Нет такой структуры, нет места, где могли бы выслушать. Телефон горячей линии, которого никто не знает, который невозможно запомнить (0 808 807 010)? Один для всех жертв, от 5 до 18 лет? В 5 лет у детей еще нет телефона. И они не могут оформить свои страдания в слова. В 13 лет, когда чаще всего становятся жертвами насилия, подростки опасаются звонить и разговаривать с незнакомым голосом. Кроме того, номера на 08 остаются видны во всех телефонных счетах, а в такие моменты ты боишься быть обнаруженным.
Есть горячая линия под названием «Стоп насилию». Это лучше, чем «Молодежь. Насилие. Слушаем» (0 808 807 700). Конечно, травля – это насилие, целая серия насильственных действий. Часто речь идет о повторяющемся психологическом насилии. А дети, которых не бьют, которые просто являются мишенью для постоянных насмешек, не идентифицируют себя с жертвами насилия. Нужно называть вещи своими именами.
Существует также горячая линия против киберпреследования, бесплатная и анонимная (0 820 200 000). Что касается видео, которые распространяют для привлечения общественного внимания к проблеме, они являются шокирующими по другой причине. Я хотела бы, чтобы все родители посмотрели их столь же внимательно, как и я. Я была просто поражена тем фактом, что в фильмах нет ни одного взрослого! Это отражает, на мой взгляд, ту самую распространившуюся заброшенность, сдачу позиций руководящего состава и вообще всего взрослого мира.
Я пересматривала все эти видео после твоих похорон. Я нашла их слишком «клеймящими». Жертвы всегда «жирные» или «шлюхи», по крайней мере, их так все называют. Но вопрос ведь не в том, насколько он действитедьно толстый, а она – сексуальная. Просто не нужно оскорблять. И все, точка.
Короче, во всех этих фильмах, когда подростки дружно дразнят кого-то «шлюхой» посреди школьного двора, вокруг нет ни одного взрослого. Ни надзирателей, ни преподавателей. Нам показывают мир, в котором взрослых не существуют. В котором взрослые не защищают (например, посреди оживленной улицы или внутри здания). Иными словами: Разбирайтесь друг с другом сами!»
Сейчас нам повторяют: «Нарушьте тишину!» Это слоган многих кампаний. Но вы, именно вы – преподаватели и ответственные – начните ее нарушать! Не прогибайтесь под корпоративной системой, где ни один из вас не шевелит пальцем, глядя на то, как ребенка оскорбляют. Требуйте, чтобы вас поддерживали перед лицом этого опасного и возмутительного феномена. Сообщайте специализированный номер, проводите обсуждения, требуйте права сопровождать ребенка в полицию…
Знаешь, Марион, это задача не для ребенка – нарушать тишину. Это дело взрослых – запрещать и восклицать: «Прекратите!»
Лицемерие разрушает все неловкие попытки обратиться к коллективному сознанию. Мы с твоим отцом нарушили тишину. Школьная система воспротивилась: «Прекратите, дайте нам работать, оставьте нас в покое». Мы нарушили тишину, когда попросили перевести тебя в другой класс. Нам грубо ответили: «Мы примем меры, это не ваше дело». Мы нарушили тишину после твоего самоубийства. Нам ответили: «Что вы несете, ничего не произошло».
Ты, Марион, нашла в себе смелость нарушить тишину перед смертью. Ты написала письмо, где описала все, что чувствовала. Ты извинилась. Ты назвала имена. Ты объяснила, что их оскорбления зашли слишком далеко. Колледж снова сделал вид, что ничего не произошло. Директор попытался замять историю, сказав остальным родителям, что «проблема в семье».
Тебя не слушали живой, тебя отказались слушать мертвой. Как будто ты не написала того письма. Как будто не написала: «Я выскажу все, что у меня на сердце, даже если оно уже не будет биться». Но всем оказалось на это плевать.
Конечно же, я была в ярости. Злость переполняла меня, когда я сталкивалась с безразличием, с отношением к тебе словно к предмету. И к нам тоже, к твоей семье. Почему эти люди работают в школе и занимаются детьми, если им настолько все равно?
Ты пришла в эту школу полной жизни, с улыбкой на губах, а вышла из нее мертвой. Без каких-либо почестей, без дани твоей памяти. Словно нищая.
Итак, все эти кампании по предотвращению не внушают мне доверия. Постоянно растущие цифры говорят сами за себя и служат доказательством того, что предотвращение неэффективно. Мне могут возратить, что цифры растут только потому, что раньше на это вообще никто не обращал внимания и не вел никакого учета. Я постараюсь ответить на этот аргумент.
