— Если перочинный нож — оружие, то да, — пробормотал обершарфюрер.
— Выверните ваши карманы!
Эсэсовцы посмотрели на часового и вытряхнули содержимое карманов на землю: помятую пачку из-под сигарет, спички и длинный перочинный ножик с несколькими лезвиями. Ножик Густава.
Джонни уставился на него, затем спросил:
— Что вы сделали с Густавом?
Пожилой эсэсовец прищурился:
— С Густавом? Нам надо было сразу же повесить и его и тебя тоже, ублюдок!
Часовой подтолкнул обоих эсэсовцев:
— Давай, давай! Шагай, там разберемся!
Эсэсовцы повернулись и нехотя поплелись.
— Жив ли Густав? — крикнул им вслед Джонни.
— Тебе это очень интересно знать, да? — бросил через плечо обершарфюрер. Он тронул своего приятеля за плечо и заметил: — Вчера мы допустили глупость!
19
«Хочешь здесь остаться?»
На последней повозке.
«На Берлин!»
Джонни стоял словно в оцепенении и смотрел вслед уходившим эсэсовцам. Жив ли Густав? Он посмотрел на пленных, как будто бы они могли ему ответить. Но они молчали.
Когда эсэсовцев увели, кто-то крикнул:
— Выше голову, ребята!
Ганка и Петя направились прямо через кусты к повозкам. Джонни нерешительно двинулся за ними.
На первой повозке сидел наверху молодой солдат. Он держал в руках вожжи и курил. Улыбаясь и не выпуская папиросу изо рта, он крикнул Ганке что-то задорное. Ганка ответила ему шуткой.
Лошади в упряжках вздрогнули и запрядали ушами. Они, видимо, чувствовали, что им предстоит нелегкий переход.
На второй повозке сидели санитарка и солдат. Она слегка нагнулась вперед, глаза ее были закрыты.
Петя побежал вдоль колонны к последней повозке, на которой ехал дядя Коля. Из-под натянутого брезента виднелась кое-какая кухонная утварь. Колонну замыкала походная кухня. Между оглоблями стоял, махая хвостом, маленький пони. Он вытягивал морду и косился вверх, как бы желая проверить погоду.
Вдруг Джонни почувствовал легкий толчок.
— Чего ты стоишь тут и смотришь? — спросила Ганка.
Джонни пожал плечами.
— Хочешь здесь остаться? Поехали с нами!
— С вами?
— С кем же еще?
Джонни медленно подошел к повозке.
— Разве ты не рад?
— Рад, — смущенно пробормотал Джонни.
— Ты парень хороший, — заметила Ганка, — ты, пожалуй, третий из немцев, которые мне понравились. Иди в последнюю повозку. Там Петя.
Девушка хотела уже отвернуться, но Джонни окликнул ее:
— Ганка!
— Что еще?
— Что будет с теми двумя эсэсовцами? — Мальчик указал в сторону пленных.
— Это тебя беспокоит? — Она встряхнула головой. — Сначала мы, конечно, разберемся, кто они такие. А остальное уже не наше дело.
Тут Джонни услышал собачий лай. Это Трехногий подбежал к повозке с высунутым языком.
— Ты снова где-то пропадал? — отчитывала песика девушка. — Снова чуть было не потерял нас!
Пес втянул большую лохматую голову, припал к земле и виновато косился на нее.
— Ну ладно уж! — решительно произнесла Ганка, а затем, обращаясь к Джонни, крикнула: — Давай садись быстро!
Колонна тронулась в путь.
Лошади затрусили, колеса заскрипели. Ехали по песчаной дороге, проходившей через высокий хвойный лес. Повозку все время трясло и качало, так что плечи мальчиков терлись друг о друга. Петя громкими возгласами подгонял маленького пони, чтобы он не отставал от колонны. Вскоре лес стал реже, и колонна выехала на проселочную дорогу. Походная кухня подпрыгивала то и дело на ухабах. Чем дальше они продвигались по дороге, тем более оживленной она становилась.
Все чаще их обгоняли грузовики. По дорогам, а где прямо по полям и лугам двигались колонны советских солдат, одетых большей частью в длинные шинели и меховые шапки. За спиной у каждого были зеленые, похожие на рюкзак вещевые мешки, оружие; некоторые везли за собой станковые пулеметы или несли на плечах ящики с патронами и части разобранных минометов. Впереди каждой колонны шел офицер. Некоторые колонны шли с песней, которая, видимо, воодушевляла их. Для Джонни, который слышал впервые пение сотен голосов, оно показалось захватывающим и приятным.
