Майка подняла глаза и сочувственно взглянула на Доминика. Тот посинел, взглядом мог убить, но было очевидно, что он ничего не понял. Снова оскорбили его божество! Майка подумала, что придётся как-нибудь иначе обозвать эту коварную глисту, а то свихнувшийся муженёк перестанет понимать человеческую речь. Она вздохнула и повторила доходчивее.
— Зютек ради неё развёлся, и что?
— Это к делу не относится! — прорычал Доминик.
— Ещё как относится. Того и гляди, как сразу после развода ты потребуешь от меня, чтобы я уговорила её за тебя выйти, поскольку она по своему обыкновению раздумает.
— Не раздумает. Я не желаю об этом говорить. Мы же можем расстаться культурно, по взаимному согласию, без скандалов и выяснения, кто виноват. Достаточно, чтобы ты дала согласие…
— А почему?
— Что, почему?
— Почему, собственно говоря, я должна давать согласие на то, что меня совсем не устраивает?
Доминик так удивился, что Майка не поверила собственным глазам, равно как ощущениям и выводам. Боже милосердный, да как такое возможно, он же ничего не соображает! Эта вертлявая задница у него теперь вместо мозгов, что ли?!
— Послушай, ты, — жёстко начала она, но воздержалась от замечания о заднице, из-за чего жёсткости в её тоне поубавилось. — Ты хоть разок подумал о моих чувствах? И как мне эти твои, прости, господи, предложения могут нравиться? А?
Доминик сидел и молча смотрел на жену. Где там. Он ни секунды ни о чём таком не думал, поскольку тема эта была крайне нежелательная. Жутко неприятная. Просто отвратительная. А в придачу касалась проблемы совершенно неразрешимой. Что-то внутри него, на самом дне, прекрасно понимало, что Майка такого не вынесет, что он взваливает на неё колоссальное горе, взваливает собственными руками, действуя подло, беспощадно и жестоко. А ни о чём таком он знать не желал, потому как тогда пришлось бы себя самого признать паршивой скотиной и последней свиньёй, а кому такое понравится. Альтернативой был отказ от Вертижопки, но на такое самопожертвование он пойти не мог, поскольку в мученики никак не годился.
А потому задушил в себе все эти глубинные знания, закопал и забетонировал. Убедил себя, что ничего подобного, Майка относится к происходящему равнодушно, никакой драмы не переживает, держится отлично и наверняка поможет, поскольку сердце у неё доброе.
Майка, понятное дело, прекрасно понимала, что Доминик не в состоянии добровольно, по собственной инициативе отказаться от желаемого и заставить себя заниматься тем, чем не хочется. Даже помогла бы ему, ведь её сердце кровью обливалось при виде его страданий, если бы речь не шла о Вертижопке. Уж эта тварь человекообразная от неё подарков не дождётся, связался Доминик с такой гнидой, пусть сам с ней и мучается.
Майка продолжала сидеть за столом, с нетерпением ожидая, что муженёк теперь выдумает.
— Но ведь тогда, — придумал Доминик, — ты бы тоже была свободна и могла бы выйти замуж.
— Зачем?
— Ну, чтобы иметь кого-нибудь…
— Иметь кого-нибудь я могу и без замужества. Я не формалистка.
— Социальный статус юридически…
— Плевала я на социальный статус.
— Но я… Ведь я… Я ведь ушёл!
— Похоже, у меня глюки, поскольку вижу тебя невооружённым глазом — вот он ты, сидишь здесь и несёшь чушь собачью. С чего бы это? Или одной неземной любви без подкрепления недостаточно?!
О подкреплении Доминик не смел даже пикнуть.
— Ладно, мне некуда идти, чтобы не мозолить тебе глаза. Ты была права, мне следовало раньше позаботиться о финансах…
— Спохватился, — буркнула Майка, не скрывая горечи.
— Но я надеялся, что мы решим жилищный вопрос ко взаимному удовлетворению…
— Кто бы спорил. Детей из человеколюбия утопим в Висле…
— Ты согласишься на раздел…
— Могу для вашего удовольствия и повеситься…
Они перебивали друг друга, но беседовали на удивление спокойно и вежливо, с едва заметным оттенком сарказма, с одной стороны, и огорчения — с другой.
— Но мне можно здесь жить, пока я не найду чего-нибудь другого? — спросил Доминик очень неуверенно. — Ведь, в конце концов, это в некотором роде и мой дом тоже?
— Твой. Можешь. Я тебя не гоню.
— Сделаем перестановку…
— Что?
