— Ты всерьез, что ли? — засмеялся первый. — Да сдалось мне это все! Сам разгребай!
— А знаешь, — второй хитро улыбнулся. — Мы пока поднимались, я слоган придумал. Со смыслом. «Второе дыхание».
— Под такое проголосуют, — оценил первый. — Точно проголосуют.
— Ну, проголосуют-то в любом случае, — сказал второй. — Но просто хочется, чтобы красиво было.
И хотя впереди еще было немало формальностей, именно в этот исторический момент второй снова стал первым, а первый — вторым.
— Ты это… Если что, потом опять поменяемся, — ободряюще подмигнул первый.
Взял в руки рацию и передал на яхту:
— Готовимся к отплытию. Каникулы закончены. Возвращаюсь.
Utopia
Иван Николаевич Антонов мечтал когда-нибудь побывать в Париже.
Антонов очень любил Францию.
Русскому человеку вообще свойственно любить Францию, это он еще у советского человека унаследовал. Проведи сейчас на улице опрос — по какой из европейских стран надлежит немедленно нанести ядерный удар — Франция, наверное, единственная уцелеет. К Франции ни у кого нет претензий. Как-то простил ей русский человек Наполеона, хотя вот шведам рассчитывать на пощаду не стоит: кто-нибудь да припомнит куда более раннюю русско-шведскую войну. Осадочек остался.
Дело, наверное, в том, что Франция во все времена была для русского человека совершенной утопией, волшебной страной, где все не так, как на родине. Где изысканно и вежливо. Где соблазнительно и страстно. Где стильно и вкусно. Где свободно. И Джо Дассен.
С того момента, как у Ивана Николаевича появился собственный рабочий кабинет, над креслом прочно обосновались две фотографии: Бельмондо с револьвером и Эйфелева башня весною в довольно непохабном для Владивостока черно-белом исполнении.
И потом эти две фотографии в золоченых рамках мигрировали вместе за своим хозяином из кабинета в кабинет, из офиса над сауной — в офис в загородной крепости, оттуда — в офис в стеклянном бизнес-центре на территории порта, а оттуда уже — в офис в новом здании администрации губернатора Приморья. Там у них появился новый сосед — фотопортрет Президента. Но Президента Иван Николаевич так повесил, по долгу службы, а вот Бельмондо — по велению сердца.
Ивана Николаевича, понятное дело, так звали не всегда. Не всегда он ездил на службу в дорогом костюме в благородную полоску на бронированном «Cитроене C6», не всегда за руку здоровался с министрами, не всегда летал в Москву первым классом. Когда-то и он был маленьким мальчиком, и его звали просто Ваней, а то и как-нибудь похуже.
Потом он занялся спортом и завел новые знакомства, и его стали звать Бешеный, а те, кто раньше его нехорошо обзывал, быстро прикусили языки. Потом по совокупности заслуг его направили отбывать десятилетний срок на зону строгого режима. Там Бешеный прошел некоторую школу жизни, был несколько раз тяжело ранен, научился уважать авторитеты, мыслить стратегически, и сменил прозвище с Бешеного на Бельмондо.
На французского актера времен фильма «Au bout de souffle» Бешеный был немного похож внешне. Человеку, который впервые указал Бешеному на сходство, он на всякий случай сломал ключицу, но потом, поняв, что «Бельмондо» — всего лишь фамилия, извинился. И с новым своим именем так сросся, что почти забыл скоро, как его звали раньше.
Там же, под Читой, пришло и увлечение всем французским — Джо Дассеном, Эммануэлью, Елисейскими полями и даже немного языком — по ночам, в тайне от товарищей, которые могли бы счесть последнее признаком не рафинированности, но слабости и определить Бельмондо в «пидарасы».
Франция стала для Бельмондо эталоном свободы — физической и метафизической. Он полюбил ее как символ. Как образ. Как мечту.
Когда Бельмондо освободился, он решил формально завязать с преступным прошлым, поэтому пошел в рыбный бизнес. Но деловую хватку сохранил с прежних времен, и когда кто-то из бывших знакомых приходил к нему и называл его по старой памяти Бешеным, то такого знакомого ассистенты Бельмондо потом отвозили на безбрежную владивостокскую свалку «Горностай», аккуратно расфасованным по целлофановым пакетам.
Годы шли. Сфера интересов Бельмондо расширялась, включая в себя и импорт праворульных машин из Японии, и экспорт леса. Настал момент, и ему, одному из самых авторитетных предпринимателей в Приморье, предложили задействовать свой авторитет на государственной службе, вступить в партию и сделаться губернаторским замом. Тут-то Бельмондо и стал снова Иваном Николаевичем — как по паспорту, как в далеком и невинном детстве, словно пройдя обряд очищения, сбросив, точно кобра старую кожу, прозвища и погоняла… Тот же обряд прошло и личное дело Ивана Николаевича в краевой прокуратуре, и в местном УВД. Только ФСБ помнило весь непростой жизненный путь Ивана Николаевича, но на то оно ведь и ФСБ, чтобы все обо всех помнить, и в некоторых случаях напоминать.
