— Не бойся, не бойся, я только потрогаю… Слышишь… Потрогаю… Чуть-чуть…
Времени я не теряю, пока она сомневается и немного зажимается, я действую. Пальцы уже в ее джинсах, уже добрались до сладкой, горячей плоти, трогаю — и Татка вкусно вздрагивает всем телом. А я ловлю эту ее дрожь, впитываю в себя, как вампир, усиливаю напор. Скольжу пальцами по мягкой влажности, губами по гладкой коже шеи и ключиц. Как зверь, поглощаю ее стоны, ее прерывистое дыхание, ее нежные, неуверенные касания, движения навстречу. Заставляю чуть-чуть раздвинуть ножки, но глубоко не лезу. Там наверняка больно, не хочу делать больно ей. А потому — мягко-мягко сверху пальцами, и губами ниже, к груди, и прогнуть к себе… Она очень отзывчивая, моя сестренка, словно под меня делали. И это добавляет мне кайфа.
Момент, когда она не выдерживает, вскрикивает, сжимая мою ладонь бедрами, выгибается и дрожит, самый правильный. Самый красивый. И она — самая красивая. Самая — моя.
Это невероятно ценно.
А слова — это хрень. В нашей ситуации — точно.
Домой ко мне мы заходим в молчании.
Татка идет в душ, я на кухню, потому что, кроме фастфуда, хочется еще чего-то поесть нормального.
Телефон звенит настойчиво, и я смотрю, кто там требует мою сестру вечером.
Гляжу на имя «Гарик», вспоминая, что это за хер такой, Гарик. И какого хера это хер звонит моей Татке в десять вечера.
Р — значит ревность.
— Говори, — приглашаю я к диалогу, ткнув в зеленую трубку.
— Эээ… — мужской голос, ломающийся басок, ведет по нервам, как пенопласт по стеклу. — Я, наверно, ошибся… Мне нужна Тата…
— Ты не ошибся. Это ее номер. Нахрена тебе моя сестра?
Я сразу обозначаю, кто есть кто, чтоб хрен с пидорским голосом не питал иллюзий. А, может, вспомнил, кто такая Тата. И кто ее братик.
— О! — судя по оживлению в голосе, паренек обрадовался, что я не парень ее. И родственные связи нихрена не смутили. Непуганный, значит.
Я замечаю в отражении темного окна свою людоедскую усмешку и дикий взгляд. Ух, бля! Понятно, чего все шугаются. Я бы и сам немного напрягся, встретив такого, как я в переулке темном. Но совсем немного, да.
— Круто! — продолжает по-идиотски радоваться паренек, еще не подозревая, что недолго ему этим делом заниматься осталось. В смысле, радоваться. — Меня Гарик Арутюнян зовут! Я хотел с твой сестрой поговорить по поводу выступления ее в моем клубе!
ЙОпа! Как интересно-то! Сразу несколько неправильных слов, бесячих — поговорить, выступления, мой клуб… И Арутюнян. Я знаю одного Арутюняна. Но он не Гарик.
Й
— Выступление?
— Ну да… Она так отожгла на днях, я прям поплыл! Слушай, брат, голос у твоей сеструхи еще круче, чем ее фигура!
Я смотрю в отражение окна. Как там, пар из ноздрей не валит? Прямо странно даже, бля…
— Кто тебе дал ее номер?
— Так она сама дала! — Гарик все не просекает опасность, он весел и задорен. — Мы же учимся вместе!
— И ты владелец клуба?
— Ну да! Правда, там еще и брат владелец…
— Мартик?
— Да!
Я сжимаю трубку, останавливая себя. Нельзя крошить ее в пальцах, нельзя… Татка… Она не поймет. Обидится. Хотя, что это, бля, за нахер??? Как она смеет раздавать кому-то свои номера? Тем более Арутюняну?
С Мартиком Арутюняном у нас давняя вражда. Он одно время очень хотел ко мне в компаньоны, и пытался переговорить о вложении моих денег в раскрутку своих гребанных колхозных рыгаловок. Но у меня уже были партнеры. И не из низов.
А как вы думаете, мне удалось так быстро на точку безубыточности выйти?
Это сейчас власть немного сменилась, и идёт мощная подковерная борьба. А такие, как я, в ней главные офицеры и кони. Которые дохнут.
Вот только насчет меня они просчитались. Дохнуть я не собираюсь.
