не пришел ни вечером, ни утром. Юлька встревожилась, побежала к Сереге. «Уехали. На материк, кажется», – сообщила безучастная соседка.
Юлька вернулась домой, открыла шкаф, а там пустота: пропали Славкины вещи и чемодан, с которым они приехали на остров.
– Уехал и мне ничего не сказал! – всхлипывала Юлька, прижимала к животу не взятую Славкой ветхую рубашку. И тут же утешала саму себя: – Он вернется, никого у него нет!
Юлька написала Славкиной тетке, еще раз наведалась к Марине – все бесполезно. Она врала Ираиде Павловне, что Славка работает на севере, пряталась от ее сурового взгляда, притворялась счастливой. Славка оставил ей почти все деньги. Юлька экономила, тайком таскала из хозяйкиной кастрюли картофелины, отрезала чуток хлебушка. Вечерами склонялась над тетрадкой: «Славочка, вернись, найди меня. Ты ведь нашел уже однажды…»
В декабре, оплатив комнатку, Юля пересчитала финансы. Осталась мелочь да то, что было отложено на свадьбу. Мало! Ждать, тянуть дальше – нет смысла. Надо купить билет и улететь на материк. Там кто-нибудь поможет. И Славка наверняка там!
Юлька ничего не сказала Ираиде Павловне, бросила в сумку пожитки, сунула деньги в кошелек, спрятала их вместе с письмами. Хозяевам она обязательно потом позвонит, поблагодарит за приют и никогда больше не услышит грозного баса: «Дэвонька!»
Автобус трясся, пыхтел в гору, несся вниз, мелькали заснеженные поля, полысевшие ближе к северу елки. Ребеночек колотил ножкой или ручкой. Юлька уговаривала его: «Терпи, маленький, скоро будем дома».
В Южном мело. «Южный – город вьюжный», – вспомнила Юлька строчки, услышанные по радио. Пальто-дутыш грело плохо. «Ничего, теперь мне метели не страшны», – улыбалась Юлька.
У авиакасс толпился народ. Мужчина в очках, разглядев ее живот, протиснул Юльку к окошечку.
– На сегодня есть билеты?
– Завтра будет самолет, – зевнула кассирша.
«Пусть завтра. Посплю в аэропорту и улечу!» Радостная Юлька полезла в сумку за кошельком.
Кошелька не было.
Юлька перевернула вещи. Кошелек исчез, целлофановый пакетик с паспортом и дипломом тоже. В очереди заторопили:
– Чего застыла, девушка? – Мужчина, что пропустил ее, теперь теснил плечом от окошка.
Юлька вышла на улицу.
Где же деньги, документы? Неужели забыла? Нет, Юлька помнила, как сложила все аккуратно. Она оглядела сумку. В длинном разрезе на боку виднелись неотправленные письма…
Юлька брела по городу. Ни слез, ни мыслей не было – ничего, кроме нетерпеливых толчков в живот и метели. В снежной пелене терялись дома, машины, фигурки прохожих. Темное отупение сошло на нее, на плечи давили сумерки, ветер забирался под хлипкое пальто. Она вышла на площадь, сгребла снег со скамейки голой ладонью у могучих синих елей. Варежки где-то обронила, наверное. Слезы ползли по щекам, смешивались со снегом, превращались в колючие соленые льдинки. Она закрыла глаза, и ресницы смерзлись. «Что же делать? Ангелы, где вы? А… теперь все равно…» Шарфик размотался, снежинки, насыпанные ветром за воротник, кололи шею, но Юлька этого не чувствовала, пронзенная болью отчаяния и другой, физической болью – в мир стремился новый человечек.