Став государевым человеком, Иван Николаевич внешне совершенно переменился, отрекся от своего бурного прошлого и другим наказал о нем забыть, а если кто ему слишком навязчиво напоминал о былом, то такого человека секретари Ивана Николаевича отвозили на легендарную уже владивостокскую свалку «Горностай», аккуратно расфасованным по брендированным пакетам из принадлежавшего Ивану Николаевичу супермаркета.
В одном лишь Иван Николаевич себе не изменил — в своей франкофилии. И даже женился он по старой любви — на рядовой проститутке, которая догадалась в качестве творческого псевдонима взять себе ностальгическое «Эммануэль», выделяясь на фоне прочих Снежан, Анжел и Кристин. Это потом уже, решившись на свадьбу, Иван Николаевич оформил невесте победу в конкурсе «Мисс Приморье» — просто чтобы не выглядеть лохом в глазах истэблишмента.
И портрет вечно молодого Жан-Поля Бельмондо все также висел в его кабинете, означая решимость Ивана Николаевича в душе остаться верным романтическим идеалам своей юности. Ведь свобода, на которой он оказался после отсидки, не была той абсолютной неземною свободой, что царила во Франции.
Своей музе Иван Николаевич служил как мог. Отпустил грехи непослушному киллеру, который сбежал от Антонова в Иностранный легион, вернул его домой и трижды в неделю занимался с ним ломаным французским и рукопашным боем. Все альбомы Джо Дассена Иван Николаевич собрал на виниле, а Мирей Матье даже дважды пела у него в сауне по случаю юбилеев.
Но вот в самой Франции седеющий лев побывать так и не успел. Сначала не давали паспорт, потом не отпускали дела, потом не давали визу, и опять не давали визу, и опять не отпускали дела. И потом, географически Владивосток расположен много ближе к Паттайе, чем к площади Пигаль.
Однако с мечтой однажды все-таки приземлиться в аэропорту Шарль де Голль и вдохнуть полной грудью чистейший французский воздух Иван Николаевич расстаться не мог.
И вот, когда досье на него в органах волшебным образом обнулилось, словно пройдя перезагрузку, и когда ему вручили зеленый служебный паспорт, в который лепить отказ воспитанным французам было не comme il faut, он решился.
* * *
— На выходные это самое… В Париж планирую, — поделился он с губернатором, украдкой глотая валидол.
— А слетай, голубчик, слетай! Ты же сколько собирался, — ласково глядя на Ивана Николаевича, ответил губернатор; уж он-то знал.
— Волнуюсь, — покраснел Иван Николаевич, и протер лысину шелковым платком. — Одна мечта осталась… И вот сейчас… Это самое.
— Счастливый ты, — вздохнул губернатор, отщипывая дольку от мандарина и подкладывая ее к белому телефону с золотым двуглавым орлом вместо диска. — Моя вот мечта уже исполнилась… И как-то скучно стало.
— Ну так… Губернатором можно ведь только один раз стать, а в Париж летать — хоть каждую пятницу, — златозубо оскалился Иван Николаевич. — Не соскучишься! Лувр там, Сена, кафешантаны и каштаны, Латинский квартал, а если что — то и до Лазурного берега, к пацанам, недалеко…
— Почему это губернатором только один раз? — нахмурился губернатор. — Я вообще-то на второй срок… Конечно, человек предполагает, а Бог располагает, — спохватился он, боязливо оглянулся на белый гербовой телефон и подложил ему еще одну дольку мандарина.
— Некоторые в стопочку коньяку хорошего французского наливают и ставят ему, — шепотом сказал Антонов, глазами указывая на кремлевский телефон. — Говорят, помогает.
— Неисправимый ты, Бельмондо, франкофон, — покачал головой губернатор. — Ладно, вали!
Элегантный «Ситроен C6» цвета ночи в Провансе — как у французского президента Саркози — летел по улицам Владивостока, проглатывая ухабы и ямы, в окружении шестилитровых джипов. Постовые ГИБДД, издалека заприметив экзотический автомобиль, единственный леворульный в царстве праворульных машин, обычно брали под козырек, а те, кто успевал, прятались в придорожных кустах, зная о классовой неприязни Антонова к сотрудникам милиции. Сам Иван Николаевич, уютно устроившись на сиденьях молочной кожи, решал государственные вопросы.