Арутюнян, который после моего отказа затаил обиду, впрочем, тоже. Его мелкий разношерстный бизнес расцвел пышным цветом. И, по идее, ему нахер не надо со мной конкурентничать. Он и у себя неплохо имеет, свой газон стрижет, и, возможно, получает с каждой маленькой лужайки больше, чем я со своего поля. Но вот гордость и давняя обида не дают спокойно жить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А потому отгрохан клуб-шашлычная-караоке с гордым названием «Шалимар», и ко мне постоянно подсылаются шпионы, выведать особенности меню, программы развлечений и тому подобное.
До поры до времени я относился к этой фигне снисходительно. Все же разные у нас весовые. И клиенты разные. Его постоянные ко мне не пойдут — средний чек запредельный. Мои — к нему ни за что. Уровень не тот.
Вроде, живи себе и радуйся…
Но нет.
Эти твари посягнули на МОЁ.
Именно так.
С трех больших букв.
Я сомневаюсь, что придурок Гарик не в курсе, кто такая Татка. И кто я такой. Значит, сейчас он строит дурака, разговаривая со мной. Причем, усиленно. И, возможно, с кайфом.
Ну что, сучонок, ты свой кайф сейчас до конца поймаешь.
— Слушай сюда, Гарик. — Я сознательно немного повышаю голос, до утробного рыка, которого пугаются до усрачки мои подчиненные, — забудь этот номер. Это раз. Забудь, как выглядит моя сестра. Это два. И передай привет братишке. Это три.
— Эй, брат, ты чего такой нервный? — судя по голосу, паренек все же напрягся, — при чем тут мой брат? Я сам решаю, кого приглашать на шоу! Я же этот… Арт-директор! Мартик не в курсе вообще! А Татка просто говорила как-то, что хочет выступать… А на днях выступила… А нам певица как раз…
— Моя сестра в твоем шалмане петь не будет! — Рявкаю я, уже не сдерживаясь, — и нигде не будет! Ясно тебе, утырок? Забудь ее номер! Еще раз тебя рядом обозначу, сдам брату в компактном состоянии — в коробке из-под обуви!
Я кладу трубку, коротко смотрю на свое отражение и вижу, как на меня, взбешенного зверя, смотрит так не вовремя вышедшая из ванной Татка.
Я резко разворачиваюсь, пытаясь на ходу что-то сделать с лицом, чтоб не выглядеть совсем уж людоедом. Но, судя по напряженному лицу моей девочки, не особо выходит.
Она кутается в длинное банное полотенце, мокрые волосы взъерошены, лицо чистое и нежное.
Ангел.
Вот только взгляд напряженный и испуганный.
Смотрит на свой телефон в моей лапе.
— Ты разговаривал по моему телефону?
Голос пока что спокойный. И тоже немного напряженный.
— Да. Он зазвонил. Я взял.
Ну а смысл отпираться? Она будет каким-то Гарикам давать свой номер, а я должен как это все воспринимать?
— Зачем?
— Затем, что нечего всяким мудакам свой номер давать!
— Кому и что давать, решу я сама, понятно! — Татка неожиданно скалится, становясь до ужаса похожей на… Меня! Все же годы совместного житья даром не проходят!
Голос повышает, пальчиками перебирает полотенце у груди.
Я невольно отвлекаюсь на это.
Смотрю, как капли прозрачные скользят по нежной коже шеи. Смаргиваю фантазию, где я отслеживаю путь каждой капли. Языком.
— Тата… Это не тот человек, с которым тебе надо общаться…
Я сознательно стараюсь погасить конфликт, несмотря на ее взбрык, за который надо по заднице бы дать… Понимаю, что, наверно, немного перегнул, когда полез в ее телефон.
Но так. Немного. Чуть-чуть…
Татке хочется свободы. Хочется ощущать себя независимой.
А я не готов ей пока сказать, что у нее больше никакой свободы не будет. И независимости — тоже.
Потому что она — моя.
И если раньше я только следилку на телефон ставил и людей просил по ней отзваниваться, то после того, как она стала полностью моей…
Ну, бля. О какой свободе может идти речь?
Моя девочка должна быть рядом.
Конечно, она доучится.
И, возможно, будет работать.
Там, где я разрешу.
И вообще, скорее всего, она скоро будет очень сильно занята другими вещами. Более важными и нужными.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Просто она пока про это не знает. А я знаю. И потом ей обязательно скажу. А сейчас…
— Тат…
Я шагаю к ней, пытаюсь обнять, но она, упрямо сжав губки, ускользает.
