкрашенный даже восхищением, мелькнул в глазах Татьяны.
— А-а, — сказала она, отодвигаясь.
— Друг твой посоветовал, поняла? Я сам не могу ничего, поняла? Я не умею, я…
— К-как посоветовал? — перебила Татьяна.
— А так! — Сашулька сорвал очки. — Наживка должна быть сладкой, поняла?
— Какая наживка? Успокойся, пожалуйста. Какая наживка? Он разве?.. А-ха… А ты разве не сам?.. То есть, ты разве не читал его рассказа?
— Какого рассказа? Да пошли вы!.. — Сашулька схватил папку и ринулся прочь.
Он не мог объяснить, отчего вспыхнул. Стоял у окна в курилке, зло жевал край сигареты и искал причину. Причины не находилось. И кому нагрубил-то? Но в отвратительном клубке ощущений таилось на донышке приятное, с подкладкой смутного торжества.
Звонок вывел из задумчивости. Он издалека бросил бычок в урну, загадал на удачу, бычок, стукнувшись в белый фаянсовый край, рассыпал веером искры и упал, дымясь, на пол. По коридору побежали шаги. Сашулька вышел из курилки, бездумно побрел по этажу.
На Георгия звонок подействовал и вовсе нехорошо. Он лихорадочно искал ошибку, контрплан, но не видно было — контр-чего?
Оба кореша со звонком враз поднялись, бок о бок, так и пошли к выходу, Георгий — за ними. В ногу пройдя по коридору, свернули направо, и Георгий понял. Идут в деканат. Скажут… ах, черт!., скажут, как есть. Скажут — подбросили. Баранович: ищите, кому это выгодно, криминалист, сука. Ну, и кому это выгодно? — Георгий вспотел. — На Сашульку и не подумают, куда там! Да и не было его, ах ты блин! Не было ж его на втором часе, сам услал. — Мысли неслись с подобающей скоростью, набегая одна на другую, отскакивая от спин впереди, как сухой горох. — Сам же и услал, идиот, а так бы на него… ах ты, Господи… Ну и что? — Георгий внезапно остановился. — Ну, подумают на меня. А доказательства? Доказательства? А и не надо! — он снова сорвался с места. — Хватит того, что заподозрят, хрен знает — куда там чего записывается, и не скажут ни слова, а занесут — и гуляй, Вася…
— Гена! — крикнул Георгий.
Сашулька, бездумно свернув за угол, остолбенел: у деканата Георгий, обняв за плечи Херикова, возбужденно шептал в ухо и пулял глазами по сторонам. Сашулька отшатнулся, развернул себя — руками по стене, не в силах оторвать глаз, потом пошел, побежал, слетел по лестнице, вывалился на улицу. Он бежал прочь, прочь от института, все вдруг перевернулось в голове, он явственно ощутил, что тонет, вся подозрительность, вся неуверенность и нервозность внезапно дали действенный импульс ногам: прочь!
