Смерть посещает семью
Мною всегда руководил один принцип: нельзя, чтобы дикие животные привыкали к людям и переставали их избегать. По всей видимости, Пиппа была вполне со мной согласна: она даже мне не разрешала чересчур вольничать с малышами.
Как-то раз они особенно ко мне приставали, нарочно терлись о мои ноги, увивались за мной, не обращая внимания на Пиппу, которая давно уже говорила «прр-прр», явно намекая, что пора кончать эту игру. Она три раза уносила их в самую чащу, но они неуклонно пробирались ко мне, как только она их отпускала. Особенно ласкался самый маленький — он так и ходил за мной по пятам. Когда Пиппа собралась кормить малышей в свое обычное время — в 10 часов утра, я пошла домой. Утром я подглядывала из-за кустов, как малыши карабкаются на спину Пиппы и скатываются с другой стороны, как они покусывают ее за уши, пока она не дернула горловой, так что они разлетелись во все стороны. Они весело катались по земле, стараясь уложить друг друга «на лопатки», шлепали и кусали друг друга, а то вдруг кто-нибудь усаживался на чужую голову, и Пиппе приходилось с мурлыканьем спешить на помощь. В этот раз Пиппа вела себя так спокойно и доверчиво — она знала, что я рядом, но не трогаю ее детей, и это заставило меня глубоко задуматься: почему Пиппа не хочет, чтобы наша с ней дружба распространялась и на малышей? Может быть, она инстинктивно старалась сохранить в семье естественные отношения — несмотря на то, что меня она с шести месяцев считала своей приемной матерью и полностью мне доверяла.
На следующее утро семейство оказалось под большой акацией, нижние ветви которой образовали шалаш над термитником. Кругом поднималась такая непролазная поросль, что гепардов можно было заметить, только когда они шевелились. Наконец я разыскала малышей — они замерли и сидели не шелохнувшись. Немного погодя Пиппа пришла со стороны речки Мулики, подозрительно осмотрела все кругом, убедилась, что малыши в безопасности, и снова собралась уходить.
Пятнадцать минут я шла за ней, несколько раз давала ей мясо, но она съела совсем немного, и, когда мы вернулись к малышам, я положила недоеденное мясо на землю. Вот уж этого она от меня не ожидала. Она нарочно отвернулась, а потом забралась в самую глубину логова. Тут новый запах донесся до малышей, и они вылезли посмотреть, что там такое, но, добравшись до мяса, с отвращением наморщили носы и стали плеваться и шипеть.
На следующее утро нам пришлось проискать семейство целых два часа, пока мы не наткнулись на него в самом открытом месте. Пиппа едва прикоснулась к мясу — видимо, ей важнее было найти пристанище для детенышей. Наверное, мы задержали их на пути к Мулике, потому что Пиппа опять пошла в ту сторону, а малыши поспешили за ней, кто как мог, кроме самого маленького — его Пиппа несла почти всю дорогу. Она с нетерпением смотрела на реку, но пришлось дать малышам передышку, и тут она наконец решила поесть. Только вчера я своими глазами видела, какие гримасы корчили малыши при виде мяса, а сегодня один из них терзал его с такой жадностью, что Пиппа не раз одергивала его, чтобы он не объелся. В этот день малышам исполнилось ровно пять недель.
Теперь я особенно заботилась о том, чтобы остатки еды не привлекли хищников, и клала мясо на кусок брезента, чтобы даже запах не попал на землю.
Пиппа была всегда примерной матерью, и я никак не могла понять, почему она раздавала малышам оплеухи, как только я клала перед ними мясо, или, отозвав их своим «прр-прр», уходила, так что они не успевали к нему притронуться. Почему она не разрешала им есть мясо?
И только через шесть дней после того, как малыши узнали вкус мяса, Пиппа специально показала им, как надо есть, как лакать воду из тазика, это трудное дело они освоили только через несколько дней.
Малышам уже исполнилось шесть недель; и за это время они четырнадцать раз меняли логово, но так далеко, как в этот день, им «переезжать» еще не приходилось. Я решила, что стадия «детской» для них закончилась.
С первыми проблесками рассвета мы пошли к гепардам — на старом месте никого не было. Мы осмотрели всю местность, «о через полчаса появилась Пиппа. Нюхая землю, она кружным путем повела меня к развесистому дереву, но, не доходя до него, уселась на землю, а я обошла дерево кругом. Когда я вышла на другую сторону — Пиппа не могла меня видеть, — сердце у меня остановилось. Самый большой котенок лежал мертвый, с прокушенным затылком, возле куста, и никаких следов борьбы, даже крови, на траве не было. Я подняла окоченевшее тельце, чтобы отнести в машину. Пиппа, не видя, что я несу, пошла дальше.
Мы с Локалем шли за ней, а она, принюхиваясь к земле, повела нас совсем в другую сторону. Примерно через 200 ярдов мы увидели ее утренний след, а рядом — путаницу следов малышей. Тут она повернула к трем кустам. Все более тщательно вынюхивая что-то, она не пропускала ни одного дерева и термитника, осматриваясь, полная тревоги. Проходя мимо двойного куста, я уловила еле слышный звук, напоминающий птичье чириканье. Пиппа не обратила на него внимания и прошла мимо, а я хорошенько пригляделась, раздвинув густую листву, — там прятались трое малышей!
