«Войдя в ярко освещенную залу, у меня потемнело в глазах, зазвенело в ушах; я вся дрожала. Хозяйка и дочь ее (бал состоялся у Хвостовых. – Авт.) старались ободрить меня своим ласковым приемом и вниманием. Когда же я уселась и окинула взором залу, я готова была хоть сейчас уехать домой. <…> «Протанцую, думала я, один только танец, не промолвлю ни словечка, вот и останется мне лестное воспоминание о моем первом бале», – вспоминала Е. А. Сушкова.
Но робость скоро исчезла, дамы и девушки заговорили с Екатериной Александровной первыми (тогда еще не существовало в свете правила говорить и танцевать только с представленным лицом), а кавалеры наперебой приглашали ее на танцы.
Во время кадрили партнер спросил Е. А. Сушкову, танцует ли она мазурку. Девушка решила, что у нее интересуются, умеет ли она танцевать мазурку, а потому утвердительный ответ прозвучал отрывисто и с нотками обиды в голосе. Заиграла музыка, а Екатерину Александровну никто не приглашал.
«… знакомый мой взбесился, подлетел ко мне, говоря:
– Как же вы мне сказали, что танцуете мазурку?
– Да, – отвечала я.
– Где же ваш кавалер?
– Меня никто не позвал.
– Я звал вас, а вы сказали, что танцуете.
– Ах, боже мой, я сказала вам правду. Я умею танцевать мазурку!»
Искренность и непосредственность Сушковой произвели столь благоприятное впечатление на гостей праздника, что первый выезд на бал стал ее триумфом, то есть в этот вечер барышню заметили и не забыли.
Дебют прошел столь удачно, что впоследствии Екатерина Александровна, записав дома в бальную книжечку партнеров по танцам, сама первая оповещала кавалеров на балу о своем выборе.
Сушкова не считала себя кокеткой. «Кокетка хочет нравиться всем без исключения, и старому и молодому, и умному и глупому, и женатому и холостому, <…> а я, напротив, и танца, бывало, не дам тому, кто мне ничем не нравился».
Будучи в Москве у A. M. Верещагиной, Е. А. Сушкова (она жила рядом на Молчановке. – Авт.) познакомилась с ее двоюродным братом М. Ю. Лермонтовым. Занятия в Университетском пансионе не мешали ему быть почти каждый вечер их кавалером на вечерах. Екатерина Александровна называла его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на хранение шляпу, зонтик, перчатки. «Сашенька и я (Е. А. Сушкова. – Авт.) <…> обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах и был неразлучен с огромным Байроном…» Девушки любили подшучивать над Михаилом Юрьевичем и однажды, зная, что тот неразборчив в пище, угостили его булочками, начинкой которых были опилки. Не успели проказницы опомниться, как Лермонтов несколько булочек съел.
Находясь в Москве, Екатерина Александровна имела возможность сравнить петербургские и московские партикулярные балы. К сожалению, это сравнение было не в пользу последних.
28 мая 1833 года она присутствовала на «блестящем» бале, который в Петербурге был бы, по ее словам, только «бесцветным» вечером. Екатерину Александровну раздражало буквально все: пестрота бальных туалетов, чрезмерно украшенных драгоценностями; неумение изящно использовать аксессуары (одной рукой обмахиваются веером, другой держат огромный букет), но главное – отсутствие хороших манер, принятых в петербургском обществе.
Дамы обращались друг к другу всегда на ты, тон при этом был резкий и даже дерзкий, слова madame, mademoiselle, monsieur изгнаны из их словаря, допускались обращения по имени, фамилии или даже прозвищу. Содержание беседы состояло исключительно из воспоминаний о редких кавалерах (преимущественно гвардейских офицерах), которые на короткий срок появлялись в Москве и которым, по мнению Сушковой, достаточно лишь поздороваться и попрощаться с дамой, чтобы надолго остаться в ее сердце.
Семейственность московских приемов не всем приходилась по вкусу. Отвергнутая столица во многом противопоставляла себя Петербургу, рафинированность которого тяготила москвичей. Светской барышне из Петербурга, где находился двор, а следовательно, и гвардейские полки, было непросто понять барышню московскую, для которой встреча с гвардейцем – это уже событие.
К тому же столь резкая характеристика московских балов во многом, видимо, объясняется и тем, что в это время Екатерина Александровна находилась в весьма подавленном душевном состоянии. Незадолго до этого она отказала богатому жениху, и этот поступок вызвал неоднозначную реакцию у ее родственников.
Но как бы ни критиковала Сушкова московские праздники, именно в Москве, на балу у своей кузины графини Ростопчиной, она познакомилась с Алексеем Лопухиным, который сумел завоевать ее сердце.
