Л. Ковачик, ревизор И. Шевчик, ревизор».
(Расписка в выполнении распоряжения Президиума Словацкого Национального Совета)
За несколько дней до падения Банска-Бистрицы ящики с серебром и золотом были перевезены на аэродром «Три дуба».
Аэродром этот, полоской вытянувшийся вдоль берега Грона, сыграл весьма важную роль в том, что патриоты смогли продержаться целых два месяца. Аэродром позволил советской авиации установить воздушный мост, по которому на помощь повстанцам была переправлена воздушнодесантная бригада и сотни тонн грузов. Отсюда же вывозили в советский тыл раненых. Самолеты летали только в ночное время, без сопровождения истребителей, через горы, в чрезвычайно сложных метеорологических условиях. В иную ночь приземлялось до сотни машин.
...«Три дуба» работали с интенсивностью крупного международного аэропорта, — отмечает в своей книге «Свидетельство о Словацком национальном восстании» Густав Гусак. — Каждый, кто в то время жил на повстанческой территории, помнит, как гул моторов советских самолетов, несших нам помощь, укреплял надежды, маловерам помогал преодолевать депрессию и непосредственно символизировал, что мы не одиноки, что у нас есть сильный и верный друг...»
Но в те последние дни восстания, о которых идет речь, полеты советских самолетов стали редки, и причиной тому была не столько перемена военной ситуации, сколько непогода.
Над золотом, привезенным на аэродром, вновь (уже в который раз!) нависла реальная угроза, что оно все-таки достанется нацистам. И опять его спасли. Как оно было спасено на этот раз, мне рассказал сотрудник Музея словацкого национального восстания Павол Босак. Он показал мне письмо, полученное им от Б. Ф. Чирскова, тогда заместителя командира 53-й авиадивизии дальнего действия. В сентябре 1944 года Чирсков был переброшен на «Три дуба» для координации деятельности воздушного моста.
«...Погода была отвратительная, шел мокрый снег с дождем, с реки Грон тянул низкий мокрый туман. Все самолеты, вылетевшие на аэродром «Три дуба», вынуждены были возвратиться, не пробившись к нам. Обстановка вокруг аэродрома с каждым часом обострялась. Я потерял всякую надежду на своевременную отправку ценностей. И вот, сидя на ящике от патронов около светового «Т» аэродрома, проклиная дождь, туман и снег, слышу как будто звук моторов, работающих не в воздухе, а на земле...»
Оказалось, что приземлился самолет летчика Васильева. У него были неполадки с радиоприемником, и потому он не услышал приказа «всем вернуться на базу». Каким-то седьмым чувством Васильев все-таки нашел в непроглядной мгле повстанческий аэродром. Ценности были без промедления погружены в самолет.
«...Прощаясь, я объяснил ему, — пишет Б. Ф. Чирсков, — что если случится несчастье и он будет сбит, то задача его — разбиться по всем правилам авиационного искусства, загнать самолет в землю так, чтобы отыскать его могли только через сотни лет потомки, которые ломали бы головы, как на такой глубине оказалось золото и серебро неизвестного происхождения. Васильев ответил, что все понял и все будет выполнено...
Придя на свою радиостанцию, я просидел не сомкнув глаз до утра. И вдруг — о радость! — Большая земля сообщила, что самолет Васильева благополучно сел на аэродром во Львове!»
Вскоре после окончания войны словацкие ценности, хранившиеся в Москве, были благополучно перевезены в Чехословакию.
Украденное же фашистами чешское золото почти все было потеряно безвозвратно. Участники антигитлеровской коалиции заключили договор, по которому золото, награбленное фашистами и обнаруженное союзниками, будет пропорционально поделено между странами, из которых оно было вывезено. Выполнение этой операции было возложено на комиссию из представителей Англии, Франции и США. Доля Чехословакии была определена в 24,5 тонны золота, из коих Чехословакия в начале 1948 года получила одну четвертую часть. В том же году в Чехословакии произошла февральская революция. После этого правительство США категорически отказалось вернуть чешское золото.
Кто знает, не постигла бы эта печальная судьба и золотой запас Словакии, если б не вышли в ту туманную ночь из Кремницы, петляя по горным дорогам, машины...
А. Крушинский, корреспондент «Комсомольской правды» для «Вокруг света»
Братислава — Прага
Струнные, духовые, ударные
Прелюдия музыкальной истории
Кто укажет тот миг, когда, окруженный тысячами звуков Природы, первобытный человек прислушался, а затем впервые попытался подражать ее голосам?
