Вместо ответа он резко поднялся, схватил Ольгу в охапку, поднял на руках и ласково поцеловал в густые кудри на макушке.
— Иди, Саблин, — усмехнулась она, прижимаясь к нему, — иди, тебе пора.
Ему действительно было пора. Мысль о том, чтобы добираться на окраину города на метро и двух автобусах, приводила в ужас, но тратить деньги на такси он не имел права. Конечно, он немного отдохнул и действительно чувствовал себя гораздо бодрее, чем три часа назад, когда ввалился в Ольгину квартиру после дежурства, голодный и засыпающий на ходу. При этом, уже поднимаясь в лифте на восьмой этаж, где жила Ольга, он ощущал здоровый сексуальный аппетит двадцатишестилетнего мужчины и был полон решимости, однако стоило ему поесть, как навалилась ватная мутная усталость, которую он не смог ни побороть, ни скрыть.
Декабрьская Москва еще не начала готовиться к Новому году, город стоял унылый и промозглый, и, трясясь в стылом салоне автобуса, идущею от метро к Кольцевой дороге, Сергей, как обычно, старался отстроиться от учебы, работы и Ольги и настроиться на семью, домашние проблемы, на дочку, жену и тещу — вполне, на его взгляд, симпатичную приятную даму по имени Вера Никитична, которой Серега был искренне благодарен за помощь: без нее они с Ленкой пропали бы совсем. И снова он поймал себя на мысли о том, что за два месяца, прошедших с момента рождения дочери, так и не понял, рад он ребенку или нет. Он даже не понимал, любит ли Дашу. Он твердо знал одно: Дашка — его родная дочь, а Лена — ее мать, и он обязан сделать все, что возможно, для их благополучия. Он несет ответственность за них обеих. А уж как он к ним относится — вопрос десятый. И ответ на этот вопрос в любом случае ни на что не влияет.
Дома он застал жену с тещей за столом, на котором яркими пятнами сверкали глянцевые бока яблок, сладкого красного, зеленого и желтого болгарского перца, мягко светились желтоватые крупные груши, ослепительным айсбергом возвышалась изрядная горка плотного домашнего творога, нежно розовела нарезанная ветчина. Сыры трех сортов, банки с янтарным медом и домашним вареньем. И — о ужас! — маняще переливалась, отражая свет висящей под потолком трехрожковой люстры, черная икра в открытой круглой баночке. Все, кроме, пожалуй, икры, явно куплено на рынке. Господи, сколько же все это стоит?! Неужели эти две курицы ухнули на продукты все деньги, которые на днях принес Сергей стипендию и зарплату из коммерческого центра? Если так, то до Нового года им придется жить на вторую его зарплату, а в бюджетных организациях она невелика, если ее вообще выплачивают. А с этим в последний год начались регулярные перебои. Он стал судорожно подсчитывать, хватит ли денег до января… А ведь еще Новый год надо бы хоть как-то отметить… О своем дне рождения, который будет через несколько дней, Серега забыл окончательно — не до того ему, перебьется, жизнь длинная, успеет еще напраздноваться.
— Ой, Сереженька, — всполошилась Вера Никитична, — садись скорее, мы тебя покормим. Ты ведь голодный, наверное.
Он не был голоден — поел у Ольги. И вообще участвовать в этом пиршестве глупости не намеревался. Надо же было так бездарно растратить его с трудом заработанные деньги!
— Откуда это все? — сухо спросил он.
Лена не ответила — она с испуганным лицом дожевывала бутерброд с икрой. Единственное, что Сергей сумел привить ей за месяцы совместной жизни, это правило «не разговаривать с набитым ртом». Теща, однако, никаких саблинских правил не придерживалась, поэтому сперва с хрустом откусила яблоко, потом пояснила с довольной улыбкой:
— Это мама твоя, Сереженька, привезла. Спасибо ей огромное! Это не все, ты не думай, Юлия Анисимовна много всего нам накупила, мы большую часть уже в холодильник положили, и в пакетах кое-что осталось. И Дашеньке тоже всякого навезла.
Начинается. Ведь сколько раз говорил он матери: не нужно. Ему ничего не нужно от родителей, которые не одобряли его брак и не скрывали своей нелюбви к его жене. Не станет он есть продукты, купленные и привезенные матерью. Он сам обеспечит свою семью всем необходимым. Говорил же он матери: плакаться и просить о помощи не прибегу! Именно так он и живет. Да, трудно, да, порой невыносимо, но гордо и независимо.
— Почему ты взяла? — набросился он на Лену. — Я же запретил тебе принимать подачки от моих родителей! Я сто раз тебе говорил: мы проживем сами, нам от них ничего не нужно, мы с тобой взрослые люди. И если от твоей мамы я с благодарностью принимаю помощь, потому что это помощь действием, то от своей матери я ничего не желаю принимать. Причины тебе хорошо известны, и озвучивать их снова я не собираюсь.
