впечатление сходства (Korolev 2014c: 10.00). Но на самом деле у этих двух документов было очень мало общего, что было очевидно любому полунаблюдательному зрителю. СМИ также ссылались на архивные документы, многие из которых были недавно опубликованы правительством и касались Степана Бандеры, украинских коллаборационистов и нацистской оккупации Украины (Nikitin 2014). Тщательно приуроченные правительством публикации архивных свидетельств объединяли исторические факты с современной пропагандой. Этот тип свидетельств был гораздо более популярен в освещении украинского кризиса, а в двух других изученных событиях (санкции и интервенция в Сирии) СМИ делали очень мало подобных ссылок.
Высокопоставленные члены российского правительства воздерживались от того, чтобы называть отдельных западных политиков нацистами, но их СМИ этого не делали (Filmoshkina 2014). ЕС и США все чаще стали привлекаться к обсуждению после введения ими первого раунда санкций против России 17 марта 2014 года за аннексию Крыма. Неудивительно, что российские СМИ привели самые резкие сравнения нацизма с НАТО, охарактеризовав их как современные СС (Снегирев 2014). Печально иронично, что заявления о том, что Запад поддерживает нацистов, сопровождались антисемитскими комментариями: "И я очень удивлен, что, несмотря на это [историю], ЕС принял решение о конфронтации с Россией [на Украине]. Значит ли это, что они поддерживают нацистов? Там [в Европе] куча супербогатых евреев!" (Шаблинская 2014a). Подобный комментарий подразумевал, что все остальные знали, что нацисты пришли к власти в Украине, но только Россия была достаточно смелой, чтобы сказать об этом вслух, и этот подтекст Кремль очень четко сформулировал в 2022 году. Это развивает более широкий аргумент о том, что только Россия способна, хочет и достаточно смела, чтобы защищать историческую правду.
Малая Отечественная война
Повышенное внимание к боевым действиям 1941-1945 годов сопровождало и подпитывало превращение войны памяти России с Украиной в реальный конфликт. Многие будущие очаги конфликта на востоке Украины выросли из формирования так называемых батальонов самообороны - часто поддерживаемых, организованных и укомплектованных российскими добровольцами - для защиты статуй советских героев войны от банд бандеровцев. Затем эти отряды превратились в ополчение, опять же возглавляемое, вооруженное и частично укомплектованное русскими добровольцами. Нетрудно было определить симпатии российских СМИ и правительства, где "сепаратисты" характеризовались как отважные "партизаны" (Шестаков 2014б; Кагарлицкий 2014а; Варсегов 2014) или героические защитники Великой Победы, идущие по бесстрашным стопам Красной армии (Аргументы и факты 2014б).
Напротив, российские СМИ сравнивали действия украинских военных (и ополченцев) со зверствами, совершенными нацистскими оккупационными войсками во время Великой Отечественной войны (Дунаевский 2014a). Боевые действия на Украине путали с Великой Отечественной войной, накладывая ссылки на одно на другое или используя символические фигуры, чтобы связать эти два конфликта в сознании аудитории. Этот аргумент был особенно заметен в телерепортажах, которые в комментариях к кадрам боевых действий в Донбассе либерально смешивали конфликт на востоке Украины с Великой Отечественной войной. Целью этого аргумента было делегитимизировать решение украинской армии дать отпор российскому военному вмешательству на востоке Украины, включая попытки поддерживаемых Россией боевиков (в том числе российских нерегулярных формирований) захватить контроль над украинскими правительственными зданиями. И снова мы увидели, как этот же нарратив используется для делегитимации украинского сопротивления в 2022 году.
Представляя "сепаратистов" как продолжателей борьбы с фашизмом, СМИ часто использовали генеалогическую терминологию, представляя пророссийски настроенных людей как потомков Красной армии просто в силу их (гео)политического положения. В тех случаях, когда имело место явное биологическое наследие, это подчеркивалось оратором и/или СМИ, как, например, в следующей (саркастической) цитате Игоря Стрелкова, одного из ключевых военных командиров в Донбассе: "Мой дед был здесь, в Красноармейске, неделю боролся за выход из окружения в феврале 1943 года, защищая свою страну и свой народ [narod]. Но, конечно, я здесь агрессор" (Бас 2014). Семейные и генеалогические коннотации усилили этнонационалистический подтекст, присутствовавший в некоторых СМИ и правительственных дискуссиях во время украинского кризиса. Хотя обращение к истории в значительной степени было попыткой предоставить объединяющую альтернативу этнонационалистическому патриотизму, оно было очень податливым и временами сильно флиртовало с этнонационалистическими тенденциями - никогда более, чем во время украинского конфликта. Это успокаивало некоторые из наиболее радикальных элементов националистического электората в российском обществе (Chaisty and Whitefield 2015). Возможно, это также привело к их экспорту, учитывая, что до 50 000 россиян ушли добровольцами на войну, и среди них было много националистов - часто имперского толка. Чтобы затронуть эмоции как националистов, так и ненационалистов, СМИ использовали особенно драматичные образы, наполненные смертью, убийствами и пытками. 4 апреля "Российская газета" опубликовала подробное описание нацистских методов убийства в концентрационных лагерях и лагерях смерти, которые она приравняла к тактике украинской армии (Петин 2014). Эта увлеченность зрелищами и страданиями нашла отражение в кадрах боевых действий и крупных планах мертвых людей на страницах "Воскресного времени" (Королев 2014б: 16.23; 2014д: 15.11). В целом, чем более таблоидным был тон источника (как в "Вести недели" и "Комсомольской правде"), тем чаще он фокусировался на насилии; однако экстремальные примеры встречались во всех источниках, как, например, следующее описание из "Российской газеты" страданий одной женщины-ветерана во время нацистской оккупации Киева, которые, по ее словам, повторяются в 2014 году: "Одного из сыновей они [бандеровцы ] расстреляли прямо у нее на глазах возле дома, другого забрали и он бесследно исчез, а третьего зарубили тараном, выкололи глаза. Она своими руками выкопала его из полузасыпанного колодца" (Латарцевий 2014). Благодаря таким жутким подробностям и акцентированию внимания на зверствах Великой Отечественной войны и потенциальных зверствах разгорающейся войны на Украине, СМИ создавали ощущение ужаса, нагнетая истерию внутри страны и за рубежом.
Многие русскоязычные и бывшие советские граждане, живущие за пределами Российской Федерации, также потребляют российские СМИ, в том числе на востоке Украины, где эти сравнения, вероятно, оказали сильное влияние на аудиторию (Dougherty 2014: 4-7; Peisakhin and Rozenas 2018). Живя в то время в Москве, я обнаружил, что люди говорили только о событиях в Украине. На улицах часто появлялись антимайдановские 10 , рекламные щиты о войне, повсюду - как и в церквях - киоски, призывающие к пожертвованиям и даже добровольцам для поддержки военных действий в Донбассе. Москва обладала негативной энергией города, находящегося в состоянии войны, хотя она только разжигала ее. Драматическое ощущение конфликта, загрязняющее московскую атмосферу, можно напрямую связать со все более истеричным тоном освещения событий в российских СМИ. Это, вероятно, достигло апогея после пожара на сайте в Одессе 2 мая 2014 года. Пожар был вызван столкновениями между про- и антиправительственными протестующими, в которых погибли сорок человек, в основном антимайдановцы, после того как проправительственные силы дали отпор, в том числе бросая бутылки с зажигательной
