или на сбор гевеи.
— Не стоит. Лучше, друг, пойдем с нами. Познакомим тебя с дядюшкой Дюшаном. Он что-нибудь придумает.
12
Дядюшка Дюшан, председатель забастовочного комитета, оказался невысоким, плотным, неторопливым человеком с черной бородкой. Говорил он тихо, спокойно. Тогда как его помощник, стремительный, полный энергии Хозе, выпускал тысячу слов в минуту. А его другой помощник — докер Педро, хотя и прекрасно знал английский язык, но говорил так быстро, что даже я с трудом понимал его. Остальные люди в стачечном комитете — грузчики, матросы с буксиров и долговязый норвежец с танкера Томсон, представитель от иностранных моряков, примкнувших в знак солидарности к бастующим. Томсон пользовался большим уважением в штабе забастовки. На его груди красовался значок в виде флажка, с силуэтом Ленина, с непонятными для него и окружающих буквами ВЛКСМ. Расшифровать буквы комсомольского значка никто не мог, но силуэт Ленина привлекал к Томсону всеобщее внимание. Каждый норовил посмотреть значок, и это, по-видимому, норвежцу было приятно. Он охотно позволял рассматривать значок.
Я не понимал языка обитателей фавел, но не чувствовал себя одиноко. Помогал, чем мог, Хозе. Писал плакаты и лозунги. Вместе с ребятами-бразильцами пикетировал у бортов пароходов и у контор найма. Дни, заполненные повседневной работой в стачечном комитете, мчались стремительно и незаметно. Несколько раз приезжали хозяева складов кофе, владельцы пароходов. Они уговаривали комитетчиков прекратить забастовку, угрожали локаутом и арестами, но стачечники не поддавались ни на какие уговоры, настаивая на удовлетворении всех их требований. И хозяева уезжали ни с чем.
Однажды в штаб прибежал взволнованный Хозе.
— Товарищи! Синьоры! Друзья! — еще с порога заорал он, по обыкновению размахивая руками, не успевавшими за его пулеметной речью. — В порт пришло русское судно «Ташкент». Пришвартовывается к причалу с грузом! Что делать? Будем разгружать или нет?
— Совиет шип, совиет шип! — раздались вокруг восклицания. Некоторые докеры не поняли…
— Ну и что же? Кончим забастовку, тогда и разгрузим.
Дядюшка Дюшан, вынув трубку изо рта, неторопливо объяснил обступившим его докерам:
— Русский пароход прибыл со срочным грузом. У нас забастовка. Но ведь этот пароход из страны Ленина. Понятно?
— Ленин!.. Ленин! — эхом пронеслось в толпе портовиков.
— Мое предложение — не задерживать пароход, несмотря на стачку. А деньги — в фонд бастующих.
— Согласны! Надо разгружать, — поддержали дядюшку Дюшана Хозе и норвежец Нильсон, увлекая докеров в порт. За ними устремились грузчики и моряки.
— Пойдем, Пауль! — позвал меня дядюшка Дюшан.
Я, бросив кисти и бумагу, на которой рисовал плакат, поспешил за ними. На причале уже было полно народу. На палубе раскрывали трюмы, и грузчики начали работу. Я спустился со всеми в трюм. Работали весело и дружно.
Я остановился, прислушался, вытирая пот с лица. Да ведь это же «Катюша»! Старая знакомая песня, которую мы пели со сверстниками еще до войны. Я быстро поднялся из трюма. На палубе под брезентовым тентом, не пропускавшим лучей жаркого солнца, под звуки электролы женщины в ярких широких цыганских платьях танцевали с советскими моряками и с парнями из мастерских. Тут же, вдоль бортов, вытянулись столы со всякой снедью. Распоряжался Хозе со своими помощниками, угощал советских матросов и грузчиков фруктами и холодным кальвадосом. Русская и бразильская музыка разносилась над причалом, вызывая недоумение полицейских и важных господ, наблюдавших за разгрузкой. А на всех остальных причалах у бортов замерших пароходов по-прежнему было безлюдно. К дядюшке Дюшану сунулся какой-то капитан с американского грузового парохода, предлагая ему чуть ли не сразу деньги за разгрузку, но его со смехом прогнали.
— Мы бастуем. Понятно? Не прекратим, пока не удовлетворят наших требований! — громко, так, чтобы все слышали, ответил дядюшка Дюшан еще одному хозяину с португальского шипа, просившего и на его судне начать работу…
Глядя, как работают матросы и грузчики на советском судне, он растерянно повторял:
— Ну, «Ташкент», что, особенный, что ли? Я хорошо заплачу. Поймите же, у нас огромный простой, наша фирма терпит убытки.
— Да, особенный! Это же русский пароход! — ответили ему докеры. Португалец, втихомолку ругаясь, удалился.
— Боюсь, как бы полиция не вмешалась, — озабоченно сказал Хозе. — Видите, сколько полицейских у портовых ворот.
— Ерунда! Постесняются советской команды. Да и мы, слабы, что ли! — ответил дядюшка Дюшан.
Постепенно «Ташкент» поднимался над причалом все выше, освобождаясь от груза.
Я не решился пойти к капитану. Мне вдруг сделалось страшно. Поверит ли он? Даже если поверит, что может сделать? Я узнал, что «Ташкент» груза здесь брать не будет, а поплывет в Монтевидео за кофе и бог весть когда направится на родину. Вот если бы сразу взял курс в Советский Союз, тогда бы я рискнул забраться в трюм, спрятаться, и в океане объявиться. Не выбросят же за борт.
Я прислушался к разговорам советских моряков. Очень хотелось заговорить с ними, но какое-то стеснительное чувство овладевало мной, и я молча отходил.
Советское судно разгрузили за трое суток, тогда как на разгрузку такого большого парохода требовалось не меньше недели. Работали не только докеры, но и команды с разных судов, стоявших в бездействии. Дружно трудились плечо к плечу англичанин и бразилец, кочегар-негр с канадского лайнера и светловолосый матрос с норвежского танкера, итальянец и датчанин. Всех объединяла рабочая дружба.
«Ташкент» провожали в путь с пением «Интернационала». Под восторженные возгласы докеров пароход отошел на рейд и, басовито прогудев, затем мимо маяка поплыл в океан. Долго-долго стоял я, глядя на советский флаг, пока судно не скрылось вдали. Когда-то вновь увижу советских моряков и услышу русскую речь? Сбудется ли мечта увидеть Родину?
Проводив русский пароход, грузчики и моряки тесными рядами шли с причала мимо молчавших судов, мимо пустых амбаров, складов, мимо полицейских. И это было так торжественно и грозно, что ни капитаны, ни чиновники порта, ни полиция не тронули бастующих, даже когда увидели английского матроса с красным флагом. Мы вышли из ворот порта и стали прощаться, расходиться в разные стороны. Я пошел в
