В любом случае появление Христа в финальной строфе поэмы никак не мотивировано предшествующим текстом, никак не связано с внутренним обликом персонажей поэмы. Это единственный, но решающий знак присутствия автора, это блоковская лирически-субъективная оценка всего происходящего. Революционная стихия подается Блоком в освещении двух несочетающихся правд. С одной стороны, это правда внешнего раскрепощения социальных низов: она в неизбежности социального возмездия за прежнюю несвободу. С другой стороны, это правда духовного (а значит, связанного с личностным, индивидуальным началом) освобождения от унизительной власти низменно-телесного в человеке, от биологических инстинктов, от бойцовских рефлексов.
Носитель этой правды отсутствует на сцене вплоть до последнего явления. И лишь оно неожиданным ретроспективным светом заново озаряет плакатные фигурки персонажей и создает многослойную смысловую перспективу. «Они», персонажи поэмы, остаются грешниками на продуваемой ветрами земле, «он» – над ними и независим от них, над вьюгой, хаосом и над историей. Земля и небо, «дольнее» и «горнее» остаются разобщенными. Смысловой итог поэмы – трагически осмысляемое отсутствие фиксированного итога.
В соответствии с этим пафосом трагической разобщенности – композиция и стиль поэмы. Хотя поэма – жанр эпический, в «Двенадцати» господствуют лирические принципы композиционной организации – те же, что свойственны блоковской лирике. В дневниковой записи Блок назвал свое произведение «рядом стихотворений под общим заглавием», т. е. сблизил «Двенадцать» с лирическим циклом. Хотя в поэме есть элементы хронологической и пространственной конкретики (зима 1918, Петербург), они подчинены масштабному авторскому видению: счет времени идет на эпохи, а пространство города соотносится с безбрежной далью космоса.
Отдельные главы соотносятся друг с другом как разнохарактерные эпизоды или лирические ситуации, которые связаны между собой системой «музыкальных» лейтмотивов. Важнейший из них – мотив пути (слово «идут» – наиболее частое в поэме). Именно этот мотив линейного движения и становится организующим стержнем поэмы. Контрастны по отношению к нему мотивы снежной стихии, «черной злобы» и «смертной скуки», нарушающие линейную прогрессию шествия, придающие мотиву пути семантическую неоднозначность.
Тот же принцип контраста, дисгармонии – в композиции персонажей поэмы. Участники патруля – низы общества, голытьба. В их обрисовке Блок пользуется минимумом заостренных, экспрессивных деталей. Тот же принцип «портретирования» господствует в обрисовке ненавистных шагающим патрульным Ваньки, Катьки, в коротких характеристиках периферийных персонажей («старушки», «буржуя», «писателя-витии», «барыни в каракуле»). Предельный случай контраста – зарифмованные в последней, самой важной строфе «голодный пес» и «Исус Христос».
Единственное событие поэмы – убийство Катьки – помещено автором в самый центр поэмы и подается как стихийный акт («преступления» нет, потому что для убийц не существует нравственных норм, они – «дети природы», воплощение глубинных «низменных» стихий). Все остальное в поэме чрезвычайно разномасштабно и разнохарактерно: отрывистые реплики, разрозненные картины зимнего городского быта, угрозы и жалобы, восклицания и вопросы, частушки и городской романс. Автор подает весь этот пестрый и разноголосый материал без комментариев. Его позиция – в характере художественного преломления попадающего в поле зрения материала, в самих принципах монтажа эпизодов. Это принципы диссонанса, нарочитого (почти гротескного) заострения. Динамика поэмы – в резкости острых стилевых столкновений.
Принцип цветового или ритмического контраста, сбоя, смещения заявлен уже первой строфой:
Черный вечер.Белый снег.Ветер, ветер!На ногах не стоит человек. Ветер, ветер —На всем божьем свете!
Первые три стиха – двустопный хорей. Этот размер в четвертом стихе неожиданно сменяется трехстопным анапестом, за которым снова следует двустопный хореический стих, а за ним – трехстопный дольник. Такие чередования стихотворных размеров, а местами и отказ от стихотворного метра – общий ритмический принцип поэмы. Используется и раёшный стих, организуемый рифмой.