К вечеру они подъехали к бетонному шоссе с движением в четыре ряда. Посредине его проходила разграничительная полоса, поросшая травой. Здесь им пришлось ждать, так как въезд на шоссе был разрушен. Танки, самоходки, тягачи с тяжелыми орудиями и бронетранспортеры двигались по шоссе почти непрерывным потоком. На обочине, рассредоточившись вдоль откоса, отдыхало крупное подразделение пехоты. Солдаты сидели или лежали на сухой, желтой траве, одни дремали, другие курили или ели что-то из котелков. Кое-кто перематывал портянки. Наверху откоса, возле проезжей части, сдвинув фуражку на затылок, стоял в шинели нараспашку сильный, широкоплечий офицер, опиравшийся на палку. На его гимнастерке сверкали несколько орденов и медалей. Он диктовал пожилому бородатому сержанту распоряжения, которые тот быстро заносил в толстый, потрепанный журнал. Каждый раз, когда сержант начинал писать, он сначала слюнявил кончик карандаша.
Один молодой солдат со скучающим взглядом и круглым, толстощеким лицом охранял долговязого пленного немецкого полковника, на сухой шее которого болтался Рыцарский крест. Полковник низко склонился над открытой консервной банкой, из которой доставал вилкой кусочки мяса и неторопливо отправлял в рот. На фоне отдыхающих солдат он показался Джонни одинокой и странной птицей. Никто из солдат не обращал на пленного внимания. Их больше заинтересовал пони. Они похлопывали его по крупу и гладили. Один солдат протянул лошадке кусок хлеба и засмеялся, когда пони сначала обнюхал хлеб, а потом взял зубами и начал лениво пережевывать.
Петя спрыгнул с повозки и стал бродить по откосу. Дядя Коля раздавал желающим остатки супа из своей походной кухни. Тетя Даша с набитой до отказа санитарной сумкой деловито сновала среди отдыхавших; в первую очередь она подходила к тем, у кого были повязки на голове, руках и ногах.
Джонни видел, как она разговаривала с ранеными. С ней шутили, дружески хлопали по плечу. Наконец она остановилась возле солдата, который сильно натер ноги, и достала из своей сумки какую-то банку с мазью. Мальчуган заметил, что необычно темные руки санитарки ни у кого не вызывали никакого удивления. А его по-прежнему не оставляла мысль: почему все-таки у нее такая темная кожа?
Вскоре по шоссе снова прогромыхала танковая колонна. Люки машин были открыты. Джонни ясно видел выпачканные мазутом, потные лица водителей. Командиры машин, головы которых торчали из башен, внимательно следили за дорогой. На голове у танкистов были черные шлемы с толстыми ребрами. Лица их были серыми от пыли и закопченными от выхлопных газов или от порохового дыма. Пехотинцы, стоявшие на обочине, приветственно махали танкистам руками. Один солдат громко и раздельно прокричал сквозь гул моторов:
— На Берлин!
Джонни, воспринимавший происходившее вокруг него все с большим интересом и даже с удивлением, слез с повозки. Благодаря счастливому случаю он оказался в столь необычном для него обществе. И случилось это все как-то само собой.
Сначала несмело, потом все более свободно он стал с важным видом расхаживать возле солдат, описывая все более широкие круги вокруг повозки.
— На Берлин! — послышался новый крик. Он звучал как торжествующий призыв. «А почему бы мне и не дойти с ними до Берлина?» Он прошел еще немного и удивился, что никто не обращает на него особенного внимания. Последнее обстоятельство несколько огорчило его. Как будто было вполне обычным то, что он, немецкий мальчуган, разгуливает здесь.
Вскоре прошла еще одна танковая колонна, за которой проследовала длинная цепочка грузовиков с пушками. Вдруг Джонни захотелось как-то обратить на себя внимание. Он спустился по склону мимо офицера с палкой и бородатого сержанта.
— На Берлин! — крикнул он сначала несмело, а затем стал кричать все громче и громче. — На Берлин! На Берлин!
Сидевшие поблизости красноармейцы весело посмотрели на него. Их взгляды, казалось, говорили: «Кто это там пищит?» Кое-кто из солдат даже засмеялся.
И тогда произошло нечто необычное. Сначала один голос, затем все больше новых присоединялось к возгласу немецкого мальчугана.
20
Пони, оказывается, не плачут.
Палаточный лагерь.
«То, что ты знаешь, держи при себе».
Среди ночи Джонни проснулся. Он открыл глаза. И хотя вокруг было темно, он знал, что все еще лежит скрючившись на повозке. Он чувствовал под собой жесткие доски. «Отчего же я проснулся?» — мысленно спросил он себя.
Он начал вспоминать вторую половину вчерашнего дня, когда шоссе наконец освободилось от колонн и они пересекли его. Проселочная дорога, по которой они ехали, была основательно разбита бомбами и снарядами. В довершение ко всему то тут, то там на ней стояли исковерканные автомашины, обгоревшие танки и изуродованные орудия. Повсюду валялись каски, коробки противогазов и гильзы от снарядов.
