— Камень какой-то. Еще днем нашел в горах, — безразлично сказал Шумейкин.
Он поднялся, вынул из кармана электрический фонарик. При его свете Коркин увидел на отбитой части камня разноцветные концентрические круги.
— Так это же агат! Полудрагоценный камень. Молодец, Олег! — воскликнул он.
— Дай сюда! — выхватив агат, Шумейкин спрятал его в карман.
— Что же ты? Перед походом как договорились: все минералы сдавать в коллекцию!
— Так то минералы… А это, ты же сам сказал, — драгоценный камень. Я его маме на брошку подарю.
— Эх, ты, а еще звеньевой! Найден в походе — значит общий, отрядный!
— А ты найди сначала, а потом говори. Что мне твой отряд!
— Вот ты какой!
— А тебе что? Искупался в водопаде — еще хочешь? — пригрозил Шумейкин.
Вера Алексеевна поняла, что ей пора вмешаться.
— Вы почему не спите? — подошла она к ребятам.
Коркин открыл было рот, чтобы объясниться, но Шумейкин опередил его:
— Я, Вера Алексеевна, агат нашел, — вынул он из кармана камень, — думал отдать его Сбитневу в коллекцию, а Коркин хочет забрать себе.
— Кого-чего? Это же неправда!.. Я, наоборот… — возмутился Коркин, но его перебила учительница:
— Я слышала ваш разговор.
Она строго посмотрела на Шумейкина:
— Спать пора!
Шумейкин юркнул в палатку, на ходу пряча агат в карман. Коркин побрел к своей палатке.
Вера Алексеевна задумчиво покачала головой, прислушалась и тихо окликнула:
— Оля!
Девочка подошла.
— Тебе в одиннадцать сменяться, — Вера Алексеевна сняла с руки часы и подала их Оле, — передашь очередному дежурному.
Погасли последние огни в деревне. В лагере юных туристов установилась тишина. Только одинокая девочка прохаживалась между палатками, оберегая сон своих товарищей.
Беспокойная ночь
Полковник Коркин пришел домой часов в одиннадцать вечера, усталый и расстроенный.
— Отец, ты мне дай завтра на день машину, — встретила его Мария Ивановна.
— Это зачем? — нахмурился Коркин, с неудовольствием наблюдая, как жена примеряет перед зеркалом новую шляпку, передергивает ее на голове то ниже, то выше, поправляет перья.
— Надо же навестить ребенка! Нельзя бросать его на произвол судьбы! Мало ли что может с ним случиться!
— Ничего не случится, — хмуро бросил Коркин, — не в Антарктиду поехал. Притом, он не один.
— Вот ты всегда так, — отвернулась от зеркала Мария Ивановна. — У тебя единственный ребенок и такое к нему равнодушие. Он не один! — повысила она голос. — Этого я больше всего и боюсь. Там, знаешь, какое хулиганье! Или ты хочешь, чтобы и твой сын стал тоже хулиганом?
Она опять повернулась к зеркалу и занялась шляпкой.
— Ты, мать, всегда преувеличиваешь. Не может весь класс состоять из одних хулиганов. Да и наверняка таких там нет. Наоборот, коллектив воспитывает мальчика.
— Уж лучше бы он сидел дома, не болело бы мое сердце, — жаловалась Мария Ивановна. — Устанет, мозоли натрет…
— Здоровее будет! Ты совсем хочешь парня испортить! Где ты раскопала эту старомодную шляпу с такими крикливыми перьями? — не выдержал, наконец, Коркин.
— Как старомодную? — начала было Мария Ивановна, но Коркин только махнул рукой и направился к спальне.
— Так дашь машину?
— Машина занята!
— Всегда так. У тебя никогда не допросишься. Вот Анна Ивановна и в ателье, и на пляж, и куда хочет ездит, а чем я хуже нее? — обиженно заморгала Мария Ивановна.
— Я тебя уже просил на эту тему никогда не заводить разговора, — резко проговорил Коркин и, войдя в спальню, закрыл дверь.
Побаливала голова, все тело ныло какой-то нудной ломотой. Разговор с женой еще больше расстроил возбужденные за день нервы.
Беседа с железнодорожниками ничего не дала. Нарушитель, вышедший прошлой ночью из моря, успел скрыться. Второй нарушитель за три месяца! А тут еще этот неуловимый Сыч! Знать бы хоть цели врага. Предположение лейтенанта Садыкова так и осталось пока только предположением…
Коркин быстро разделся и лег, надеясь хорошенько выспаться.
Но это ему не удалось. В четыре часа ночи на машине подъехал майор Силантьев.
Взглянув в оживленное, повеселевшее лицо майора, полковник тотчас забыл об усталости и головной боли.
— Кажется, выходит по-вашему, — сообщил Силантьев.
