— Je ne suis pas une pute! — вопила прима.
— Je ne comprends pas! — искренне удивлялся Иван Николаевич.
Подлетевшему секьюрити Бельмондо ловко проломил голову бутылкой Crystal, потом разбил фужер на манер розочки и еще десять минут удерживал оборону, зажатый в угол превосходящими силами прибывшей жандармерии. Легионер, помня, что в этой стране ему еще работать и работать, не вмешивался.
Наконец Ивану Николаевичу надели наручники и тычками погнали его сквозь толпу в полицейский микроавтобус.
— Снимите браслеты! Я свободный человек! — орал Бельмондо, окровавленный, но не покоренный.
И темнокожая прима с едва заметной тоской в оленьих карих глазах смотрела ему вслед, пересчитывая купюры.
В полицейском комиссариате Иван Николаевич держался с достоинством, на все вопросы отвечая по-русски. Из-за этого разговор не очень клеился.
— Pourquoi avez-vous aggressé la danseuse? — спрашивал, к примеру, следователь.
— Я отказываюсь говорить, пока сюда не прибудет русский консул! — откликался Иван Николаевич.
— Confirmez-vous avoir frappé la personne de securité? — спрашивал следователь.
— У меня дипломатическая неприкосновенность! — врал Иван Николаевич.
— Comprenez-vous qu’à cause de votre comportement vous serez deporté de la France? — спрашивал следователь.
— Ты че за беспредел мне тут устраиваешь? — сбивался с державного на разговорный Иван Николаевич.
Зазвонил телефон. Следователь снял трубку, вытер лоб платком и умолк. Комариным писком из динамика до слуха Ивана Николаевича донеслось заветное «consul russe». Полицейский искоса посмотрел на Бельмондо.
— Сейчас тебя поставят на четвереньки! — потер руки тот. — Приучайся, мужик, думать на шаг вперед. Уже сейчас скажи родным, чтобы они тебя в розыск объявляли!
— Le consul russe est à Courchevel. Il aide a vos collegues plus riches et ne viendra pas. Quelques choses aves des putes mineures, cocaïne et armes à feu, comme d’hab, — спокойно ответил следователь.
— Братишка! У меня еще тысяч двадцать наликом осталось, — Бельмондо суетливо полез в пиджак. — Возьми на память, а?
— On n’accepte pas des pot-de-vin ici, — отодвинулся от него следователь.
— Je ne comprends pas, — вытаращил глаза Бельмондо, позабыв даже о национальной гордости.
— Pas de pot-de-vin! Vous etes en Europe, pas chez vous en Russie, — фыркнул следователь.
— И я сделаю все, от меня зависящее, чтобы моя Россия никогда не вступила в ваш блядский, надменный Евросоюз! — в сердцах крикнул Иван Николаевич.
* * *
Его еле выпустили спустя сутки — легионер вспомнил по старой работе телефон хорошего адвоката. Адвокат вообще специализировавшегося на серийных убийцах, но подкалымливал на российских полуофициальных лицах и африканских вождях в отпуске.
До самого аэропорта за «Ситроеном» цвета московского смога, в котором, угрюмей Бутырки, трясся Бельмондо, ехала полицейская машина с включенными мигалками. Спасибо, хоть наручники сняли.
— Слушай, давай хоть двести рванем? — не выдержал Бельмондо, устав от мелькания в зеркале заднего вида. — Душно мне…
— Так нельзя же, Иван Николаевич, — пробасил легионер. — Восемьдесят ограничение.
— Подавляют, гады, личность, — зло процедил Бельмондо. — Хочу на Родину…
Сидя в просторном кресле полупустого бизнес-класса, Иван Николаевич с ненавистью смотрел на Францию сквозь очко иллюминатора.
— Ну и в чем тут свобода?! Того нельзя, этого нельзя… — пробурчал он вслух, оглянулся на соседей в поисках поддержки, но наткнулся взглядом только на бледного отползающего Познера.
Познер приоткрыл было рот, но задумался о чем-то и закрыл его вновь.
— Фра-а-анция… — с отвращением протянул Бельмондо. — Тьфутыблять! Не страна, а какая-то утопия!
Одна на всех
Этот кабинет Гольдовский себе представлял совсем не так. Думал увидеть номенклатурный дубовый стол, способный вынести танковый таран, державный портрет Сами-Знаете-Кого маслом в резной золотой раме, белые вертушки спецсвязи с гербами, мраморные пепельницы…
И был приятно удивлен. Скандинавский минимал, огромная плазма в углу и тонкий «Мак» в алюминиевом корпусе на стеклянном дизайнерском столе. Даже Сами-Знаете-Кто глядел со стены с лукавым ленинским прищуром, прижимая карабин к обнаженному торсу. Все говорило о том, что хозяин кабинета — человек продвинутый.