— Переставим мебель, как-нибудь поделим, чтобы я тебе не мешал…
У Майки потемнело в глазах. Она готова была смириться с мыслью, что Вертижопка позволит Доминику жить в доме, куда самой пока нет доступа, поскольку, видимо, совершенно уверена: долго ждать не придётся, и в очень скором времени она станет полновластной хозяйкой облюбованной квартиры. А прежняя не выдержит, возьмёт детей за ручки и уберётся в голубую даль, возможно, к мамочке или к подруге, всё равно куда, лишь бы с глаз долой. Такой подход соперницы Майка предвидела и соглашалась с ним, не видя для себя ничего опасного. Но предложение Доминика о перестановке в квартире…
Битых пять лет она занималась благоустройством их жилища, чтобы сделать его удобным и функциональным. И всё собственными руками, поскольку Доминик только воротил нос и палец о палец не ударил, а на любую просьбу помочь в чём-либо реагировал так, будто ему предлагалось ограбить банк или зарубить топором старушку. Справедливости ради следует признать, что потом вёл себя прилично, ничего не критиковал и всё только нахваливал.
А вот теперь ради этой паршивой потаскушки рвётся делать ненавистную работу…
И «переставим»… Постойте-ка, кто это «мы»?..
— Откуда множественное число? — сухо спросила Майка. — Значит ли это: «наше королевское величество», или ты имел в виду каких-то людей? А если людей, то кого именно?
— Я полагал, что ты поучаствуешь. В конце концов, ты же специалист, это твоя профессия.
Майка поймала себя на мысли, что уже второй раз за последнее время сталкивается с предложением по устройству борделя, только теперь перед ней поставлена задача создать условия для жизнедеятельности всего одной сотрудницы сего малопочтенного заведения. Забавно…
Она не стала делиться этой мыслью с мужем, зато позволила себе избавиться от части душившего её возмущения.
— Слушай, ты, мой в высшей степени благородный супруг! Раз и навсегда прими к сведению, что ты поступил как избалованный сопляк. Как безмозглый гамадрил, которому захотелось бананов, и он рвётся к ним, сметая всё на своём пути. Ты изуродовал мою жизнь и жизнь своих детей, за которых ты в ответе. Я, не сказав дурного слова, жду, когда ты прочухаешься, но всё имеет свои границы, поэтому дальнейшего разрушения я не потерплю. Выбей из своей дурацкой башки раз и навсегда мысль, что я хоть в чём-то стану тебе помогать. Пальцем не пошевельну и не допущу никаких изменений. Нигде, а уж особенно в этом доме, который я создавала своим трудом и на свои деньги, а ты напрягись и вспомни, каков был твой вклад. Получишь столько, сколько дал. И не смей ничего больше от меня требовать — ты эту кашу заварил, ты и расхлёбывай. Без меня. А в создавшейся ситуации у меня прав гораздо больше, учти!
Доминик слушал молча, не прерывая. На лице легко читались упрямство и непримиримость. А за ними гнев.
— Будь любезна уточнить свои требования! — произнёс он тоном, в котором слышался лязг оружия, как наступательного, так и оборонительного.
— Пожалуйста. Прежде всего — ещё чаю.
Ожидавший услышать приказ немедленно бросить Вертижопку супруг поначалу даже не сообразил, что услышал. Посмотрел ошалелым взглядом на свой пустой стакан, а затем на Майкин, лицо его резко оттаяло, и, забрав обе ёмкости, он вышел на кухню.
А Майка себя поздравила. Ей удалось сдержаться и не спустить на Доминика всю свою ярость, причиной которой тот и послужил. А как хотелось плакать, ведь жизнь разрушена и дом разрушен, а всё из-за того, что этот воспылавший страстью бугай пощупал вертлявую задницу первой попавшейся паскуды! На кой чёрт она его любила? И какого хрена до сих пор любит и хочет, чтобы опомнился и к ней вернулся? Ведь всё ему простит, хоть сейчас ненавидит и ни капельки не уступит, а развода без её согласия этот болван будет семь лет дожидаться. Он ещё не знает её с худшей стороны!
Доминик вернулся с чаем и новым поворотом милой беседы. Разговора о детях он до сих пор всячески старался избегать, но дольше, похоже, не мог.
— Что касается детей… — начал он сквозь зубы.
В Майке тут же проснулась тигрица:
— Что до детей — только посмей перед ними проколоться! Для них всё остаётся по-прежнему. Я тебя предупредила, прими к сведению!
— Но им же надо объяснить…
— Когда придёт время. Будешь съезжать, сам им и объяснишь, почему. А до тех пор будь нормальным, хорошим, достойным уважения и доверия отцом, ведь ты не с ними разводишься, а со мной. И если окажешься случайно дома во время ужина, сядешь, как шёлковый, со всеми за стол и съешь всё за милую душу, даже если будешь сыт, а не то…