Кто и когда создал первый музыкальный инструмент? На этот неразрешимый вопрос с понятной уверенностью отвечает лишь библия: «...отец всех играющих на гуслях и свирели — Иувал». Проверить, однако, был ли действительно библейский герой изобретателем музыкальных инструментов, — задача не из легких.
На фресках и скальных рисунках мы можем видеть, какими копьями пользовались наши предки и какие ожерелья носили они на шее, но никогда нам не доведется услышать звуки их музыки. Разве что послушать музыку людей, живущих еще и сейчас в каменном веке.
...Наверное, самой простой на земле музыкой услаждают свой слух аборигены Центральной Австралии. У них нет никаких музыкальных инструментов. Ведь нельзя же считать инструментом кожаную юбочку, растянутую коленями) На этом своеобразном барабане отбивают ритм женщины племени аренда. Это еще не музыка. Это ритмичное похлопывание в такт движениям мужчин, исполняющих перед охотой ритуальный танец.
Действительно, первый инструмент, по мнению историков, был не струнный и не духовой, а ударный. Он немногим отличался от простого орудия труда. Надо ведь было только усилить звук, который издавало то или иное орудие в момент работы. Так просто и естественно был сделан небольшой, но огромной важности шаг.
Сами инструменты выдают свое «рабочее» происхождение. Присмотримся к ним: ступа (а иногда глиняный горшок или тыквенная бутыль) обтягивалась шкурой — и инструмент (позднее музыковеды назовут его ударным) готов. Играя на нем, исполнитель производил те же ритмические движения, что и во время работы.
Миклухо-Маклай упоминает о виденной сцене: четверо папуасов идут рубить дерево для лодки. Трое с топорами, четвертый с барабаном. И все время, пока будут рубить неподатливое дерево крошащимися каменными топорами, барабанщик будет отбивать ритм. Через некоторое время его сменят. Тех, что рубят дерево, менять не будут. А барабанщик выдохся настолько, что должен отлежаться в тени.
Первобытные струнные — не что иное, как подражание звону тетивы лука.
...Окончен день у бушменов кунг. Задымили костры, и в ожидании ужина отдыхают охотники. Пощипывая тетиву лука, охотник напевает — рассказывает о событиях минувшего дня: как он гнался за антилопой, как он догнал антилопу, как он натянул тетиву лука и как он (тетива издает рыдающий звук) убил ее. Рядом сын. Он еще мал и не ходит на охоту. И лук у него маленький. Тетива издает поэтому более высокий звук. Это уже небольшой ансамбль струнных инструментов.
Позднее всех, утверждают историки музыки, появились духовые: раковина, в которую трубили жители теплых морей, тростниковая дудка,
«...А в ладью свою Те-Туи-Те-Тоа, и в ладью Те-Туи-Те-Таа, раковину возьми морскую и, если раскидают вас волны, затруби, и к тебе примчится та ладья, что за волнами скрылась». Так учит мореплавателей полинезийский эпос «Хоту-Матуа». Морская раковина вошла в быт полинезийцев — викингов южных морей наряду с ладьей и веслом, наиболее чтимыми вещами.
Рассказать обо всех инструментах невозможно, получилась бы многотомная энциклопедия. Но, какими бы причудливыми или хитроумными эти инструменты ни были, каждый из них наделялся человеком особой «сверхзадачей».
Помощники в трудах человеческих
Эту маленькую терракотовую скульптурную группу нашли в Беотии, на том месте, где находились Фивы. Скульптура изображала домашнюю сценку: четыре женщины, стоя рядом, раскатывают тесто, а пятая — немного поодаль — играет на флейте. Какая связь может быть между процессом приготовления хлеба и музыкой?
Или вот описание праздника в Александрии, устроенного Птолемеем Филадельфом:
«...вслед за тем 300 человек влекли еще 4-колесную повозку длиною в 20 и шириною в 16 локтей; на ней был водружен давильный чан в 24 локтя и шириною в 15, полный верхом кистей винограда. 60 сатиров работали в нем ногами, дудя на флейтах песнь вину».
Желая доказать, что он стал совсем взрослым, мальчик из горного кхмерского племени пном должен многое уметь: срубить дерево, расчистить участок под рис, запрячь буйвола и вспахать поле. Но и этого мало — никто не признает его полноправным мужчиной, если он не сможет продемонстрировать искусство игры на флейте. Причем игры не только губами, но и носом. И не просто игры, но исполнения своей собственной, специально для этого сочиненной мелодии. Задолго до испытания уходит мальчик куда-нибудь подальше от деревни (чтобы никто, не подслушал мелодию) и часами упражняется, выдувая из бамбуковой флейты грустный монотонный напев...