— Вы хороший специалист, — бесцветно произнес тот. — Видел ваши работы по силиконовому мозгу. Очень креативно. И эта тема с куриными окорочками тоже. В общем, мне кажется, вы доросли до настоящего челленджа.
Гольдовский смущенно кашлянул. Когда вчера ему позвонили с неопределяемого номера и представились, он сначала решил, что его разыгрывают приятели, потом утер внезапную испарину и судорожно закивал. Всю ночь он ворочался, пытаясь вообразить, о чем же завтра пойдет разговор…
— Зря удивляетесь, — перехватив его недоуменный взгляд, ровно проговорил человек. — Мы всегда старались привлечь таланты из любых сфер. У нас работают и бывшие сотрудники ФСБ, и бывшие военные, и из частного сектора… Про ФСБ я уже говорил?
Гольдовский осторожно кивнул. Человек за стеклянным столом кивнул ему в ответ и замолчал. Тактично заполняя паузу, зажужжал японский кондиционер.
— Вынужден признать, — сказал человек. — Креатив у них своебразный. Поэтому я решил привлечь кого-то с незамыленным взглядом. Задача непростая. В сложные нынешние времена нужно сплотить наш многонациональный, — он скользнул взглядом по носу Гольдовского, — народ. Тема с маленькой победоносной войной выстрелила красиво, но немного преждевременно. Прогнозы по экономической и социальной стабильности у нас… — он поворошил исчерканные красным маркером листы бумаги, — разные. Поиски национальной идеи сводятся к пресловутому «Православие, самодержавие, народность». Во-первых, неясно, как сегодня с системой ГАС «Выборы» трактовать «народность», а во-вторых этот слоган несколько исключает наших чеченских, татарских, дагестанских и даже калмыкских братьев… Про чеченцев я уже говорил?
Гольдовский выжидающе кивнул.
— Нам нужна новая патриотическая концепция. Нужна новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете? У вас, кстати, случайно не двойное гражданство? — как бы невзначай обронил он.
— Нет, — Гольдовский истово помотал головой, хотя он задумывался иногда об этой опции.
— И очень правильно. А то нам уже случалось брать на работу технологов, которые начинают писать о любви к Родине и путают предметы любви… А Родина, — человек за стеклянным столом назидательно поднял палец, — как женщина. Если любишь вторую, это означает измену первой.
Гольдовский сделал пометку карандашом в принесенном с собою дизайнерском блокноте. Человек посмотрел на него благосклонно.
— И вот, собственно, ваша задача. Придумайте что-нибудь. Нужно воскресить и модернизировать патриотизм. Придать Родине sex appeal. Определить, что это понятие вообще может означать в мире эпохи Интернета, эпохи global village. Я хочу, чтобы слово «Родина» стимулировало нервные центры не только в мозгу православного хоругвеносца и не только в мозгу казацкого атамана. Я хочу, чтобы Родина была трендовой. Чтобы «Винзавод» добровольно устраивал патриотические хэппенинги. И чтобы при этом пенсионеры не чувствовали себя чужими на этой Родине… — он гильотинировал сигару и, прежде чем зажечь ее, проникновенно заглянул Гольдовскому в глаза. — Ну и, разумеется, эта концепция Родины должна понравится всем. Особенно тем, кто распределяет и утверждает бюджеты. Лучшим нашим кадрам. Я уже говорил, где мы их набираем?
Гольдовский обреченно кивнул.
— До понедельника подумайте, — сказал человек за стеклянным столом.
* * *
Пятилитровый двигатель X6 низко заурчал, просыпаясь. Гольдовский задумался, роняя пепел американского Данхилла на белые кожаные сиденья. У него был верный способ: проговорить с собой всю цепь мгновенных ассоциаций с брендом или товаром, на которые поступал заказ. Обычно одна из первых оказывалась самой яркой, на ней он уже и выстраивал всю концепцию и будущую кампанию. Нужно было только взглянуть на привычные образы под новым углом; кокаина Гольдовский побаивался, а вот гидропонику для этих целей использовал часто.
Родина, Родина, Родина…
С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре?
Гольдовский вывернул из душноватых переулков к Китай-Городу, съехал на набережную и покатил к Большому Каменному мосту. Справа мелькали красные кирпичи, матово светились золотые купола, ловя отражения низких облаков, сизый постовой разводил черные «мерседесы» и «рейнджроверы»… Многоугольная, ломаная линия кремлевских стен неправильностью своей напоминала неправильность контуров человеческого сердца. Клапаны Боровицких ворот впускали и выпускали бронированные кортежи… Сердце Родины бьется исправно… Что-нибудь этакое? Нет, тему Кремля лучше не педалировать. Нужно что-нибудь поуниверсальней. Понравиться должно ведь всем? Всем. Что же, еще и Белый Дом втискивать?