Согласно последним официальным данным 10,1 % опрощенных школьников заявили, что являются жертвами школьной травли, 7 из которых подчеркнули, что это жестоко или очень жестоко. Иными словами, 1 ребенок из 16.
Это невообразимо: 10 % из 12 миллионов школьников (получается, более 1 миллиона) вместо того, чтобы потеть над домашними заданиями, потеют от мысли, что их будут унижать и оскорблять. Половина жалуется на оскорбления, 39 % – на злые прозвища, 36 % – на толкотню, 32 % – на игнор. 29 % высмеивают за то, что они хорошо ведут себя в классе, 19 % терпят удары, 5 % – насильственные ласки и поцелуи.
Эрик Дебарбье сообщил мне, что 15 % студентов колледжа терпят унижения и оскорбления. 40 % из них – хорошие ученики. Вот такая картинка среди подростков 11–16 лет – возрасте, наиболее опасном с точки зрения школьной травли. Согласно докладу ЮНИСЕФ, сделанному в сентябре 2014-го, 31 % подростков старше 15 лет терпели насилие в колледже или лицее. 16 % опрошенных школьников жаловались на кибер-травлю.
В начале нового учебного года министр образования Франции Наджат Валло-Белкасем процитировала данные из этого самого доклада ЮНИСЕФ, чтобы с гордостью подчеркнуть число учеников, которые чувствуют себя в школе в безопасности. Как можно радоваться тому, что 86 % учеников чувствуют себя в бесзопасности, если 14 % – не чувствуют? Это по меньшей мере 1,7 миллионов школьников!
Согласно другим официальным источникам 40 % французских учеников заявили, что являлись жертвами кибертравли. Однако в результате партнерского соглашения между Министерством образования и «Фейсбуком» за два года было заблокировано всего 50 страниц самых злостных правонарушителей.
Прежде всего нужно задаться вопросом о причинах насилия среди школьников. Я думаю, что прежде всего подростками, которые собираются в стаи и устраивают подобную охоту, движет чувство безнаказанности.
Я знаю, эти слова не придутся по вкусу, но тем не менее готова заявить о царящей в колледжах вседозволенности, которая подпитывается отсутствием поддержки для некоторых учеников. Одному тут не справиться. Я не спорю – есть превосходные преподаватели! Но когда сталкиваешься с безразличием ответственных лиц, с инертностью администрации, со всей этой корпоративной системой – остается лишь покориться судьбе.
Да, школьники, которые не знают границ, верят, что им можно все. «Что я могу, – спросит себя разочарованный школьник – если их никак не наказывают?»
Когда на ребенка нападают его товарищи, вплоть до того, что он замыкается, отказывается идти в школу, есть лишь два решения: жаловаться, рискуя вызвать еще большую враждебность со стороны обидчиков, или молчать. В последнем случае велик риск попытки сбежать – либо через суицид, как это сделала ты, либо повернувшись спиной к школе, «отколовшись», как называют сегодня это ставшее модным бедствие, пришедшее неизвестно откуда.
Да, Марион, ты тоже должна была «отколоться», но ты была слишком хорошей ученицей. Ты не хотела ни терять свое время, ни разочаровывать нас.
Одно ясно: родителям жертвы стоит приложить все усилия, чтобы либо перевести ребенку в частную школу, либо вообще сменить место жительства. Это как в кварталах и в гетто. Я хорошо знаю, о чем говорю, потому что сама там выросла. Ты вкалываешь как проклятая, чтобы оплатить жилье, но именно ты должна съезжать, потому что больше не можешь выносить парней, которые толкаются под окнами, сбывая наркотики, курят дурь в подвалах и ни во что не ставят тех, кто не похож на них. Убирайся, ты в зоне бесправия!
Да, ты была слишком хорошей ученицей. Если бы ты вела себя плохо, меня бы вызывали. Однако я подозреваю, что в последние дни ты делала все для того, чтобы тебя исключили. Потому что исключение – это ведь не донос, правда?
Из твоего второго дневника я узнала, что ты опаздывала и обманывала. По-хорошему, ты заслуживала выговора.
Но нет, никто не предупредил нас о том, что твое поведение изменилось. Я сказала об этом директору, когда встретила его 15 апреля 2013-го. Я спросила, часто ли ты опаздывала, он ответил: нет. Менялось ли отношение преподавателей к тебе? Снова нет. Одним словом, он говорил нам вещи, противоположные тому, что мы прочитали в твоем легендарном фальшивом дневнике, который ты подписывала вместо нас в течение нескольких недель.
Да, ты нашла решение: сбежать тем или иным способом. Однако ты выбрала наихудший.