Я пошла вдоль дороги к Пятой миле, разыскивая следы трагедии. Вот отпечатки лап Пиппы, примерно через триста ярдов они переплетались с отпечатками лап львицы или молодого льва, но потом разошлись в разные стороны. Пиппа пошла к долине Мулики, где, как я уже знала, она спрятала своих детенышей. Должно быть, лев шел по дороге, потом почуял запах гепардов и свернул к развесистому дереву. Самый большой и храбрый детеныш, наверное, выбрался наружу, чтобы защитить свою семью — он не раз защищал их и от меня, если я подходила слишком близко, — и лев тут же его прикончил. Пиппа тем временем выскользнула из куста с другой стороны. Возможно, она потом возвратилась к малышам и, спрятав их в двойном кусте, пошла разыскивать четвертого детеныша. Когда мы встретились, она шла именно оттуда.
Когда я возвратилась на дорогу, Пиппа привела меня прямо к двойному кусту, возле которого стоял на страже одинокий слон. Я решила дать ему время для отступления и сходила за мясом и водой для малышей. Когда я вернулась, слона уже не было. Немного спустя Пиппа позвала «прр-прр», и малыши выползли из куста. Они были очень перепуганы. Несмотря на то, что Пиппа подавала им пример, показывая, как есть кишки на манер спагетти, они ели очень осторожно, то и дело озираясь. Самочка была особенно обеспокоена и кидалась под прикрытие куста, стоило мне чуть пошевельнуться.
Как же так вышло, что самый крупный котенок в самом начале жизни погиб без всякой видимой причины? Напрашивался единственный логический ответ — взрослые хищники часто убивают потомство других хищных видов, чтобы устранить возможных соперников. Несколько раз мы находили львят, умерщвленных леопардами, и наоборот; жертва всегда оставалась нетронутой.
...Мы обнаружили Пилпу только на третий день к вечеру, невдалеке от Мулики, — она, должно быть, слышала, как мы ее звали все предыдущие дни. Он была ужасно голодна — наверное, и малыши проголодались не меньше, но она так и не позволила им выйти из укрытия, а сама съела невероятное количество мяса. Мы ушли, так и не повидав малышей.
Я понимала, что теперь Пиппа боится выпускать детей из укрытия, когда стемнеет, и старалась кормить семейство по утрам. Малыши не могли съесть много за раз, но с удовольствием ели часто, с небольшими перерывами в течение дня. Поэтому я нередко оставалась рядом с гепардами весь день. Пиппа окончательно перестала кормить молоком своих прежних детенышей в возрасте восьми недель, а теперешние малыши в том же возрасте питались в основном ее молоком.
Мы решили, что настало время дать малышам имена. Самочку мы назвали Сомба, крупного самца — Биг-Бой — Большой, а его маленького брата Тайни — Крошка. Тайни был мой любимец, и не только потому, что был как две капли воды похож на Мбили, которую я любила больше всех детенышей предыдущего выводка, а еще и за то, что он был такой же заморыш. Но если ему недоставало физической силы, то обаяние и смелость искупали этот недостаток, а глаза у него были чудесные — красивые и выразительные.
Биг-Бой тоже был удивительно мил, но в другом роде. Он был не только самый красивый и самый добродушный из всех детенышей, но главное — своей непоколебимой уверенностью внушал уважение всем окружающим и уже в этом возрасте стал их признанным вождем.
Сомба была умнее остальных, но характер у нее был очень не простой. Сознавая свою слабость, она чисто по-женски защищалась, нападая. Припав к земле, как перед прыжком, она опускала голову и глядела исподлобья, прицеливаясь, чтобы внезапно размахнуться и ударить сразу обеими передними лапами. Я не могла понять, как она ухитряется при этом не опрокинуться, но надо признаться, что это был отличный способ защиты: как ни мала она была, я не решалась и пальцем двинуть, если Сомба была в плохом настроении. Когда я дала ей как-то целую голову от туши, она особенно часто демонстрировала свой излюбленный прием. Может быть, она считала эту голову своей добычей — хотя, насколько мне было известно, ей еще ни разу в жизни не приходилось охотиться. Было очень интересно смотреть, как малыши закрывают глаза, чтобы не отвлекаться, когда надо разгрызть мелкие кости. Когда Биг-Бою было одиннадцать недель и пять дней, он сосал Пиппу в последний раз. Я подозревала, что он просто сосет «пустышку», и с этого дня ежедневно проверяла, есть ли у Пиппы молоко — как ни удивительно, молоко у нее оставалось до тех пор, когда котятам исполнилось двадцать четыре недели и три дня. Как раз в этом возрасте у прежних детенышей Пиппы появились признаки рахита, и были три сломанные лапы на всех. Мне радостно было сознавать, что теперешние малыши вовсе не страдают от таких напастей — все они в отличной форме, и энергии у них хоть отбавляй.
