смесью. Почти сразу же российские СМИ окрестили пожар "Одесса - Хатынь" (Новикова 2014), сопоставив его с массовым убийством 1943 года в белорусской деревне Хатынь, совершенным украинскими нацистскими коллаборационистами и добровольцами. Для большинства россиян это была знакомая история, ведь Хатынь - важная часть советского (особенно брежневского периода), а теперь и постсоветского мемориального комплекса Великой Отечественной войны (Оушакин 2013а). Популярный телеведущий (ныне депутат) Евгений Попов заметил, что импровизированный мемориал погибшим в Одессе был "посвящен не только солдатам Великой Отечественной войны, но и [...] тем , кто погиб 2 мая" (Чигишов 2014е: 20.17), иллюстрируя плавное размывание двух темпорально не связанных событий, как будто жертвы погибли в одном и том же конфликте. Такое сопоставление, наряду с шокирующими изображениями мертвых тел и сгоревших зданий, только усиливало страх повторения истории, еще больше нагнетая напряженность, которая преследовала Украину и, во все большей степени, Россию.
Непрекращающаяся "Победа
По мере приближения Дня Победы 2014 года напряженность продолжала расти, но аппетит Кремля к риску, похоже, ослабевал. К этому моменту по всей стране наблюдался значительный аппетит к аннексии Донбасса, и правительству, поддерживаемому своими СМИ, нужно было отвлечь внимание от (очень громких) голосов, призывающих Россию аннексировать Донбасс. Поддержка дальнейшей интервенции на востоке Украины проникала сквозь обычные политические разногласия; я помню, как один мой друг, член осажденного российского ЛГБТК-сообщества, выражал возмущение и удивление тем, что Путин не защищает "наших людей там". Но аннексия Донбасса не позволила бы воссоздать "высокий" Крым, и это повлекло бы за собой значительные финансовые затраты. Кроме того, в стратегическом плане оккупированный или замороженный конфликт дает Кремлю гораздо больше рычагов влияния и позволяет не рисковать лишними разногласиями с Западом, который применил недостаточно жесткие санкции в ответ на аннексию Крыма. Поэтому Кремлю необходимо было успокоить риторику, подготовить людей к тому, что Донбасс не "вернется домой".
Соответственно, в преддверии референдумов о статусе ДНР и ЛНР в начале мая 2014 года тон СМИ и политиков сменился с конфликтного на победный. Российские СМИ пытались утверждать, что автономия Донбасса и его подданство России и "Русскому миру " сродни стремлению к освобождению, напоминая о победе СССР над нацистами, освобождении оккупированных территорий и окончании Великой Отечественной войны. Главный аргумент заключался в том, что российское участие в Украине было каким-то образом победоносным, потому что герои-сепаратисты восточной Украины теперь могли вспомнить подлинную историю своих дедов в Великой Отечественной войне (с которыми их также объединяли).
Было не так много доказательств в пользу того, что Россия (и пророссийски настроенные украинцы) снова победила в этой новой версии Великой Отечественной войны. Конечно, этот триумфализм было трудно соотнести с событиями на местах. Однако, используя этот аргумент, СМИ смогли сфокусироваться на идее России как победителя, чтобы дополнить празднование Дня Победы , также проходившее в мае, и восстановить триумфальный характер лозунга "Крым наш", выдвинутого после аннексии (Hopf 2016). Более частое использование субнарратива Победы в источниках означало, что было что праздновать в День Победы, а именно защиту пространства, которое теперь свободно от злоупотреблений, о которых говорится в приведенном ниже примере:
Самым вопиющим примером стала попытка отобрать у этого мужественного человека символ Победы в Великой Отечественной войне [...] Сотрудники СБУ стали требовать, чтобы Павел Иванович снял символ Великой Победы. В ответ он заявил следующее: "Я не отдам вам свою Георгиевскую ленту! Даже если вы меня убьете. Для меня она святая".
Васильев 2014
Конечно, нет возможности узнать, имел ли место вышеописанный инцидент, хотя стоит отметить, что украинские власти запретили георгиевскую ленту, которая берет свое начало от императорского ордена Святого Георгия, но с 2005 года приобрела широкое значение как памятный символ Великой Отечественной войны (Kolstø 2016). Беларусь также запретила ленту, хотя и с гораздо меньшей реакцией со стороны России, возможно, потому, что она предпочла принять свою собственную партизанскую красно-зеленую ленту, а не перенимать западные традиции, или, что более вероятно, потому, что решение Александра Лукашенко не было частью более широкого геополитического сдвига.
Присутствие таких символов, как георгиевская лента, и ритуалы (посещение парадов 9 мая и, косвенно, антимайдановских протестов) функционировали как примеры того, как помнить активно и правильно (Khrebtan-Hörhager 2016). Выделение георгиевской ленты в качестве символа и ключевого образа в медиарепортажах в этот момент приглашало аудиторию принять участие в подтверждении осознания собственной истории, приукрашивая ее обычное значение как символа Великой Отечественной войны, который носят в День Победы. 11 Лента даже украшала бюллетени для голосования на референдумах в ЛНР и ДНР в 2014 году. Ассоциация с Днем Победы наделила символ позитивными смыслами, связанными не только с прошлым, но и с настоящим (Goode 2017). Как отмечается в предисловии телеканала "Россия-1" к эпизоду политического ток-шоу "Прямой Ефир", "Георгиевская ленточка была символом победы над фашизмом. Сегодня это символ сопротивления" (Прямой эфир 2014). Изображая людей, носящих георгиевскую ленточку или участвующих в памятных мероприятиях, как образцовые практики, СМИ демонстрировали отечественной российской аудитории, как они могут и должны подтверждать свою российскую культурную идентичность и солидарность с восточными украинцами. Это было приглашение к метафорическому участию в Великой Отечественной войне через ее репрезентацию в 2014 году - украинский кризис. Таким образом, если ношение георгиевской ленточки одновременно указывало на уважение к культурному наследию Великой Отечественной войны и сопротивление целям Майдана (Аргументы и факты 2014b), то это был еще и способ подчеркнуть особо активную форму героизма. Однако если это был способ мобилизовать людей на утверждение идентичности, то это был и способ склонить аудиторию к менее драматичным, но не менее эмоциональным жестам. Антимайданы выполняли аналогичную функцию.
Стремясь продвинуть нарратив, СМИ и Кремль ненавязчиво напоминали о позиции России как судьи и присяжного после Великой Отечественной войны, включая ссылки на Нюрнбергский процесс и то, что, по ложному утверждению российских СМИ, было вынесено там бандеровцам по настоянию Советского Союза (Ахметжанова 2014). Такие ссылки вызывают чувство ностальгического предвкушения, когда авторы с нетерпением ждут будущего (правосудия над украинскими националистами) за его сходство с прошлым (правосудием Нюрнбергского процесса). Это символизировало, как национальная гордость за Великую Отечественную войну позволила совместному воспоминанию об этом событии стать фокусом для утверждения своей российской идентичности и морального лидерства России над другими.
Право помнить о советской победе (в Великой Отечественной войне) СМИ изображали как собственную форму победы в современной Украине, или "Малую Отечественную войну" (Horbyk 2015). Усиливая ссылки на победу и культурное утверждение, СМИ создавали видимость разрешения и завершения проблемы, показывая, что осознание и празднование русской культуры и истории возобладало, несмотря на попытки бандеровцев и нацистов уничтожить ее. Таким образом, этот нарратив Победы отчасти служил для