5
Юлька очнулась, с трудом разлепила ресницы, огляделась. Она лежала в больничной палате, одетая в незнакомую ночную рубашку. Что-то не так. «Что?» – испугалась Юлька, положила руку на живот и не ощутила привычной округлости. Она вспомнила, как ее тормошили за плечо, как везли по белым коридорам. Вспомнила сердитые возгласы, внимательные глаза – с нею возились, переворачивали, кололи иголками. Вспомнила боль – страшную, дикую. А через боль – ласковые уговоры:
– Тужься, мамочка, тужься… Смотри, какая девочка у тебя! – Ей приподняли голову, и Юлька увидела комочек со скрещенными ручками и ножками. – Дочка!
– Почему она не плачет? – прошептала Юлька и потеряла сознание…
Пришел доктор, осмотрел рожениц, присел на край Юлькиной кровати:
– Ну, красавица, девочка у тебя здоровенькая. А как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – заверила Юлька посиневшими губами.
– Кто же ты такая? – Доктор вытащил листок и ручку.
– Семенова я, Юля.
– Где же, Семенова Юля, твои документы?
Юлька рассказала все-все – взахлеб, мешая слова со слезами. Женщины в палате притихли, слушали.
– Так, Семенова, неважны дела-то, а? Что делать будешь?
Юлька уже плакала навзрыд, и доктор сказал:
– Не волнуйся, подумаем…
В углу смешливая Наташа сцеживала молоко, выставив налитые груди. Койку слева занимала Елена Сергеевна – она забеременела поздно, и ребеночек родился слабенький. Справа красивая молодка Ирка красила ресницы запрещенной в роддоме тушью. Тихая Света выскакивала в коридор, прислонялась лбом к холодному стеклу, плакала – у Светы раньше срока родился мальчик, не спасли.
Женщины в отделении патологии болтали, делились опытом, преображались, когда нянечки приносили детей на кормление. А Юльке девочку не давали. Она спросила у сестры, почему, но та лишь усмехнулась – потерпи. Юлька терпела, глядела с завистью на Наташу, на Елену Сергеевну, на Ирку, которая кормила малыша, не отрываясь от детектива.
Не принесли девочку и на следующий день. Юлька заволновалась, побежала выяснять – в чем дело? В коридоре холодно, выцветший казенный халатик не согревал, хорошо Света сунула ей теплые вязаные носки. Отделение для малышей закрыто наглухо, в двери окошко.
– Что тебе, Семенова? – спросила выглянувшая на стук медсестра.
– Я дочку хотела… покормить…
– Рано тебе кормить, – отрезала сестра, но, встретив умоляющий взгляд, потеплела: – Хочешь, покажу?
Она вернулась с маленьким свертком, из которого виднелось крошечное красное личико. Девочка спала. Юлька замерла. Она тут же поверила, что это ее девочка! А девочка, словно услышав маму, открыла сердитые синие глазки – большие, с ресничками.
– Тебя врач вызывает, – медсестра унесла дочку.
Доктор говорил долго, нудно. Тяжесть свалившейся беды сгорбила Юльку. Беда никуда не ушла, не растворилась, не исчезла. Ей некуда идти. Нет документов, денег, крыши над головой. Она не может взять дочку. Не может купить пеленки, теплое одеяльце, коляску. Выходило, что Юлька должна отказаться от ребенка, заполнить бумаги, поставить подпись.
Доктор сочувствовал горю, уверял, что отказ не навсегда, что в дом малютки можно наведываться, а потом, возможно, и забрать ребенка, но Юлька не слышала. Невозможно! Нет…
Дочку приносили на кормление, а Юлька не радовалась, скулила тихо, разглядывая синие глазки, светлый хохолок на макушке, грозивший превратиться в мамины кудряшки. Неминуемое расставание жгло сердце, и она плакала и плакала. Соседки не умолкали ни на минуту, высовывались в форточку к мужьям, родственникам. К Юльке, конечно, никто не приходил.
– Ты придумала имя? – спросила Наташа, делясь вкусностями.
– Лиза, – ответила Юлька, – Елизавета Станиславовна. – Впервые в роддоме она вспомнила о Славке. И мысленно похоронила любовь навсегда.
Приближалась выписка. Юлька умирала от горя, но оттянуть страшный день