Екатерина Александровна полюбила, и, казалось бы, ничто не предвещало печального завершения этих отношений.
4 декабря 1834 года состоялся бал, который стал для нее одновременно и роковым, и счастливым.
Гости, сняв шубы в швейцарской, входили в танцевальный зал по прекрасной лестнице, украшенной цветами и увешанной зеркалами.
У дверей зала Екатерину Александровну караулил М. Ю. Лермонтов, чтобы первому ангажировать ее на танец.
Она пообещала ему две кадрили и мазурку. Сушкова обрадовалась встрече с Лермонтовым, по ее словам, он отличался умом, но, главное, он был «друг Л[опу]хина. Л[опу]хин был моей первенствующей мыслью».
Михаил Юрьевич сообщил Екатерине Александровне, что его на днях произвели в офицеры и что гусарский мундир и эполеты дают ему право танцевать с ней мазурку. В ответ на это Сушкова заметила, что пошла бы танцевать с ним, даже если бы у него не было эполет.
«– По зрелости моего ума?
– Нет, это в сторону; во-первых, я в Петербурге не могу выбирать кавалеров, а во-вторых, я переменилась во многом.
– И этому причина любовь?»
Поэт не ошибся. Сушкова была влюблена, и он откровенно дал ей понять, что знает имя ее избранника, который, по его словам, имеет доброе сердце, но «ничтожный ум».
Екатерина Александровна была смущена, она поняла, что Лопухин рассказал друзьям об их отношениях и, возможно, хвастался «влиянием своим на меня».
В конце разговора Сушкова сказала Лермонтову, что 6 декабря «у нас будут танцевать, и он нам решительно объявил, что приедет к нам».
«Удальство» поэта весьма испугало девушку. Лермонтова не остановило даже то, что в этот день в доме Сушковых не будет приема, и к тому же Михаил Юрьевич не представлен ее родным. Но Лермонтов был настроен решительно и не собирался уступать.
6 декабря поэт приехал на вечер к Сушковым. Спустя двадцать дней на балу у генерал-губернатора Екатерина Александровна призналась Лермонтову в любви и дала обещание оставить Алексея Лопухина.
Михаил Юрьевич Лермонтов приехал на бал к самой мазурке, он был нежен, рассказывал о детстве, о бабушке, радужными красками рисовал картину будущей жизни с девушкой в деревне, за границей «… всегда вдвоем, всегда любящими и бесконечно счастливыми…».
Екатерина Александровна не знала, что в этот вечер Лермонтов виделся с ее женихом, который почти до двенадцати ночи сидел у постели «больного» поэта, а после его ухода поехал на бал, поэтому, когда Лопухин требовал у Сушковой ответа, с кем она танцевала на этом балу мазурку, он не мог поверить, что партнером Екатерины был Лермонтов, и требовал сказать правду. Это был конец их отношениям.
Сушкова понимала, что оттолкнула «верное счастие быть любимой, богатой, знатной, за неверный призрак, за ненадежную любовь!».
Поступок Лермонтова не просто насторожил, а испугал Екатерину Александровну, но ослепленная любовью женщина не думает о будущем.
Сушкова боготворила поэта, он же относился к ней весьма своеобразно: требовал гладко зачесывать волосы, хотя эта прическа явно не шла Екатерине Александровне, носить одно и то же платье, пунцовый цвет которого в сочетании с зеленым венком делал его более похожим на театральный костюм, чем на бальный туалет. На все замечания Сушковой Лермонтов отвечал: «Что вам до других, если вы мне так нравитесь?» Екатерина Александровна боялась дуэли между Лопухиным и Лермонтовым. Лопухин трогал ее своей преданностью, покорностью, смирением. Лермонтов поработил своей взыскательностью, он не молил, а требовал любви. Но, несмотря ни на что, выбор был сделан в пользу поэта. Однажды вечером Екатерина Александровна получит анонимное письмо:
«Милостивая государыня, Екатерина Александровна!
Позвольте человеку, глубоко вам сочувствующему, уважающему вас и умеющему ценить ваше сердце и благородство, предупредить вас, что вы стоите на краю пропасти, что любовь ваша к нему (известная всему Петербургу, кроме родных ваших) погубит вас. Вы и теперь уже много потеряли во мнении света, от того, что не умеете и даже не хотите скрывать вашей страсти к нему.
Поверьте, он не достоин вас. Для него нет ничего святого, он никого не любит. Его господствующая страсть: господствовать над всеми и не щадить никого для удовлетворения своего самолюбия.