Лена судорожно проглотила последний кусочек белого хлеба, намазанного сливочным маслом и черной икрой, и жалобно посмотрела на него:
— Сережа, я есть хочу. Я все время голодная. Мне доктор сказал, что у меня молоко недостаточной жирности, из-за этого Дашка недокормленная и плохо прибавляет в весе. У меня молоко может пропасть, если я кушать не буду нормально. Я не могу так…
Она опустила голову и тихо заплакала.
— Вы не должны были это брать, — Сергей сердито посмотрел на тещу. — Ведь вас, Вера Никитична, я тоже предупреждал. Почему вы не сделали так, как я просил?
Вообще-то он собирался сказать: «как я велел», но вовремя удержался. Хотя думал именно так.
Вера Никитична, моложавая и подтянутая, с гладким и все еще очень красивым лицом, спокойно пожала плечами:
— Сережа, ты посмотри на меня. Ты знаешь, сколько мне лет?
— Ну, пятьдесят пять, и что?
— Ты врач. Ты должен представлять себе, насколько сильной и здоровой может быть женщина в этом возрасте. Ну, представил?
Представить-то он представил, вспомнив мгновенно и цикл терапии, и цикл хирургии, и особенно гинекологии, а вот к чему теща клонит — сообразить не мог.
— Вот и подумай: твоя мама примерно моя ровесница, она полдня моталась по городу, с рынка на рынок, из магазина в магазин, чтобы найти продукты получше, посвежее, повкуснее, и все, что покупала, тащила с собой. И сумки становились все тяжелее и тяжелее, а потом она ехала сюда, к нам, к черту на кулички. Она устала. Она истратила кучу денег. Она провела за этим занятием целый день, вместо того чтобы спокойно сидеть в кресле и читать книжку или делать что-нибудь более приятное. Неужели у тебя хватило бы сердца не принять ее подарки, отказаться от них и выставить немолодую женщину за дверь? И не просто какую-то постороннюю женщину, а твою маму, которая тебя любит и от всей души хочет тебе помочь.
Ох, права была теща, ох, права! Но не признавать же это! А слова жены о том, что она недоедает и из-за этого страдает ребенок, привели его в бешенство. Разве он не делает все, что может? Разве он не колотится, как рыба об лед, чтобы содержать семью? Разве он тратит на себя хоть одну лишнюю копейку? Чем он заслужил упреки в том, что жена и ребенок голодают? Даже если это и так, можно было найти какую-то более деликатную форму, чтобы объяснить ему это.
Звонить матери с общего телефона, стоящего в коридоре, Сергей не стал — не хотел, чтобы все соседи его слышали. Схватив куртку и сунув ноги в разношенные зимние ботинки, он выскочил из квартиры и стремглав помчался по лестнице, не дожидаясь лифта. Телефон-автомат находился на соседней улице. Слава богу, он был не только свободен, но и исправен.
— Мама, я сколько раз повторял: мне ничего не нужно! — разъяренно начал он, едва Юлия Анисимовна ответила на звонок. — Зачем ты привезла все эти продукты? Я в состоянии сам содержать и прокормить свою семью.
Он говорил горячо и долго, распаляясь от собственных слов и захлебываясь злостью. Мать слушала, не перебивая, она вообще отличалась отменной выдержкой, если считала нужным ее использовать.
— Сережа, — сказала она, когда тот выдохся и замолчал, — ты сам себя слышишь? Ты помнишь, с чего ты начал свою пламенную речь? Со слов: «Мне ничего не нужно». Так?
— Так, — подтвердил он. — Именно так я и сказал. И что? Мне действительно ничего от вас с отцом не нужно, я сам…
— Вот именно, — перебила его мать. — ТЕБЕ не нужно. ТЫ сам. А твоя жена? А твой ребенок? Ты уверен, что ИМ ничего не нужно? Ты уверен, что они сами могут справиться со всеми трудностями? Ох, сынок, сынок, когда же ты повзрослеешь? Ты как маленький ребенок, до сих пор считаешь, что весь мир вращается только вокруг твоей особы. И если лично тебе ничего не нужно, то тем, кто рядом с тобой, не нужно тем более. Ты же без пяти минут врач, как же ты не понимаешь, что Лена — кормящая мать и ей нужно хорошо питаться, потому что здоровье твоей дочери закладывается именно сейчас и на всю оставшуюся жизнь. Почему из-за твоего самолюбия и твоего упрямства должны страдать твои близкие? Я тебе обещала, что не буду плохо говорить о Лене, я обещала, что буду с уважением относиться к твоему выбору, хотя он мне и не нравится. Но почему за этот твой выбор должны расплачиваться другие?