Старушка убивается – плачет,Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут?Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий – раздет, разут…
Поэма полиритмична и многоголоса. Композиционно объединены в художественное целое автономные, почти самостоятельные стихи, каждый из которых имеет собственную интонацию, размер, тему: выкрики, призывы, стих-плакат, стих-молитва, частушка. Многие стихи обрываются на полуслове. Повторяющаяся пауза играет очень важную роль в поэме: она создает ощущение огромного пространства, насыщенного грозовым воздухом:
Свобода, свобода,Эх, эх, без креста! Тра-та-та!Холодно, товарищи, холодно! – А Ванька с Катькой – в кабаке…
Динамика поэмы рождена духом острейших столкновений, противоречий. Сам стих подчинен закону контрастных сочетаний: короткие, рубленые строки внезапно сменяются растянувшейся фразой. Лексика поэмы отличается вызывающей злободневностью: политический и блатной жаргон, смешение высокого и низкого, подчеркнутый отказ от литературной рафинированности и интеллигентщины. В поэме звучат интонации марша, городского романса, частушки, революционной и народной песни, лозунговых призывов. И все это настолько органично слилось в единое целое, что Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918 года, дерзнул пометить в своей записной книжке: «Сегодня я – гений».
Вот как оценил смысловой итог поэмы один из лучших знатоков блоковского творчества, В. М. Жирмунский: «Погрузившись в родную ему стихию народного восстания, Блок подслушал ее песни, подсмотрел ее образы… – но не скрыл… трагических противоречий… – и не дал никакого решения, не наметил никакого выхода: в этом его правдивость перед собой и своими современниками…»
Настоящий художник не уходит из жизни бесследно. «Мы умираем, а искусство остается», – заметил Блок на торжественном собрании, посвященном Пушкину. Блока нет, но его богатейшее наследство с нами. Его стихи во многом трагичны, потому что трагичным было и его время. Однако сам же поэт утверждал, что не «угрюмство» – суть его творчества. Она в служении будущему. И в своем последнем стихотворении («Пушкинскому дому», февраль 1921) поэт снова напоминает нам об этом:
Пропуская дней гнетущих Кратковременный обман,Прозревали дней грядущих Сине-розовый туман.
«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем». С этим пожеланием Александр Блок обращается не только к своему давнему корреспонденту, но и к своим читателям.
Анализ стихотворений
1. Незнакомка
Стоит произнести имя А. Блока – и тотчас же возникают в сознании его строки: «И каждый вечер в час назначенный…» И это не случайно. «Незнакомка» не только одно из лучших стихотворений поэта, но и одно из совершеннейших созданий всей русской лирики. Во втором томе «трилогии» – томе «антитезы», где лирический герой погружается в хаотический мир повседневности, стихотворение это не одиноко. Сам поэт среди произведений, близких «Незнакомке», называл: «Там, в ночной завывающей стуже…», «Твое лицо бледней, чем было…», «Шлейф, забрызганный звездами…», «Там дамы щеголяют модами…» и лирическую драму «Незнакомка».
В первых шести строфах «Незнакомки» перед читателем возникает картина обывательских буден, разгулявшейся пошлости, написанная поэтом с нескрываемым отвращением: «пыль переулочная», «испытанные остряки», гуляющие с дамами не где-нибудь, а «среди канав», «пьяницы с глазами кроликов». На улицах – «окрики пьяные», над озером – «женский визг». Здесь и природа предстает в неприглядном виде. Даже луна лишена привычного романтического ореола и «бессмысленно кривится», а весенний воздух «тлетворен», «дик и глух».
Именно бытовая достоверность рисунка дает повод некоторым литературоведам говорить о «Незнакомке» как о некой вехе на пути поэта к реализму. Однако следующие шесть строф по содержанию и поэтике составляют столь очевидный контраст первой части, что подобные утверждения теряют смысл. Здесь все возвышенно и прекрасно, таинственно и очень условно. Даже немногие как будто бы реальные приметы Незнакомки («девичий стан, шелками схваченный», «в кольцах узкая рука» и др.) лишь намечают некий силуэт, но не вступают в противоречие с другими, более отвлеченными характеристиками («дыша духами и туманами», «и веют древними поверьями ее упругие шелка» и др.). Под траурными перьями шляпы, за темной вуалью не видно лица. Здесь нет разгадки – лишь намеки, представленные в системе символов, едва приоткрывающих замысел поэта («и вижу берег очарованный/ и очарованную даль», очи синие, бездонные // цветут на дальнем берегу»). Они не поддаются однозначному толкованию и могут быть осмыслены лишь в контексте всей поэзии А. Блока.