Пока ехали в машине, майор рассказывал:
— Только что получили сообщение от капитана Шарого. Оказывается, он уже видел Сыча своими глазами. Сыч пытался завербовать одного колхозника. Об этом Шарому сообщила ваша знакомая, Фомина. Потом недалеко от Заветного в пещере Шарый обнаружил следы Кованого каблука. И, самое главное, вместе с туристской группой вчера днем шел некий Матвеев с большим грузом. Очевидно, боялся идти кружным путем по оживленной дороге и пошел напрямик через перевал. Вечером вместе с одним из пионеров-туристов он поднимался на гору, видимо, для того, чтобы сориентироваться на местности. Потом без предупреждения исчез. Все это и вызвало подозрения у руководительницы группы, и она рассказала Шарому о странном поведении Матвеева.
Машина остановилась. Когда оба вошли в кабинет, Силантьев продолжал:
— По описанию внешности, какое дал Шарый, в этом Матвееве мы узнали Завьялова; он один только сумел тогда ускользнуть от нас при разгроме операции «Шпилька». Так что наивная, на первый взгляд, мысль Садыкова, с которой, сознаюсь, до последнего времени я не мог в душе согласиться, может оказаться правильной.
— Парфюмерия?.. — скупо улыбнулся полковник, — Что предпринял капитан Шарый?
— Сообщает, что не сводит с Сыча глаз.
Полковник поднялся:
— Сейчас же звоните, чтобы усилили охрану плотины.
На посту
В спящей деревне разноголосо перекликались петухи. Перед палатками, поеживаясь, прохаживался Шумейкин. Он боязливо косился на безмолвный сад, на темные кусты за палатками, которые напоминали затаившихся животных.
Время от времени Олег включал фонарик, но когда он гас, темнота вокруг сгущалась еще больше, и становилось страшнее. Особенно пугало, что кругом стояла такая глубокая тишина, будто все вокруг умерло.
Набежал ветерок, поиграл листьями деревьев и затих.
Вдруг откуда-то издалека донесся глухой, протяжный звук. Он напоминал тяжелый вздох или стон больного. Шумейкин остановился, прислушался, Думая, что стон ему почудился. Но вот звук повторился со стороны гор яснее. Несомненно, кто-то стонал.
По спине у Шумейкина побежали мурашки. Он подошел ближе к палатке и замер. Минуту стоял, не шелохнувшись. Потом боязливо огляделся, поднял руку к лицу и при свете луны осторожно покрутил часы. Улыбнувшись, бойко отвернул брезентовую дверь палатки:
— Эй, ты, Ягодка, вставай! Два часа уже! — толкнул он ногой спящего Коркина.
Вася спросонья завозился, шурша соломой, потом, видимо, вспомнив, где он, быстро вскочил и поспешно оделся.
— Держи! — сунул ему в руки часы Шумейкин. — Да не разбей смотри, разиня! — и шмыгнул в палатку.
Коркин сладко зевнул, протер глаза кулаками и сонно огляделся по сторонам.
…Час дежурства пролетел незаметно. По-прежнему перекликались горластые петухи, да изредка тявкали спросонья собаки, и опять наступала тишина.
Коркин уже несколько раз подтягивался на сучке яблони, приседал попеременно то на одной, то на другой ноге, становился на голову, придерживаясь за траву, пытался даже делать стойку на руках, но всякий раз кулем сваливался на землю.
Заметно прояснилось. Небо над горами заалело.
Коркин взглянул на часы, подошел ко второй палатке, отвернул угол брезентовой двери и склонился над спящей Галей Пурыгиной: она должна сменить его. Луна освещала лицо девочки. Галя во сне чему-то улыбалась. Коркин постоял немного в нерешительности, потом, взглянув еще раз на девочку, тоже улыбнулся и тихо отошел в сторону. Он решил еще раза три повторить весь комплекс своих упражнений.
…Кое-где в окнах появился свет. В темноте за домами раздались первые голоса. Возле правления колхоза заурчал мотор машины. Деревня просыпалась. А Коркин все прохаживался перед безмолвными палатками.
Когда стрелка часов показала четверть пятого, Вася прокричал подъем.
Утро
Автобус, переваливаясь с боку на бок, задевая ветки деревьев, взбирался все выше и выше в горы.
Стало почти совсем светло. На одном из открытых поворотов Вера Алексеевна попросила шофера остановить машину. Ей хотелось показать ребятам восход солнца. Сама она всегда с волнением любовалась этим прекрасным зрелищем, ради которого не раз поднималась на вершину Ай-Петри.
Пионеры высыпали из автобуса и столпились на краю дороги. Отсюда сбегал вниз почти отвесный спуск. Там, глубоко, сквозь туман еле различимо виднелась деревня. А за ней далеко-далеко распласталось море.
